ет пальто мне на плечи, на этот раз как будто нарочно избегая между нами любого физического контакта. Я только надеюсь, что он не считал мою предыдущую реакцию и не принял это слишком сильно на свой счет.
На стоянке безошибочно находит мою машину.
Открывает дверцу со стороны пассажирского сиденья.
Я чувствую себя так обескураженно, как будто сажусь в его машину.
Дубровский секунду медлит.
Присаживается на корточки.
Перехватывает слишком длинный подол платья, которое свешивается через порог.
В разрезе выглядывает край моей лодыжки в простых капроновых колготках цвета «голая кожа».
И я, мать его, чувствую, как Дубровский сначала беззастенчиво лапает ее взглядом, а потом поглаживает костяшками пальцев, вызывая под кожей огненные судороги.
Я слишком трусливо пытаюсь отвести ногу. Взамен получаю совершенно заслуженный насмешливый взгляд в глаза.
Я. Абсолютно. Не. Понимаю. Что. Происходит.
Дубровский мягко захлопывает дверцу, обходит машину и через пару секунд оказывается за рулем. Снимает пиджак, забрасывает его назад. Расстегивает манжеты белоснежной рубашки, закатывает рукава до локтей. Я смотрю на его смуглые, полностью «забитые» руки, пытаюсь сосредоточиться, угадать перекатывающиеся один в другой рисунки, но взгляд все равно расфокусируется.
Это шампанское, Май. Два бокала на голодный желудок.
Дубровский подается ко мне.
Так близко, что я задерживаю дыхание, когда он протягивает руку куда-то вперед, к моему плечу.
Внутренней стороной предплечья, там, где у него какая-то страшная окровавленная пасть, скользит над грудью. Я уже ненавижу себя за то, что не надела лифчик, потому что под такой тонкой тканью он портил бы весь вид. А сейчас весь этот «вид» натягивает ткань слишком очевидно, чтобы это не бросалось в глаза.
Дубровский пристегивает меня ремнем безопасности.
Всего лишь. Ничего такого.
Возвращается обратно в кресло. Еще минуту тратит на то, чтобы подключить к аудиосистеме свой телефон.
Салон заполняет тяжелый рок. Что-то агрессивное, с хриплым мужским вокалом, гитарными рифами, напором.
— Не слишком? — лениво спрашивает он, внаглую поднимая звук еще выше.
— Ты про музыку или про свою бесцеремонность?
Ухмыляется. Спрашивает адрес.
Я не хочу говорить, но знаю, что все равно скажу.
Машина срывается с места.
Слава ведет уверенно, слишком легко, будто чувствует этот автомобиль так же, как свое тело. Его манера вождения отличается от той, к которой я привыкла.
Он рулит дерзко, агрессивно. И моя маленькая спортивная машинка как будто, наконец, почувствовав свободу в руках правильного «всадника», задорно ревет, когда на одном из пустых перекрестков Слава резко ускоряется перед светофором, пролетая на мигающий зеленый.
Я жду, что меня окатит страхом как кипятком.
Я, блин, никогда так не летаю!
Я терпеть не могу быструю езду!
Но в этом конкретном моменте, меня, как высоковольтный провод, коротит от адреналина.
Впереди крутой поворот с моста направо.
Дубровский и не думает сбрасывать скорость.
Я не знаю, зачем открываю рот — чтобы заорать на него благим матом, или чтобы просто дышать.
За десять метров до точки невозврата, Слава небрежно бросает ладонь на ручку переключения скоростей, сбрасывает, выкручивает руль вправо, как долбаный Шумахер и моя малышка абсолютно идеально вписывается в поворот.
— Расслабься, Би, — бросает он, не отрывая взгляда от дороги. — Я знаю, что делаю.
— Ты больной?!
Дубровский только усмехается. Спокойно и расслабленно, как будто я сейчас не визжала, а просто спросила, как у него дела.
— Может быть, — бросает короткий взгляд в мою сторону. — Но тебе же нравится.
Я открываю рот, чтобы сказать ему все, что я о нем думаю, но не успеваю — машина резко ускоряется. Меня буквально вжимает в сиденье.
— Дубровский! — мой голос срывается, а он, черт возьми, смеется.
Настоящий, низкий смех, который проходит по моей коже горячей дрожью до самых кончиков пальцев на ногах. Я чувствую, как они пожимаются прямо в туфлях.
— Давай уже по имени, Би, — предлагает он, как будто мы ведем светскую беседу, а не летим на бешеной скорости.
Я с опозданием понимаю, что произошло.
Я назвала его по фамилии.
Хотя официально он так и не представился, просто уточнил, Майя ли я.
Черт.
Господи боже.
— Сбрось скорость, — прошу я, сцепив зубы от страха ляпнуть еще что-то разоблачающее. Во мне слишком много адреналина и непонимания происходящего, и никакие защитные механизмы, которые всегда спасают меня от опрометчивых решений, не работают. — Сбрось скорость, придурок!
— Боишься быстрой езды?
— Да, блин, боюсь! — Хочется зажмуриться, потому что кажется — в следующий крутой поворот мы точно не впишемся.
— Спортивные тачки ржавеют, если их не ебать нормальными скоростями, — небрежно бросает он.
Я чувствую, как внутри что-то резко опускается. Как он это сказал. Грязно. Легко. Как будто мы с ним всю жизнь так разговариваем.
И снова мягко выкручивает руль просто раскрытой ладонью.
Как в тех долбаных фильмах про ночных гонщиков.
Я делаю глубокий вдох, потому что на этом повороте аэродинамика вдавливает мою грудную клетку.
— Дыши, Би, — гад просто посмеивается.
Я пытаюсь, честно.
Даже мысленно уговариваю себя, что наградой за этот треш мне будет урок на всю жизнь — почему, блин, никогда нельзя отступать от своих правил! Не связываться с малолетками! Не вестись на татуированных пирсингованных красавчиков!
Когда Слава вдруг резко сбрасывает скорость, я не сразу соображаю, что мы уже подъезжаем к моему дому. На шоу «элианов» я ехала минут сорок, а Дубровский довез меня, кажется… за десять? Интересно, сколько штрафов за превышение скорости мне придется заплатить за позерство этого придурка?
Машина плавно останавливается, но воздух в салоне и в моей груди дрожит от напряжения.
Я хватаюсь за ручку двери быстрее, чем думаю, и практически выпрыгиваю наружу.
Сердце бьется где-то в горле. Холодный ноябрьский вечер бьет наотмашь по щекам. Это должно привести меня в чувство, но после раскаленного салона холод буквально оглушает. На мгновение просто теряю ориентир, еще кажется, что земля под ногами продолжает двигаться.
Фигура Дубровского вырастает передо мной, заставляя шарахнуться назад.
Очень опрометчиво, потому что теперь я заперта в крохотном пространстве между машиной и его телом. Хочу сделать шаг в сторону, но он бесцеремонно кладет ладонь мне на талию.
Скользит вниз, по бедру.
Впивается пальцами в тазовую косточку, растирает ладонью и это почему-то настолько остро приятно, что я начинаю мотать головой как безумная, упрашивая, кажется, только одними губами: не надо, пожалуйста… не надо…
Он перехватывает мою подбородок, зажимает и фиксирует между большим и указательным пальцами.
Властно дергает вверх до отказа, заставляя смотреть прямо на него.
Серебряные глаза прищуриваются, опаляют чем-то токсичным.
Они похожи на ртуть.
Я почти чувствую, как моя кровь подхватывает этот яд и стремительно накачивает им сердце. Цепляюсь руками в его запястье, но так до конца и не понимаю, зачем. Чтобы оторваться? Чтобы не упасть, потому что асфальт под ногами стремительно превращается в зыбучий песок?
— Мокрая, Би? — спрашивают его идеальные с пирсингом губы.
— Что? — Я понимаю его вопрос, но не понимаю, почему он звучит так быстро.
— Потекла? — чуть жестче, изгибая рот в ухмылке.
— Отвали, — все-таки пытаюсь сбросить с себя хотя бы ту его руку, которая держим меня за лицо.
Но вместо этого Дубровский только чуть сильнее надавливает мне на щеки и когда я рефлекторно приоткрываю губы — накрывает их своим ртом.
Не целует — просто надавливает, втравливает в меня свое дыхание.
Он на вкус солоноватый и с кислинкой.
Минералка с лаймом, да?
А потом в мой рот проскальзывает язык.
Абсолютно наглый.
Горячий кончик смело бежит по краешку зубов, толкается внутрь.
Пальцы надавливают на щеки сильнее, я шире открываю рот… и стону.
Твою мать, у него что — штанга в языке?!
Я чувствую тяжелый железный шарик, который Дубровский катает по моему языку.
Офигеть…
Нахальная рука на моем бедре требовательно забирает платье вверх.
До разреза.
Ныряет в него, сразу между ног.
Я пытаюсь их сдвинуть, дергаюсь, как девственница, которую впервые изучает мужская рука.
Язык Дубровского вылизывает мой рот настойчивее.
Пальцы трогают между ног.
Я хнычу и вытягиваюсь на носочки.
— Блядь, ёбаные колготки, — ругается мне в губы Слава. С досады прикусывает мою нижнюю губу, отстраняется. — Би, ключи давай, или я тебя разложу прямо на капоте «Медузы». И в общем, похую — меня такой вариант тоже устроит. А тебя?
Я достаю ключи из кармана пальто.
Блин, как куколка — послушно делаю, что он говорит.
Голова так сильно кружится.
— Где у тебя еще пирсинг? — спрашиваю шепотом, пока он ставит машину на сигнализацию и за руку заводит в подъезд.
— Попробуешь угадать? — вопросом на вопрос, не поворачивая головы.
— У меня язык не повернется такое… вслух…
Заходим внутрь, до лифта.
Дубровский бьет кулаком по кнопке, берет мое лицо в захват ладонями, дразнит губы кончиком языка. У него там реально штанга.
— В члене пирсинга нет, Би, не дрожи, — хрипло смеется. — В мошонке тоже.
Я застываю, пытаясь угадать, где в таком случае. Соски? Что еще можно проколоть на теле?
Двери лифта разъезжаются, Дубровский обнимает меня за талию одной рукой, легко переставляет в кабинку. Вопросительно гнет бровь.
— Четырнадцатый, — называю этаж.
Нажимает кнопку.
Секунду изучает мое лицо.
— Ничего у меня больше нигде не проколото, Би, просто у тебя было такое лицо, как будто тебе бы очень этого хотелось.