Я: И давно ты этим занимаешься?
Hornet: Гоняю или возбуждаю женщин на расстоянии?
Я молчу секунды три. Физически чувствую, как мои прекрасно выстроенные личные границы конкретно прогибаются под его сумасшедшим натиском. Но продолжаю разрешать ему это делать. И даже, страшно признавать, наслаждаюсь процессом.
У меня же карт-бланш — могу просто закончить разговор, даже ничего не объясняя.
Могу заблокировать.
Могу вообще его послать.
Но вместо этого пишу:
Я: Гоняешь.
Hornet: Около десяти лет.
Hornet: Так что если прицелилась быть моей двойкой, можешь не переживать — молочный мот у меня выпал уже очень давно.
Я: Двойкой? Это какой-то сленг?
Hornet: Девушка сзади.
Я: Да мне на твою зверюгу даже смотреть страшно! Я на него сяду только под дулом пистолета! И то вообще не факт!
Hornet: А ведь ты на секунду допустила мысль, Хани…
Допустила. Даже до этого момента позволяла картинке в моей голове обрести контуры двух фигур на мотоцикле.
Пока мужская, играючи, не сняла шлем и под ней не оказалось лицо Дубровского.
Фантазию и весь щекочущий флер флирта на грани, как ветром сдувает.
Остается только болезненное воспоминание о каждой секунде испытанного в тот момент унижения. Как он смотрел на меня сверху вниз. Как говорил о том, что я, вот такая, у него первая. До той минуты я даже не знала, что человека можно настолько безжалостно размолотить обычными словами.
Так что нет, блин.
Хватит с меня одного крутого виража с долбаным адреналинщиком.
Я: Ничего я не допустила.
Я: Просто однажды уже покаталась с любителем острых ощущений. Потом неделю от дерьма отмыться не могла.
Я не знаю, зачем все это ему пишу. Очевидно же, что рискую нарваться на мужскую солидарность и «самадуравиновата». Уж с его-то язвительностью и цинизмом, ждать чего-то другого было бы слишком наивно. Но мне, по какой-то необъяснимой причине, становится легче просто даже от двух этих коротких предложений.
Hornet: Ты не слишком драматизируешь?
Я: Когда меня сначала трахают, а потом вытирают об меня ноги, остается только драматизировать!
Hornet: Расскажешь?
Я пишу «НИ-ЗА-ЧТО!!!»
Стираю.
Снова пишу тоже самое, и снова удаляю.
А потом меня рвет. Как тряпку, просто в самый безобразный хлам.
И мои дрожащие пальцы выстукивают ему боль. И злость. И долбаный ванильный сироп, который растекся по моим венам вместо крови, когда Дубровский со мной заговорил. Я, конечно, не называю имен и не уточню места. Это не нужно. Достаточно просто передать суть.
Как я залипла на красавчика механика.
Как думала о нем почти все время.
Как хотела узнать, сколько ему лет, чтобы вдруг случилось чудо, ему оказалось тридцать и тогда бы я плюнула на все и сама бы куда-то его пригласила. Как прочитала его профиль. Как потом мне стало обидно, что умный и талантливый парень остается в стороне от дела, которое ему точно по плечу. Как просто один раз назвала его имя. И как поставила на этом большой жирный крест.
Я размазываю по экрану собственные текущие градом слезы.
Шмыгаю носом, но упрямо пишу. Распечатываю, кажется, пятый десяток сообщений. Некоторые рваные, многие с ошибками. Иногда я просто вставляю батареями ржущие смайлики — тогда, когда кончаются слова и шкалят эмоции.
Потом рассказываю про подруженьку.
Язвлю, плююсь ядом как последняя сука.
Пишу, как она поимела меня, потому что однажды я просто сказала, что залипла на красавчика-механика. Вставляю «Ты не поймешь, не грузись».
Обращаю внимание, что он даже не пытается что-то писать в ответ.
Но в онлайне не переставая.
Читает как будто еще до того, как я нажимаю кнопку отправки очередной порции душевной боли.
И дальше — просто отпускаю.
Я: Он был просто как самый красивый мальчик на школьном балу!!!
Я: Я так влипла в него!
Я: Как последняя тупая дура влипла!
Я: Я ему все-все-все разрешила, Шершень!
Я: Потому что я его любила в тот день как никого и никогда не любила!!!
Читаю ставшее откровением для самой себя признание.
Откладываю телефон в сторону.
Дышу, чувствуя капельку облегчения.
Это, кажется, называется «эффект попутчика». И если в моей голове к утру останется хотя бы капля мозгов — я больше никогда не отвечу на его сообщения. И сама ничего не напишу.
Возможно, мы встретились в огромной сети именно для этого.
Сама бы я никогда в жизни не осмелилась признаться, что в свои солидных почти тридцать три, могу потерять голову от такого, как Дубровский.
Вытираю ладонями влагу со щек.
Снова беру телефон.
Шершень до сих пор ничего не написал в ответ.
Ожидаемо. Логично. Правильно.
Я: Так что знаешь, я больше никогда ничьей двойкой не буду.
Hornet: Пиздец.
И пропадает из онлайна.
Глава четырнадцатая
В конце декабря я вспоминаю о том, что на носу Рождество только потому, что не замечать его невозможно.
В магазинах продаются елки, игрушки и мишура.
Витрины украшены росписями под снежинки.
И даже в салон красоты, куда я прибегаю на разные девичьи процедуры, обзавелся красивой новогодней фотозоной для всех желающих клиенток.
Я делаю пару кадров — не себя, а красиво висящих на стойках из искусственной хвои белоснежных шаров. Получается хорошо. Верчу телефон в руках.
Задумываюсь, стоит ли их выкладывать.
Наверное, да, просто пора заканчивать искать в просмотрах знакомое имя.
Три недели прошло.
Я выкладываю самое красивое фото. Просто так, без геометок и приписок.
Набрасываю на плечи шубку, еще раз любуюсь своим свеженьким маникюром (я уже много лет делаю ультра-короткий квадрат с покрытием пастельных оттенков), благодарю свою чудесную мастерицу и выбегаю к машине.
Нас уже третий день засыпает снегом.
И ездить в «Медузе» по таким дорогам становится все «веселее».
Сегодня, пока рулю к родителям, меня все сильнее посещает мысль о том, чтобы продать ее купить что-то более солидное. Ну типа, мечту о спортивном кабриолете я исполнила, теперь можно подумать о серьезных вещах. И что если бы у меня была нормальная большая машина, мне не пришлось бы договариваться о доставке елки родителям, потому что двухметровую пушистую красотку, которую я вырвала буквально из рук дьявола, моя маленькая «Медуза» могла бы дотащила разве что по земле, как прицеп.
Когда поднимаюсь на этаж, в глаза — точнее, в уши — сразу бросается счастливый детский визг. Мы традиционно отмечаем Рождество всей семьей. Мама всегда очень сильно на этом настаивает, пытаясь сохранять какое-то эфемерное семейное тепло и традиции. Раньше я еще пыталась соответствовать образу хорошей дочери, но со временем просто отодвинулась и перестала даже пытаться. Оказалось, что уровень материнского негодования по поводу моего отсутствия за столом в этот день гораздо меньше, чем ее токсичные разговоры о моем будущем, о моей бездетности и «холостой жизни».
В этом году праздновать Рождество мне не с кем. Последние пару лет мы хором ездили на дачу к Григорьевым — Юля все красиво организовывала, нужно отдать ей должное. В этом, по понятное причине, все разбежались по своим углам. Хотя Натка пригласила к ней, но я отказалась. Зачем мешать подруге проводить Рождество в компании вроде как симпатичного нового мужчины, о котором она уже все уши мне прожужжала? Поэтому пару часов я проведу с семьей, а ближе к десяти рвану домой и заслуженно просплю все два дня выходных. После адского завала на работе и сна по пять-шесть часов в сутки — не такой уж и плохой план на праздники.
— Привет, тетя Пчела! — здоровается открывающий дверь Андрей.
Получает свою заслуженную порцию обнимашек и сразу сует любопытный нос мне в руки.
То есть — в пакет, который я традиционно тащила сама почти на самый верхний этаж.
— Это всем, — изображаю строгий голос, но все-таки позволяю племяннику стащить два огромных мандарина — для себя и сестры.
Пока разуваюсь, обращаю внимание на мужские ботинки на стойке для обуви.
Явно не моего отца — фасон не тот, да и размер на несколько сантиметров меньше.
Потом обращаю внимание на мужской голос в гостиной. О чем говорят — не разобрать, но сам факт присутствия на Рождество в семейном кругу «неучтенного» представителя мужского пола заставляет нахмуриться.
— Майя, — мама выходит первой. Оценивает взглядом ой простой костюм из джоггеров и объемного худи, отсутствие макияжа и простой хвост. На ней под фартуком красивое платье с пайетками. — Я так понимаю, ты ненадолго.
Когда я пару дней назад звонила и предупреждала насчет елки, свой план на Рождество тоже озвучила. Но особо не надеялась, что она вслушивалась. Мама обычно хорошо слышит только себя, а раз она сказала, что я должна быть с семьей, значит, я должна быть с семей вне зависимости от того, походит ли мне такой план.
— У нас гости? — интересуюсь, намеренно игнорируя ее недовольный тон. Меня так вымотал последний месяц, что я заранее пообещала себе не вестись на провокации.
— У нас гости, — она намеренно подчеркивает это «нас», исключая меня из этого списка. — Постарайся быть вежливой, а не как обычно.
Все ясно.
Я поджимаю губы ровно в тот момент, когда из гостиной появляется мужская фигура.
Среднего роста, в сером костюме, белой рубашке. Лет сорок на вид. Причесанный, надушенный, весь такой… Натка называет таких «бухгалтер из двухтысячных». Не со зла, без уничижения, а просто как собирательный образ всех офисных работников средней руки.
Только мне сразу не нравится запах его одеколона.