— Грусть находит тогда, когда беда подвалит.
— Нет, Сережа. Когда беда, то не до грусти. В беде действуешь, думаешь, страдаешь...
— А когда же грусть?
— Когда хорошо. Так хорошо, что загрустишь и подумаешь: господи, хорошо-то как, не случилось бы чего...
Возможно, она что-то предчувствовала. Он слыхал, что иногда на женщин снисходит божественное провиденье, когда они видят чужие помыслы и слышат рост трав. Тогда Маша грустит от его любви и от его помыслов — сразу после окончания полевого сезона Рябинин намеревался поговорить с ней прямо и окончательно.
Маша встала, задев его склоненное лицо распавшейся прической. И Рябинин не удержался — положил задрожавшие руки на ее вздрогнувшие плечи. Она сняла их легко и осторожно.
— Сережа, полевой сезон не кончился. Завтра нам вместе работать.
Теперь он не сомневался, что сегодня на нее пало неземное провиденье. Отсюда и грусть, отсюда и слезы.
— Сережа, грусть — это предвестник счастья, — сказала она скорее для себя, чем для него.
Грусть — это предвестник счастья... Разумеется. До конца полевого сезона осталось две недели.
Рябинин не мог говорить, словно укладывал ее слова в своем сознании. И они почему-то не укладывались. Он смотрел на Жанну растерянно и ждуще, но она молчала, играя смутной улыбкой. Для чего? Чтобы доказать пустячность ее признания, легкость его настроения?
— Что за бриллиант?
— На колечке.
— А чье колечко?
— Ах, какая разница...
— Колечко личное или государственное? Разные статьи кодекса.
— Какого-то сослуживца.
— Значит, кража личного имущества. Сколько бриллиант стоит?
— И это нужно?
— Да, крупная или мелкая кража...
— Вроде бы четыре тысячи.
— Вы хотите сказать, что вашего Георгия подозревают в краже четырехтысячного бриллианта?
— Именно, — беззаботно согласилась Жанна.
Рябинин перевел дух, хотя не бежал, не поднимался по лестнице и уже несколько часов не двигался. Что-то перехватило дыхание. Ее слова о подозрении в краже; о том, что подозревают именно ее мужа; о цене бриллианта?.. Нет, дыхание перехватила мысль о роковом совпадении. Почему этого дурацкого Георгия не заподозрили в краже денег, автомобиля или шубы? Алмаз...
— Расскажите подробности.
— Я их почти не знаю.
— Ну, со слов мужа...
— Он проведывал больного сослуживца. А когда ушел, у того пропал этот бриллиант. Заподозрили Георгия. Вот и все.
— Уж очень скудно.
К Рябинину вдруг подкатила зудливая и знакомая волна — просветлели стекла очков, зорче стали близорукие глаза, нетерпеливо заныли пальцы рук, сухо стянуло щеки и отринулось все ненужное. Он сейчас походил на грузовик, болтавшийся по кочковатому полю и наконец-то въехавший в дорожную колею. Допрос. Рябинин повел допрос...
— Не знаю я деталей, — легко повторила Жанна.
А если допрос, то этим словам он не поверит; человека заподозрили в серьезной краже, он должен быть потрясен, посылает жену за него хлопотать и — ничего ей не рассказывает, кроме десятисловного скелета.
— Почему Георгий сам не пришел?
— Стесняется.
А если допрос, то и этим словам он не поверит: человек, который не постеснялся иметь любовницу, открыто не уважать жену, жить за счет папы, быть подозреваемым в краже, вдруг застеснялся пойти за консультацией.
— Ну хоть что-то он еще сказал?
— Я могла забыть. Вы спрашивайте...
А если допрос, то он должен выбрать маску. Человек, идущий к следователю, всегда представляет его — по книгам, по фильмам, по рассказам... И контакта может не выйти, если живой следователь не совпадает с придуманным. У Рябинина был случай, когда некурящая женщина попросила закурить только потому, что в кинофильмах следователи частенько предлагают сигарету. Но каким видится следователь Жанне Сысоевой? Какую маску надеть? Поздно, они слишком долго сидят; да и знала она о нем достаточно; чтобы рядиться в маски.
— Квартира у сослуживца отдельная?
— Да.
— А сколько комнат?
Жанна почти не задумалась:
— Две.
— На каком этаже?
— На третьем.
Рябинин ощутил деревянную усталость. Такое на допросах с ним бывало только в одном случае — когда обвиняемый признавался, когда организм брал самовольный отдых. Но тут не было обвиняемого и не было признания. Неужели догадавшееся подсознание опередило сознание и отпустило все его силы, сочтя их уже ненужными?
— Сергей Георгиевич, я думала, вы будете учитывать психологию. А вы — про этажи...
Рябинин слабо улыбнулся. Учитывать психологию... А ведь недавно в «Следственной практике» он прочел статью с таким названием: «Учет психологии на допросе». Господи, что еще делать на допросе, как не изучать психологию сидящего перед тобой человека. То есть учитывать.
Жанна, словно догадавшись о потерянных следователем силах, заговорила каким-то расслабленно-воркующим голосом. Видимо, искала сочувствия. Или сочла, что он уже сочувствует, коли ослабел.
— Была бы недостача денег или что-нибудь подобное... Бриллиант же всех шокирует. Драгоценный камень, старинная огранка, игра света...
— А бриллиант старинный?
— Вроде бы.
— Вы знаете, что бриллианты приносят несчастье?
— Разве?
— В истории много случаев...
— Например, какие?
Рябинин помедлил, сомневаясь, нужны ли ей сейчас мрачные замшелые рассказы. Нужны. Да и ему нужен порожний разговор для какого-то обдумывания; он пока не знал, для какого. Рябинин заговорил тягуче, выбирая из памяти истории, услышанные там, в скрытых приморскими туманами годах.
— Ну, хотя бы история бриллианта «Южная звезда». Невольница нашла на прииске крупный алмаз и отдала хозяину за свою свободу. А хозяин ее не отпустил. Она с горя утопилась. Но оказалось, что алмаз найден не на земле этого хозяина. Ему пришлось судиться, он разорился и покончил с собой. За большие деньги алмаз купил торговец, хотел отшлифовать и перепродать. Но бриллиант оказался не чистой воды, его не купили, и разоренный торговец умер с горя. А вот один банкир потерял на улице редкий синий бриллиант Гоппе — так тот банкир поседел. А моя знакомая купила бриллиант, положила на стол, а кошка его проглотила...
Рябинин глубоко вздохнул — последнюю историю, им придуманную, он бросил ей на одном дыхании.
— И что с этой кошкой?
— Моя знакомая сутки трясла ее за хвост.
— К чему вы это говорите? — вспыхнула она, видимо задетая не самими случаями, а его загудевшим голосом.
— Пугаю.
— Зачем?
— Чтобы наконец-то вы сказали правду.
Жанна смотрела на него, не находясь. Он знал, что теперь она и не найдется, да и не надо ей давать на это время.
— Не понимаю! Пришла за советом, добровольно, к знакомому, и вот несколько часов кряду гонит чистую туфту. Зачем?
— Что гоню?
— Лепишь горбатого, заправляешь фуфель, мажешь чернуху... Короче, врешь! — разозлился Рябинин, перейдя вдруг на «ты», перейдя вдруг на жаргон, которым с преступниками никогда не говорил, а тут с удовольствием бросил эти засиженные слова на французские духи, на коралловые бусы, на перламутровый маникюр...
Она не обиделась — лишь размазанной улыбкой попробовала защититься от его напора:
— Я правду...
— Правду? Как заподозрили Георгия, почему заподозрили, кто заподозрил, как фамилия сослуживца, посещал ли его кто другой... Ничего не знаешь!
— Георгий не говорил...
— А сколько комнат в квартире и на каком она этаже, Георгий сказал, да? — почти обрадовался Рябинин.
— Ах, вот зачем спрашивали...
— Жанна, все ты выдумала, — тихо закончил Рябинин. — Только вот не пойму зачем.
Они замолчали — оба. Он высказался, как выдохся. Она смотрела в кристалл, в его потемневшие грани, которые впитали заоконные сумерки. Может, она черпала в нем силы для того разговора, ради которого пришла? Нет, ведь для нее он всего лишь камень.
Рябинин встал и подошел к окну, разминая тело, уставшее от долгого сидения...
Солнце еще не зашло — оно было где-то за городом, на краю земли. Его последний свет, уже вроде бы отраженный от неба, лег на крышу противоположного дома. И снег, днем серый, порозовел до такой теплоты, что хотелось положить на него руки и погреть.
— Мне кажется, вам редко признаются, — как-то необязательно сказала она ему в спину.
— Почему же? — Рябинин вернулся за стол.
— Вы человеконенавистник.
Ему бы следовало обидеться, но он понимал ее теперешнюю злость:
— А ведь ты меня не оскорбила. Все дело в том, за что ненавидеть человечество.
— Разве есть то, за что можно ненавидеть людей?
— Есть качества, которые в них можно ненавидеть, — поправился Рябинин.
— Следователь должен... нравиться.
— А я не нравлюсь! — зло, подтверждая ее слова, скривился он.
Рябинин примеривал, какая бы маска подошла для ее допроса. Оказалось, самая простенькая — «свойский парень». Преступник, после дрязг с родственниками или женой, после, как правило, алкогольных перепитий, после своего нервотрепного преступления, после склок с соучастниками, после ребят из уголовного розыска, которые его ловили, — после всех этих жизненных передряг он входит в кабинет следователя и наконец-то видит человека понятного и понимающего, своего, свойского...
Эту маску Рябинин никогда не надевал.
— Потому что ты мне не безразлична! — выпалил он.
— Сергей Георгиевич, мужа ни в чем не подозревают.
— Ну и слава богу, — вздохнул Рябинин.
— В краже бриллианта подозревают меня...
Маша дала ему старинную книгу, похожую на плиту выветрелого базальта. Про алмазы. Он читал ее по ночам при живом огоньке свечи, удивляясь многовековой истории простого, в сущности, камня. Его добывали в поту и крови, из-за него сходили с ума от радости или от горя, ради него отдавали жизнь или брали чужую... Рябинин не понимал, как так могло быть, что камешек стоил тысячи и миллионы, буханка же хлеба — копейки.
А вот жизнедающие вода и воздух вообще ничего не стоили.