Я: Нет, просто в жизни есть вещи поважнее фильмов и книг.
Hornet: Не уверен.
Я: В таком случае ты безнадежен.
Hornet: Абсолютно.
Мои пальцы набирают: «Убежденный холостяк?», но я вовремя удаляю импульсивный порыв. У меня слишком много мыслей в голове, но в этом моменте я осознаю одну важную вещь — мне нравится наша с ним переписка. Даже если он немного резкий. В отличие от меня он явно не заморачивается над тем, как правильно подобрать слова, чтобы не обидеть собеседника. Хотя иногда мне кажется, что он пытается одновременно и сказать что-то важное, и держать дистанцию.
Hornet:А если серьезно? Что для тебя может быть важнее хорошей книги или премьеры фильма от любимого режиссера?
Я задумываюсь.
Вспоминаю, как помогала украшать комнату Андрея перед его выпиской.
Как забирала его из больницы и вопреки Лилькиной истерике повезла в спортшколу, чтобы записать на бокс, о котором он так мечтал. Даже если до занятий его допустят только в середине декабря, племянник до потолка прыгал от радости, а потом — еще выше, потому что мы поехали в спорттовары и купили ему настоящие боксерские перчатки.
Вспоминаю снег, который засыпал улицы.
Вспоминаю еще пару Сашкиных фото: из кабины самолета, в грозу, а потом — залитую солнцем парижскую площадь.
Но перечислять все радости моей в целом скучной жизни этому скептику и цинику я точно не буду. Просто его вопрос натолкнул на мысль, что я ни на что не жалуюсь и мне всего хватает. Что я люблю когда ровно, спокойно и предсказуемо.
И Дубровский в этот порядок вещей все равно никак бы не вписался, даже если бы все случилось как-то иначе.
Я мысленно ругаю себя за то, что позволила мыслям о нем дважды за день посетить мою голову. Переключаюсь на переписку и отвечаю, что в моей жизни работа — всегда на первом месте. И свои заслуженные выходные я посвящаю аккумуляции моральных сил перед очередной рабочей пятидневкой.
Hornet: Ожидаемо.
«Так что же ты отвечаешь на мои сообщения со скоростью раз в минуту, если я вся такая скучная и предсказуемая?» — мысленно от души сарказмирую, но отвечаю сдержано и безразлично:
Я: Ты спрашивал, я ответила.
В этом прелесть виртуального анонимного общения — нет необходимости казаться лучше, стараться произвести впечатление. Нам обоим совершенно все равно, как мы выглядим в реальности, сколько нам лет и насколько у нас богатый внутренний мир. Мы просто ведем почти светские беседы.
Только Хорнет, ожидаемо, жалит чуть сильнее.
Hornet:А если отбросить все лишнее? Оставить только один момент, который стоит прожить? Что это будет?
Вопрос слегка выбивает меня из колеи своей прямой.
Необходимостью добавить в наше общение немного личного.
Хотя, в данном случае, много.
Я настойчиво отбиваюсь от первой же пришедшей на ум мысли, потому что она с потрохами выдает мою слабость. Пытаюсь выковырять что-то взамен. Черт, мне почти тридцать три, в моей жизни была уйма моментов, которые стоили всех этих прожитых лет!
Но чем больше я пытаюсь их отыскать, тем очевиднее становится самый первый.
Я могла бы отшутиться. Написать что-то нейтральное — про путешествие, про какой-нибудь момент триумфа на работе. Но почему-то именно в этот момент и с ним мне совсем не хочется отшучиваться
Если бы даже я знала чем все закончится с Дубровским — я бы все равно…
Обрываю мысль, формирую сдержанный ответ и пишу:
Я: Момент, который сделал больно, но который все равно не хочется переиграть и вычеркнуть.
Он долго не отвечает. Пропадает из онлайна.
Я думаю, что наша переписка на этом закончена. Но потом экран загорается новым сообщением.
Hornet: Ты смелая.
Я: Или глупая))
Я: Ну а твой «тот самый момент»?
Он снова пропадает. Я успеваю просмотреть пару документов, которые Амина потихоньку кладет мне на стол. Делаю заметки, но ловлю себя на том, что рука все время тянется к телефону, а я трачу половину своей сосредоточенности, чтобы этого не делать пока не разберусь с документами.
Но когда примерно через полчаса заглядываю в переписку, там висит его сообщение.
Hornet: Момент, когда приходилось делать вид, что ничего не чувствуешь, хотя на самом деле чувствуешь слишком много.
Я: Иногда нужно позволять себе все чувства.
Hornet: Это не практично.
Я: Звучит очень… одиноко.
Hornet: Я не женат, не в отношениях. Как еще, по-твоему, я должен «звучать»?
Я: О, кажется, я понимаю, почему Шершень! (от авт.: в переводе с англ. «hornet» означает «шершень») Ты же все время жалишь!))
Я шучу.
Даже если слишком резко, но это не важно.
Просто пытаюсь поскорее зацементировать мысль о том, что теперь я знаю о нем еще немного личного. Мне какая разница, что происходит в жизни человека, которого я совершенно точно не планирую развиртуализировать?
Hornet: Ты ошибаешься. Шершень жалит только тогда, когда его вынуждают.
Я улыбаюсь, почему-то воображаю его в этот момент с жутко самодовольной улыбкой, даже если в целом не имею ни малейшего представления о том, как он выглядит.
Я: Неужели кто-то посмел тебя вынудить?
Пауза.
Hornet: Ты даже не представляешь.
Я: И что, ты уже ужалил в ответ?
Hornet: Мне пришлось.
Я непроизвольно облизываю губы.
Я: Месть?
Hornet: Хуй его знает, что это было.
Я: Ты всегда так — никогда не даешь прямых ответов?
Hornet: Только когда это продолжает разговор.
Я: К чему такие сложности?
Hornet: Может, потому что мне нравится представлять, как ты читаешь мои сообщения?
Hornet: Прикусываешь нижнюю губу, думая, что мне ответить?
Hornet: И как у тебя в этот момент розовеют скулы?
Я резко кладу телефон на стол экраном вниз и отворачиваюсь, будто он действительно может меня видеть.
И потому что отчетливо понимаю: в эту минуту мои скулы и правда горят.
Я не знаю, что ответить.
Мы в каком-то сдержанном формате пишем друг друг другу уже несколько недель. Вернее, сегодня я впервые написала сама, первой, по своей инициативе. Но вот такой личный формат между нами случается впервые. И я совершенно не знаю, как на него реагировать. Потому что не готова ответить, что иногда тоже фантазирую о том, как Шершень выглядит в реальности. Прячусь за мысль о том, что он просто какой-то жутко солидный и импозантный дядечка а ля Джереми Айронс. Так почему-то спокойнее.
Но, к счастью, виртуальные разговоры тем и хороши, что из них всегда можно быстро и безопасно «слиться». Именно так я и делаю. Закрываю нашу переписку, оставляя слова моего анонима без ответа. Говорю себе, что мне не нужны случайные романы, тем более с незнакомцами. Мне сейчас вообще никакие романы не нужны.
Я просто больше не буду ему отвечать.
Можно было бы вообще заблокировать с концами, но на этот шаг малодушно не хватает силы воли. Может, потому что за последнее время Шершень умудрился стать моим единственным интересным собеседником, и мне просто до жути не хочется закрывать наш с ним маленький книжный клуб на двоих?
Все эти мысли приходится силой вычеркнуть из головы, а иконку приложения я вообще прячу на второй экран и отключаю уведомления. С глаз долой. Чтобы случайно не ткнуть, потому что телефон мне все-таки периодически нужен и игнорировать его не получится.
— Вы сегодня прямо ранняя пташка, Майя Валентиновна, — шутит охранник, когда я сканирую свой пропуск на проходной.
— Есть у меня плохая привычка иногда хотеть спать дома, — шучу в ответ и быстро выбегаю на крыльцо.
Ругаю себя за то, что так старательно переключилась на работу, что в итоге чуть не забыла про нашу с Резником встречу. За руль «Медузы» прыгаю в итоге прямо в туфлях, поздно сообразив, что забыла переобуться.
Пока еду и оцениваю пробки на дорогах, слежу за временем.
На всякий случай пишу Резнику, что могу немного опоздать, отшучиваясь, мол, это все из-за той новой программы, которую приходится сделать по его указке. Он надиктовывает голосовое, в котором сокрушается, что уже на месте и чувствует себя студентом на детсадовском утреннике.
Я вслух смеюсь, представляя эту картину. Кафе, которое я выбрала, известно своей атмосферой без претензий, а главное — вкусными и недорогими десертами, и отсутствием алкоголя. Поэтому основной контингент — это, конечно, молодежь.
На место приезжаю даже без опозданий, быстро забегаю внутрь и осматриваюсь.
Нахожу Потрошителя взглядом, но не тороплюсь подходить, наслаждаясь видом.
Он и правда выглядит в этом месте как слон в посудной лавке — слишком очевидно большой и основательный, и даже остатки его бороды сейчас выглядят более внушительно, чем то, какой она была «до» ножниц и бритвы. Сидит за круглым белым столиком на прямоугольном высоком пуфе без спинки, которые здесь используют вместо стульев. Все очень молодежно. Все очень не то, к чему привык этот мужчина. Хочется сделать парочку фото в моменте, чтобы присылать ему если вдруг снова начнет закручивать гайки, но я быстро гашу этот импульс. Даже несмотря на наш с ним мягкий формат общения за пределами офиса. Потрошитель остается моим начальником. Его фотографиям не место в моем телефоне.
Когда я подхожу к столу, Резник вздыхает с облегчением.
— Признавайтесь, Майя, вы ведь нарочно выбрали это место?
Я загадочно улыбаюсь, бросаю вещи на соседний пустой пуф и сажусь напротив генерального. Официантку прошу принести их фирменный сан-себастьян и не сладкий раф. Кажется, это единственное место в городе, где его по запросу делают без ванильного сахара.