Спустя полчаса, влив в себя еще парочку стаканов безобидного на вкус пойла, я все так же задавал вопросы и получал ответы, порождавшие еще больше вопросов.
— ...большинство поднулевых поместили в стазис родственники: из-за неизлечимых болезней, пострадавших при аварии. Надежда была на то, что со временем для них подберут лечение и разбудят. Само собой, никто их не разбудил. Мертвое остается мертвым. Все они принадлежат «ВЕЧИНКОРПу».
— В жизни ничем не болел. А так история ничего.
Джесс покачал головой.
— Беда в том, что за последние полвека никто не санкционировал разморозку, и если бы тебя разморозили официально, очнулся бы ты в палате у врача «ВЕЧИНКОРПа». Лежал бы себе, подключенный к датчикам мозга и дышал через аппарат, а не бродил по улицам в беспамятстве.
— Может, родственник какой постарался?
— Родственник?.. У трупа, сотню лет пролежавшего во льду? О тебе не вспомнили бы даже прапраправнуки, а если бы и знали — разве отдали бы за тебя собственные визы? — Джесс покачал головой. — В любом случае, законы запрещают оживлять мертвецов. Таким в мире нет места, и так уже двадцать миллиардов человек. Чиновники ссылаются на юридические осложнения да напоминают о целом спектре старых болезней, которые можно ненароком выпустить. С виду все логично, но реальная причина... — Джесс посмотрел на меня, ожидая реакции. — Запасные части, — твердо закончил он.
— Продолжай.
— Сам подумай! — Джесс прищурился, подавшись вперед. — Идеальные руки, ноги, почки пропадают, а снаружи — те, кто умирает без них! Кто готов платить, сколько скажет «ВЕЧИНКОРП», готов оказать любую услугу в обмен на здоровую жизнь!
— Что такое «ВЕЧИНКОРП»?
— «Вечность инкорпорейтед».
— Как название кладбища.
— Что такое кладбище?
— Место, где закапывают мертвых.
— За такие вольности черные тебя повяжут, — слегка возмущенно произнес Джесс. — Если тело бесполезно, то на минералы сгодится.
— Ты что-то говорил про «ВЕЧИНКОРП».
— Они контролируют самое ценное, что есть на свете. Выдают разрешение на беременность и визы на жизнь, занимаются пересадкой органов и частей тел, продают препараты для омоложения и продления жизни, проводят разные процедуры. Юридически это частная корпорация, действующая в рамках конституции. На деле же она правит нами железной рукой.
— А как же правительство?
— Ха! Высохший рудиментарный орган на теле политики. Какая сила может сравниться с жизнью? Деньги? Военная мощь? На кой они умирающему?
— Хорошенькое дельце. Как «ВЕЧИНКОРП» заполучил монополию?
— Компания начинала довольно просто, с запатентованных лекарств и методов лечения. Они их разработали в собственных лабораториях и тщательно контролировали. Затем они открыли банки замороженных органов; затем — криостезию целых тел. После изобретения лекарства от рака и совершенствования внеутробного развития, состоялся бой в судах за последние рубежи — против партии Свободной жизни. Эти обвиняли компанию в абортах и убийствах, надругательстве над мертвыми — короче, во всех грехах. Разумеется, суд они проиграли. Уж больно соблазнительную приманку показал судьям «ВЕЧИНКОРП». После этого власть компании росла в геометрической прогрессии, они покупали и продавали чиновников, как покерные фишки. Компания стала тираном, правила кнутом и пряником! И все это время ее хранилища пополнялись гробами — холодильниками, ожидающими разморозки, которой никогда не будет.
— Выходит, старички так и не проснулись...
— Печально, — согласно кивнул Джесс. — Все эти наивные души прощались, целовали детей и жен, уезжали в больницу и оставляли слезные записки, которые надлежало прочесть на юбилей, лепетали что-то под анестезией о вечеринках, которые закатят, проснувшись... И вот, век спустя, их режут и продают с лотка счастливчикам с нужными связями или раздают в качестве бонуса верным работникам компании. Их тела! Целые тела, почти неиссякаемый запас, нечто, чего всегда не хватало. Вот в чем была их сила, Стив, вот на чем вырос «ВЕЧИНКОРП»! Какой прок в миллиарде долларов для девяностолетней мумии в инвалидном кресле? Да она все отдаст за двадцатилетнее тело, оставив разве что миллион, чтобы начать сначала.
— Я, наверное, туго соображаю. Какой прок в мертвом теле?
— Мертвом? — Джесс вскинул брови. — Нет, Стив, в наличии только живые тела. Юное тело, излеченное от некогда смертельных болезней, на черном рынке уходит на вес золота.
Я по-прежнему хмурился, и он добавил:
— Ну, понимаешь ли, пересадка мозга.
— Понимаю ли?
Джесс искренне удивился:
— Всегда найдутся богатые блатни и гульни с просроченными визами. За умеренную цену можно справить бумаги... но они бесполезны для человека в умирающем теле. А качественные тела всегда в цене. Грязные, само собой, или изъеденные дефектами не нужны.
— Хочешь сказать, из тела вынимают мозг и заменяют другим?
— Даже в твои дни практиковалась пересадка органов. Мозг — тот же орган.
— Ладно, значит, меня ищут законники за нелегальное пробуждение из мертвых. И что мы имеем? Кто меня разморозил? Зачем?
Джесс немного подумал, успев три раза затянуться сигареткой.
— Стив, сколько тебе было... точнее, сколько тебе сейчас?
Я подумал над вопросом. Ответ так и вертелся на кончике языка.
— Лет пятьдесят, — сказал я. — Средний возраст.
Джесс встал и прошел к столу, вернулся с зеркалом на ручке из слоновой кости.
— Полюбуйся.
Я взял зеркало. Хорошее, квадратное, со стороной в девять дюймов. Лицо, что я в нем увидел, было мое — я ни секунды не сомневался. Но линия волос располагалась ниже, да и морщины, образовавшиеся за годы, что я пытался подстроить мир под собственные представления о нем, сошли как лоск с козырных туфель. Я походил на сопляка, которого даже в армию не возьмут.
4
— Расскажи о себе, — попросил Джесс. — Что угодно. Начни с самого начала, с самых ранних воспоминаний.
— Самые ранние дни я отлично помню. Это детство, если его можно так назвать.
Я поскреб щеку и задумался, однако мысли, которым полагалось сразу всплыть на поверхность, словно состарились, проржавели от бездействия, как будто я не думал о них, не проговаривал уже очень-очень давно.
— Я вырос в суровом районе Филадельфии. Отправился в море, вступил в армию, когда китайцы в Бирме учинили беспредел. После войны пошел учиться и получил приличное образование. Начал работать клерком в магазине продуктовой сети. Спустя пять лет открыл свою фирму... — Я слушал собственный голос и вспоминал события прошлого как будто со стороны, сухо и без эмоций, точно кино смотрел.
— Продолжай.
— Офис, завод, большая тачка с двумя телефонами... — Смутные воспоминания постепенно обретали форму, но было в них что-то темное, мне совершенно не понравившееся.
— Что еще?
— Дни в море я помню лучше. — Говорить о службе было безопаснее, и я бубнил под нос, глядя в прошлое: — Все это было живое: запахи и ржавчина на палубе, плесень на ботинках, в которых я сходил на берег, суша, проступающая поутру из тумана, словно белые рифы. Еще шум и огни ночных портов, прибрежные кабаки и паршивое пойло. И тип на корме, что наигрывал грустные мелодии.
— Довольно-таки романтично.
— Как застарелый сифилис. Однако да, было в этом нечто такое. Связанное с юностью и крутизной: спишь где попало, ешь что придется, дерешься...
— Расскажи о деловых партнерах. Возможно, кто-то из них... — Джесс не договорил.
Я подумал над его словами, попытался разобраться в противоречивых впечатлениях. Юноша, брюнет; старый хрен с шеей как у индюка...
— Моим лучшим другом был сослуживец по Китаю и Непалу. Однажды он спас мне жизнь: заткнул дырку в запястье, там, где китайская пуля калибра двадцать пять прошла навылет. — Я все помнил: переход в две мили до ближайшей медсанчасти, с винтовкой в левой руке; кругом свистит шрапнель. Медики кудахтали надо мной, словно куры, три часа штопали и латали; за такую работенку им на окружной ярмарке дали бы приз. Фрейзер все это время подливал мне, и себе, бухла и не давал моей сигаре погаснуть. Хирурги постарались на славу, сшив нервы и кровеносные сосуды, да только запястный сустав так и не восстановился. Остался шрам шириной в дюйм — вот почему я стал носить на правой руке ролексовский «Ойстер»...
И тут мне в голову пришла мысль, что порхала, трепеща крыльями на краю ума, требуя внимания с тех самых пор, как я очнулся под дождем. Я закатал рукав и осмотрел запястье: ни следа. Шрама как не бывало.
— В чем дело? — спросил, следя за моим лицом, Джесс.
Я спустил рукав обратно.
— Ни в чем. Чуть снова не выпал из реальности. Может, еще по стаканчику твоего сочка?
Джесс следил за мной, пока я наливал себе добрую порцию напитка. Стакан я осушил залпом, не смакуя.
— Этот процесс заморозки, — сказал я. — Он шрамы удаляет?
— Нет, а что?
— Омолаживает?
— Ничего подобного, Стив...
— Тогда твоя теория — фуфло.
— В каком смысле?
— Если бы меня и правда заморозили, я бы помнил, как лечу в кирпичную стену, помнил бы больничную койку и полку с препаратами, помнил, как какой-нибудь старый козел трясет бородой и говорит: «Заморозьте голубчика, пока я не придумаю, как с ним быть».
Джесс немного пожевал губу.
— Вполне возможно, травма связана с шоком...
— Аварии не было. Шрамов нет, помнишь? А если я был безнадежно болен, то кто меня вылечил?
Джесс занервничал.
— А вдруг тебя и не лечили?
— Расслабься, рак не заразен.
— Стив, такими вещами не шутят! Мы должны выяснить, кто ты и что такого знаешь, раз «ВЕЧИНКОРП» тебя боится!
— Я не угроза для них. Я просто человек, который запутался. Хочу распутаться и вернуться к своей жизни.
— Они тебя боятся! Иначе как объяснить, что ты объявлен в розыск класса Y? Это можно использовать против них!
— Если ты затеял революцию, на меня не рассчитывай.
— Не рассчитывать? В погоне за призом, выше которого мир еще не знал?