В течение следующего часа Ксориалль бомбардировал Монтгомери раздражителями, время от времени направляя реакции, а иной раз регистрируя чисто спонтанные ответы. Дэмми ощущал уколы, подергивания, тики, приступы острой боли — во всех частях тела по очереди. Когда же, наконец, наставник объявил, что сеанс окончен, он облегченно сдулся.
— Как ощущения, мой мальчик? Невольно заинтригован? Настроен сотрудничать отныне по полной программе?
— Ну, — произнес Дэмми, — сам знаешь, как дела обстоят. Без понятия. Понял, да?
— И всякое такое, — фыркнул Ксориалль. — И так далее. И ты-ды. Типа того. Боль-мень. Э-э-э... м-м-м... это... Наверное. Дамокл! Будь добр, избавь меня от этих туманных, неоформленных вербализаций, по сути лингвистического мусора! Ты ведь все понимаешь!
— Посмотрим, — безразлично ответил Дэмми.
— Ты меня разочаровываешь, Дамокл. В некоторых смыслах, ты не оправдываешь ожиданий.
— Ты мне сердце разбиваешь, — сказал, зевая, Дэмми.
— У твоего вида есть общая большая слабость: умственная лень. Из-за нее ваш потенциал никогда не будет раскрыт.
— Как скажешь, док. Все мы не без грешка.
— Уф! Ну что ж, можно, думаю, продолжать. Далее мы проверим передачу мысли. Очисти разум, пожалуйста, и войди в транс второго уровня.
— Не верю я в эту ерунду с чтением мыслей, — сказал Дэмми, закрывая глаза...
Серый туман разума. Мимо проплывают случайные образы. Интересно, он меня читает? Подумай о чем-нибудь еще. Гоночные машины. Тарелка спагетти. Удачный день, когда поставил на победителя...
Что-то вторгается — новая форма, чуждая для разума. Не тот любознательный шельмец, к присутствию которого Дэмми привык. Оно двигалось, меняло формы, становилось словами.
«Как слышишь меня, Дэмми?»
— Эй!
«Не говори — думай!»
«Шишел-мышел, взял да вышел. Ля-ля-тополя. На дворе трава, на траве дрова. Тили-тили-тесто...»
«Дамокл! Сосредоточься! Передавай: я... тебя... слышу».
— Бред, док, но я...
«Мысленно!»
Осторожно, стараясь не задеть засевшую в уме чужеродную форму, Дэмми вытянул фантомную конечность. Сперва неловко, затем все более уверенно, он нащупал тропинку вдоль течения и обогнул нависшее над ним пульсирующее пятно разумного света, которым был Ксориалль. Двинулся вдоль проводков электроэнцефалодина к источнику.
Пространство внезапно расширилось. Он ощутил сложность, запутанность тонко переплетенной сети, ощутил поток и вибрацию энергий, постиг безгранично сложную схему, матрицу в основе эффекта ментального поля.
Настроился так, что теперь мог без труда сосредотачиваться и вспоминать все, что нужно, быстро просканировал обширный пласт сведений, раскинувшийся перед ним и хранимый в дальнем углу разума, замкнул его на ключе извлечения. Затем отступил.
«...хоть какие-то усилия, чтобы содействовать мне, — говорил Ксориалль. — Уверен, ты можешь гораздо лучше, мой мальчик! Раз или два мне даже показалось, что из твоего разума исходит псионическое бормотание, словно ты на пороге прорыва... Впрочем, неважно. В том, что у тебя такая генетическая недостаточность, твоей вины нет. И все же, если постараешься...»
— С чего бы это? — вслух произнес Дэмми. — У меня от этого глаза изнутри чешутся.
«Мотивация, — с отвращением подумал Ксориалль. — Вот чего тебе не хватает, Дамокл. Ты не стремишься к успеху!»
— Когда уже перейдем к той части, где ты научишь меня жить вечно?
— Нет ничего проще, — резко ответил Ксориалль. — Это вопрос клеточной психологии вкупе с эйдетикой и контролируемой репликацией. Зацикленность на этой тривиальности не делает тебе чести, мой мальчик.
— Кого я пытаюсь впечатлить? — невинным голосом спросил Монтгомери. — Я не просил засовывать меня под микроскоп...
— Хватит, довольно, — вскричал Ксориалль. — Возможно, я старею и устаю. Я видел так много... и тщета всего этого порой сильнее меня. — Он с трудом взял себя в руки. — Вернемся к работе, Дамокл. Правила требуют составить полный профиль. Вот им и займемся.
Весь следующий час Ксориалль безрезультатно пытался при помощи приборов пробудить в мозгу Монтгомери хоть какие-то намеки на скрытые способности к телекинезу. Он искал потенциальные способности у подопытного ощущать предметы на расстоянии, предсказывать грядущие события, общаться с иными планами существования, к многомерной концептуализации, контролируемой временной передаче, перемещению материи и копированию.
— Ничего, — сказал он наконец. — Это просто невероятно! Псионически ты полный кретин, Дамокл... Медиум — идиот, нерепрезентативный имбецил!
— Что, правда? — огрызнулся Дэмми. — Папаша твой дебил!
Ксориалль вздохнул.
— Прошу прощения, Дэмми. Я разочарован. Я-то надеялся... впрочем, неважно. Чаяния отдельно взятого существа — ничто в масштабах галактической политики. Предлагаю на сегодня закончить. Завтра мне надо будет прояснить последние несколько моментов. И на этом...
— Что — на этом?
— Моя работа окончена, — быстро сказал Ксориалль и выдавил улыбку. — Ты должен простить мне мой срыв. Все указывало на то, что от тебя можно ожидать многого, и не твоя вина в том, что ожидания не оправдались. Вообще-то, в целом, успехи твои удивительны. Ты поглотил внушительный объем данных. При этом твой собственный склад ума не пострадал. Несмотря на то, что ты теперь способен процитировать любое литературное произведение, хоть в прямом, хоть обратном порядке, или компетентно прочесть лекцию по любому известному человеку предмету, или переплюнуть любого олимпийского чемпиона на планете, ты остаешься простым, неиспорченным юношей, каким я тебя подобрал в канаве.
— Может, и так. Вот только боюсь, вся эта высокозаумная белиберда не шибко — то поможет жить по-достойному.
— Достойно, Дамокл.
— А если скажу «по-нормальному»?
— Уволь! Надо говорить «нормально».
— Ладно уж, «по-человечески». Но это ведь синонимы, знаешь?
— Разумеется, знаю. Мы с определенным интересом следили за эволюцией вашего нелогичного языка.
— Потом расскажешь, как римляне свалили из Британии, — предложил Дэмми.
— Это случилось чуть раньше моего прибытия. Знаю лишь понаслышке, зато мой предшественник помнит несколько восхитительных эпизодов.
— А как насчет открытия Америки?
— В то время я был только помощником техника, прикомандированным ко Вторичной наблюдательной миссии.
— А когда была Первичная?
— Какое-то время назад, мой мальчик, какое-то время назад. Ты бы удивился, узнав о неточностях в начальной оценке.
— А что было, когда в тысяча четыреста девяносто втором Колумб открыл Соединенные Штаты?
— Да ты шутник, — мягко проговорил Ксориалль. — Кроме того, даже ваши близорукие ученые установили, что задолго до Колумба Америку не единожды посещали евразийцы.
— Если точнее, — согласился Дэмми, — израильтяне, финикийцы, римляне, викинги...
— И они, и многие другие. Полинезийцы, например.
— Да, но Колумб был первым цивилизованным исследователем, открывшим ее преднамеренно.
— Некоторое количество употребленных тобой терминов требует строгого определения, Дэмми. Но, в сущности, конечно, ты выражаешь свою культурную склонность к членам своей же этнической группы. Не то чтобы это неестественно или зазорно, или даже неточно. Просто ограниченно.
— Ну, так и кто открыл Америку? Индейцы, я полагаю? — Дэмми сам же и ответил на собственный вопрос. — Но что они с ней сделали? Ничего. Я не принимаю этой фигни про «благородных краснокожих». Те же гомо сапиенс: есть подонки, есть нормальные мужики.
— Ты никогда не задумывался, отчего первые писатели, столкнувшиеся с индейцами, обозначили их общим термином «краснокожие»? А ведь давно установлено их родство с народами Восточной Азии, но при этом тех же китайцев или эскимосов «краснокожими» никто не называет.
— Без понятия.
— Ну так вообрази: подгруппа, ныне известная как «белые» или «европеоиды», довольно внезапно возникла из генерализированного типа аборигенов Южно-Центральной Азии. Новичками овладело навязчивое желание выделиться, и не просто доминировать, но продемонстрировать врожденное превосходство — новую концепцию для их мира. Тот, кто доказывает, что превосходит остальных, зачастую добивается результатов выше ожидаемых — в том смысле, что в поисках новых путей «выпендриться» исследует свою психосферу и открывает великое множество новых горизонтов. Таким образом, небольшая инициативная группа светлокожих людей, окруженных заметно отличающимися от них группами, которые питали инстинктивную вражду к уродцам, ответила тем, что стала намеренно культивировать в своей среде черты, презираемые остальными. Эти самые отличия они провозгласили своей печатью превосходства, а после принялись доказывать свою правоту. Вскоре они уже расселились по всей умеренной зоне евразийского континента, хотя за Тетис в Африку так и не перешли. В Европе, разумеется, они свои позиции наращивали, тогда как в Азии сдавали. Остатки их там представляют айны и еще несколько замкнутых групп.
— Ну, и при чем тут индейцы?
— О да, признаюсь, что сбился с мысли. За тридцать одну тысячу лет до новой эры произошла миграция через Берингов пролив. Как раз в это время в Восточной Азии закрыто обитали ранние представители докавказской расы. Выходит, что первыми «индейцами», прибывшими на территорию Америки, были белые. Они двинулись дальше на восток, через Скалистые горы и Великие равнины, в поисках лесистой местности, к которой привыкли и которую их сородичи обжили в Европе и Северной Африке. Они нашли ее на восточном побережье. Лишенные поддержки родной общины, они скатились на более примитивный уровень существования, хотя их длинные дома и инструменты намного превосходят качеством европейские аналоги того времени. Зато они расстались с лишними предметами одежды. Не забывай, что европейцам времени эпохи Великих географических открытий были чужды солнечные ванны. С рождения до смерти они укутывались в одежды с головы до пят. Солнечные ожоги были им в диковинку. Естественно, что когда они столкнулись с загорелыми людьми, то удивились их яркому окрасу. Отсюда и «краснокожие».