Инспектор вернулся в коридор. И теперь, слегка пришедший в себя, он увидел рваный кусок бумаги, лежавший на полу. Поднять его оказалось тяжелее, чем бревно. Леденцов всмотрелся...
Клочок обоев, со стены. На оборотной серой стороне крупные буквы, брошенные синим фломастером:
«Не суйся в чужие дела!»
Это ему?
Это ему. Ударили из-за угла, вернее, из ванной. Чем-то тяжелым. Но за что? Чтобы не совался в чужие дела. В какие?
Инспектор посмотрел время, не поверив часам, — четверть седьмого. Без сознания он пролежал всего пять минут. «Не суйся в чужие дела!» У него работа такая — соваться в чужие дела. Но в какие же он сунулся? На этот вопрос могла ответить только Наташа.
Вяло перебирая ногами, Леденцов вышел из незапертой квартиры. На лестнице никого не было, в чем он и не сомневался. Звонить в соседние квартиры смысла не имело.
Улица обдала голову приятной свежестью, и он задышал, как собака, берущая след. Стало полегче, но от мысли, что нужно лезть в набитый автобус, его опять затошнило. Оставалось такси. Он брел, вскидывая руку каждой легковой машине. Одна остановилась. Леденцов назвал Наташин адрес.
По дороге он думал, как камни ворочал...
Допустим, избил кто-то из тех, кого он когда-то брал, ловил или преследовал. Тогда при чем тут Наташа?
Допустим, ревность. Наташин знакомый узнал про свидание. Тогда зачем Наташа завлекла его в пустую квартиру?
Допустим, его с кем-то перепутали. Кто-то сунулся не в свое дело, а Леденцову гвозданули по макушке. Но опять-таки Наташа.
Иных допущений у инспектора не оказалось. Да и голова не работала, отдавая болью на каждом ухабишке...
Он вылез из такси и вошел в парадную. Поднимался тяжело, как глубокий старик. И прежде чем нажать кнопку, инспектор постоял у ее двери, где вчера они так ласково прощались.
В квартире, растревоженной звоном, зашелестели мягкие шаги. Женские, в тапочках, ее. Он угадал — дверь открыла Наташа. Леденцов оскалился, пытаясь безболезненно улыбнуться:
— Наташа, извините за вид, но меня огрели чайником.
Она показалась ему птенцом: без каблуков поменьшавшая, в теплом желтеньком халатике, в пушистых тапочках, светлые волосы стянуты в трясогузочный хвостик...
— Что вы молчите? — удивился он.
— А что мне говорить?
— А разве нечего?
Она не ответила — ее голубоватые глаза смотрели пусто, словно Леденцов не имел телесности.
— Вчера вы пригласили запиской на свидание, — начал он глупейшее выяснение.
— Я не приглашала.
— Сегодня пригласили...
— И сегодня не приглашала...
— По телефону же!
— Вы меня с кем-то перепутали.
— Шутите, Наташенька? — опять осклабился Леденцов.
— Я вообще вас не знаю.
— Как не знаете?
— Мама! Тут какой-то тип...
Она мягко растворилась в полумраке передней. Вместо нее перед инспектором оказалась полная женщина с лицом, готовым к нападению и обороне.
— Что вам угодно, молодой человек?
Видимо, от удара в голове инспектора настолько все сместилось, что нужные слова пропали, а всплыли ненужные. Как там...
— «Мой папа говорил, что есть только одна вещь хуже, чем женщина, — это две женщины».
И Леденцов побрел вниз.
10
Июнь, а уже загоревший; со скрещенными на груди руками; в бледно-салатной рубашке с декоративными погончиками, пристегнутыми на крупные изумрудные пуговицы; на фоне пришпиленной к стене карты района, Петельников походил на молодого генерала, опаленного сражением. Он выпрямил под столом ноги, сумев дотянуться ими до стула, на котором сидел Леденцов.
— Иногда мне кажется, что все родители состоят в заговоре против своих детей, — сказал Петельников задумчиво.
— Женщины уж точно в заговоре против мужчин, товарищ капитан.
— А дети против отцов.
— Начальники против подчиненных, товарищ капитан.
— А все дураки в заговоре против умных.
Вчерашняя история давила Леденцова обидой и неразгаданностью. Он хотел было возразить, что умные в заговоре против несчастных дураков, но неприятная мысль удержала: со старшим инспектором капитаном Петельниковым такого бы не случилось.
— А что ты сидишь, будто тебя твоим любимым чайником хватили по темечку?
В темени Леденцова больно екнула кровь, то ли отозвавшись на стук сердца, то ли на догадливые слова начальника.
— Неудачи преследуют, товарищ капитан.
— Худо, неудачников я не люблю.
— Не гуманно, товарищ капитан.
— Я убедился, Леденцов, что неудачник — это лодырь или дурак.
— А болезни, несчастья?
— Исключим вмешательство рока.
— А если цели не достигнуть, девушка не любит, денег не хватает?
— Цель не достигнуть, так поставь другую. Девушка не любит, так ты ее люби. Денег не хватает, так заработай.
— Неужели у вас не бывает неудач, товарищ капитан?
— Почему же...
— И что вы тогда делаете?
— Вот что.
Петельников подошел к встроенному шкафу и выкатил массивную гантелину, похожую на мини-штангу. В его руке она взлетела к потолку легко, как деревянная. Инспектор работал ею долго, выжимал второй рукой еще дольше — пока не покраснело лицо и не отяжелело дыхание. И каждый его взмах отдавался в голове Леденцова метрономным постукиванием.
— А ты что делаешь при неудачах? — прерывисто спросил Петельников.
— Ем, товарищ капитан.
— Что ешь?
— Все, лишь бы побольше.
— Сколько сегодня съел?
— Назвать блюда, товарищ капитан?
— Нет, в объемном исчислении.
— Три глубокие тарелки с полугустыми и желеподобными продуктами, батон твердых и чайник жидких.
Петельников глянул из-под штанги на фигуру инспектора. Леденцов погладил живот.
— А незаметно.
— Неудачи все сожгли, товарищ капитан.
— Простое слово «розыск», — жаркий Петельников сел под карту, — жутко усложняется, стоит к нему прибавить слово «уголовный». Неудачи в розыске естественны, как алкаши в вытрезвителе.
— Если бы в розыске...
— Выкладывай.
Леденцов помялся. Не хотелось ему рассказывать о своих злоключениях, которые он считал сугубо личными. Но темные глаза капитана смотрели непререкаемо, сам Леденцов разгадки не знал, поделиться с кем-то тянуло, вся эта история могла стать совсем не лишней, и уж если рассказывать, то лишь Петельникову...
Леденцов выложил все и подробно — умолчал только о прикосновенном поцелуе, опасаясь насмешек.
— И верно, неудачи.
— Это от лени, от глупости, или вмешался рок, товарищ капитан?
— Ищи женщину, — улыбнулся Петельников.
— «Если бы не было женщин, то не было бы и преступлений...»
— Вряд ли, лейтенант.
— «...но пусть будут преступления, были бы женщины», — добавил Леденцов.
— А, из доклада века... Скажи-ка, где записки?
— Первую сразу порвал, вторую где-то обронил. Голова болела, товарищ капитан.
— Они написаны одним почерком?
— Разными.
Петельников уставился в чужое лицо немигающим и неотводимым взглядом, который надо было перетерпеть. Леденцов мечтал о таком взгляде, нужном в оперативной работе. Его же светло-рыжие глаза, сколько их ни тренируй, смотрят озорно, как у веселого клоуна.
— Привлечем логику, — ослабил взгляд Петельников.
Леденцов молчал, поскольку эту логику он бессильно привлекал всю ночь.
— Есть три странных и никак не связанных эпизода: в автобусе, на молу и в пустой квартире. Что отсюда вытекает?
— Случайность.
— Но они связаны одним человеком, Наташей. В первом эпизоде ты за нее заступился, во втором — она тебе пишет записку, а в третьем — звонит. Что вытекает?
— Что она в меня влюбилась, товарищ капитан.
— Анализируем первый случай. К тебе, пристали?
— Нет, к Наташе.
— К Наташе, а ты помешал. Второй случай. Тебя били?
— Нет, клетчаторубашечного.
— А ты уверен, что пришли бить не тебя?
— Он же к ним шагнул...
— Ты мог не рассмотреть, он мог просто идти в их сторону, его могли позвать...
— Да, возможно.
— Тогда выходит, что хотели избить тебя. Опять-таки из-за Наташи. И в третьем случае тоже ударили за нее — тут уж бесспорно.
— Ревность?
— Тогда почему к ней приставал пьяный верзила? Почему их целая компания? На ревность не похоже.
— А что же, товарищ капитан?
— Кто-то охотится.
— За мной?
— Нет, за этой Наташей.
Теперь Леденцов смотрел неотводимым взглядом, в котором не было и капли озорства. Ночью он ворочался не столько от гудящей головы, сколько от придуманных версий — их было штук десять, разных, одна смелей другой. Правда, десятая, последняя версия подошла вплотную к петельниковской, но он счел ее плагиатом из тех зарубежных детективов, которые грудами лежали на столе, — Наташу хочет похитить мафия для публичного дома за океан. Вместе с тубусиком, похожим на неошкуренное полешко.
— Товарищ капитан, вы супермен?
— Это почему же?
— Логика у вас железная, неудач не бывает...
— Ну, неудачи случаются.
— Любите красиво одеваться, — вдруг добавил Леденцов неожиданно для себя, видимо, сказывалась головная боль.
— А почему человеку не одеваться красиво?
— У вас в квартире навалом комфорту...
— А почему человеку жить без комфорта?
— Вы никого не боитесь...
— А почему, лейтенант, мужчина должен кого-то бояться?
— Машину купили...
— А почему бы мне не ездить на своей машине?
— Вот я и говорю — супермен.
— Лейтенант, если человек здоров, работает и не закомплексован, то он супермен?
— Вы говорили про джинсовых ребят...
Петельников его понял и блеснул темными глазами, как антрацитными:
— Я не против того, что ребята тянутся к благам, — я против того, что они тянутся к готовым благам.
Леденцов устало промолчал. Если старший инспектор не супермен, то кто же он, Леденцов, который сейчас оказался и нездоровым, и не мог работать, и был закомплексован своими приключениями, как запрограммированная вычислительная машина?