Я ставлю машину на почти забитую парковку, проверяю сигнализацию.
Замечаю стоящую на ступенях Наташу и иду к ней. Огибаю машину за машиной, лавируя в поисках самого короткого пути. А потом ноги как будто врастают в землю, потому что перед носом появляется до боли знакомая машина.
Видела ее всего раз, но ведь реально запомнила и марку, и форму кузова.
Джип «Патриот».
Дубровский сажал в такой же длинноногую красотку-брюнетку.
Или не в такой?
Я торможу, делаю шаг назад, пытаясь рассмотреть признаки того, что это тот самый джип, а не просто похожий. И не знаю, чего хочу больше — чтобы это была его тачка и Дубровский был где-то внутри, или чтобы это был просто чей-то другой джип. А самое смешное, что это абсолютно бессмысленное занятие, потому что нет ни одного признака, по которому я могла бы это определить. Ну разве что на капоте нацарапано «Собственность Дубровского».
Этот автомобиль темно-синий. А у Дубровского был вроде бы черный?
Машина чистая, несмотря на слякоть. «Патриот» Дубровского тоже был опрятным.
Резина зимняя. Стекла тонированные, что внутри — не разобрать.
— Май, ты чего? — слышу за плечом голос Наташи.
Отступаю, провожу ладонью по лицу, чтобы смахнуть наваждение.
Да не его это машина. Марка довольно старенькая, но эти джипы выносливые и уверенные на дороге, в обслуживании недорогие, и стоят сейчас нижнюю планку среднего ценника. Их в городе много. Просто этот возник перед носом, вот я и…
— Показалось, что это машина одного знакомого, — поворачиваюсь к джипу спиной, улыбаюсь Натке. — Пора очки покупать.
И чтобы исключить расспросы — сейчас я не готова обсуждать это даже с лучшей подругой — сама иду в сторону торгового центра.
Внутри так тепло, что мы снимает верхнюю одежду. Перебрасываю пальто через локоть, сумку держу на плече.
Мы бродим по ТЦ уже почти час. Мимо витрин с рождественскими скидками, киосков с пряниками и орехами, лавок с сувенирами и крафтовыми елочными украшениями. Натка просит щелкнуть ее в красиво оформленной фотозоне. Когда видит результат, пищит от восторга, нахваливая, как это у меня всегда так хорошо получается делать ее красоткой в кадре. Я искренне говорю, что она и есть красотка.
— Давай теперь я тебя! — настаивает Наташа. — У меня руки из жопы, конечно, но я постараюсь.
— Ой, нет-нет-нет, — отмахиваюсь. — У меня на лице написана бессонница.
Натка предпринимает еще пару попыток меня уговорить, но зная мою «любовь» к себяшкам, смиряется. А я правда терпеть не могу фотографироваться, а тем более — выставлять где-то свои фото. На моей странице они были сто лет назад. А вот выставить в сторис руку с чашкой или себя в спортзале, закрывшись телефоном — иногда бывает.
Наташу внезапно «подрезает» какая-то ее приятельница. И пока они энергично обмениваются «всеми новостями за минуту», я отхожу, чтобы не чувствовать неловкости.
Сворачиваю в боковую галерею. Слышу громкий, без тени стеснения, женский смех и машинально поворачиваюсь на звук.
Вмиг замерзаю на месте.
Сначала я вижу его со спины. Узнаю сразу, по походке, по тому, как он держит плечи. Только потом вижу другие «отличительные черты» — бритый под ежик затылок и виски, длинный хвост русых волос, покрытые татуировками тыльные стороны ладоней.
Во рту моментально воскресает вкус соли и лайма.
Тепло стального шарика у меня на языке.
«Потекла, Би?» — его голосом.
Дубровский.
В унисон моим мыслями — поворачивается на сто восемьдесят градусов.
Он в джинсах с рваными прорезями, совсем не по сезону, но в них его ноги выглядят просто адски мускулистыми и невероятно длинными.
В тяжелых ботинках.
В расхлябанном сером свитере с вырезом, как будто нарочно растянутым так широко, чтобы выглядывали крепкие ключицы и края грудных мышц, тоже покрытые татуировками. На шее — грубая толстая серебряная цепочка.
В одной руке держит кожаную куртку.
Под другой — красавицу-брюнетку. Ту самую, с которой я его уже видела. Сегодня она в узком лонге и в очень короткой плиссированной юбке. В «Конверсах», но ее ноги все равно абсолютно бесконечные и идеальные. Она говорит что-то, поворачивает к нему голову, улыбается. И так легко обнимает Славу за талию, будто делает это постоянно. Будто имеет право это делать. Точно так же, как он имеет право вот так небрежно обнимать ее за плечи и тянуть к себе, чтобы звонко чмокнуть в макушку.
Мое сердце немилосердно шарашит в груди.
Накрывает жаром, потом холодом, потом снова жаром.
«Он тебе никакой не Слава!» — орет моя униженная им внутренняя девочка.
Дубровский чуть наклоняется к своей девушке, что-то говорит, она в ответ издает еще одну порцию заливистого смеха. Она даже это делает идеально. По-особенному, потому что все, кто на него оборачиваются, начинают мгновенно улыбаться. Дубровский не отстраняется, не держит дистанцию, как делал это со мной. Наоборот — подтягивает ее еще ближе, хотя «еще ближе», кажется, уже просто невозможно. Разве что прямо сейчас они разденутся и займутся сексом.
В этом читается нежность и привязанность.
Меня он обнимал только чтобы впечатлить размером эрекции, совершенно определенным образом и без намека на теплоту.
И это почему-то ломает больше всего.
У него все в порядке.
У него вообще все зашибись.
Это меня раскатало и размазало, а он переступил и пошел дальше.
Дубровского за меня перед девушкой даже совесть не мучит. Наверное, в его голове это была «работа на дом».
Я поворачиваюсь в противоположную сторону, деревянными ногами-ходулями иду к эскалатору. Надо было послушаться интуицию еще когда я увидела джип на парковке. Натка бы поняла, если бы я свинтила.
Стараюсь не оглядываться. Сердце стучит в ушах, будто кто-то включил метроном на максимум. Горло скребет, как после долгого крика. Пересохло так, что кажется, я проглотила комок пыли.
Реально не продохнуть. Настолько, что эта сухость делает физически больно.
На первом этаже замечаю кафе. Внутри приглушенный свет, пахнет кофе и выпечкой. Но даже этот аромат не перебивает «вкус» встречи с Дубровским. Мы впервые вот так столкнулись после того вечера. Точнее, это я с ним столкнулась, а он даже не в курсе, что я продолжаю существовать в черте города, видимо.
Заказываю стакан холодного клюквенного морса, в надежде, чем это поможет прийти в себя. Машинально сжимаю в ладонях пластиковый стаканчик стакан, чувствуя, как конденсат собирается на пальцах.
Отхожу в сторону, чтобы просто постоять, сделать глоток, успокоиться.
Но через мгновение чувствую — кто-то стоит слишком близко.
Хотя, какое к черту «кто-то», если я этот запах из сотни узнаю. Чужой, но до боли знакомый. Запах кожи и чего-то, что невозможно объяснить, но что въелось в память.
Я, блин, знаю, кто это.
Сил оглянуться нет. Я просто застываю, чувствуя, как дыхание начинает сбиваться. Медленно, будто боясь сломать себя этим движением, поворачиваю голову. Вижу отражение в зеркальной панели на стене.
Дубровский.
Стоит прямо за мной. Близко. Настолько, что, если сделаю шаг назад, коснусь спиной его груди. Он хмурится, губы сжаты, ладони плашмя торчат из передних карманов джинсов, как нарочно, будто немного их оттягивая. В нем ни капли легкости или насмешки. Только напряжение, натянутое, как канат. И жесткость, фон которой молотит меня точно так же, как и в тот вечер.
Он меня все-таки заметил и пошел следом? Зачем? Проверить, жива ли я после его плевка? Поинтересоваться, как выжила? Добить?
Или это еще одно злое совпадение, что как раз в эту минуту ему приспичило попить?
Я поджимаю губы. Хватаюсь за стакан крепче.
Нужно отвернуться. Сделать вид, что его присутствие для меня — такая же пыль, как и мое для него — минуту назад парой этажей выше. Но не могу заставить себя отвернуться от проклятого зеркала.
На его фоне я просто Дюймовочка.
И это он еще зачем-то немного горбится, опуская голову чуть ниже.
Вынимает руку из кармана.
Тянет.
Касается пальцами моих заплетенных в косу волос. Как будто пробуя их на ощупь.
Меня бьет одновременно негодование и смятение.
Я дергаю головой, отталкиваясь от этого прикосновения.
На секунду кажется, что он отступит. Что поймёт намек и просто уйдет.
Но нет. Только выразительно цыкает.
Я хочу снова подсмотреть в зеркало, но на этот раз ловлю там его взгляд.
Мы стоим так несколько секунд — как два дуэлянта, ни один из которых не решается выстрелить первым.
Он делает еще шаг вперед, при этом продолжая смотреть на меня в отражение.
Теперь так близко, что это отдается жжением в спину, и щекоткой там, где стыдно признаться даже самой себе.
Медленно, почти лениво, снова протягивает руку, но на этот раз не просто касается.
Сжимает косу в кулаке. Прикусывает нижнюю губу, старательно, бескомпромиссно, накручивая волосы на кулак. Один оборот, второй, третий. Тянет ее чуть вниз, окончательно блокируя любую попытку сбежать. Вот так я даже повернуться не могу, чтобы выплеснуть в него остатки сока.
От неожиданности резко втягиваю воздух. Коса натягивается. Чувствую, как тонкая боль расползается от корней волос по коже головы. Тепло его тела буквально вибрирует в воздухе.
Дубровский горбится еще сильнее, но теперь его губы где-то около моего виска.
— Привет, Би, — говорит своим адски тягучим, и сегодня немного простуженным голосом. И почти без паузы: — Прости, Би. Я долбоёбище ебаное.
В первую нашу «встречу», он устроил мне адреналиновый драйв.
Во вторую — играет с моими волосами в долбаное БДСМ.
И так запросто: «Привет, прости».
Я все-таки дергаю головой в надежде вырваться.
У него тут подружка где-то без присмотра, какого черта он творит?!
Но я лучше язык себе откушу, чем произнесу это вслух. Ни единого намека, что не плевать.
— Убери. От меня. Руки. — Говорю четко по словам, как мне кажется — имен