— Френдзона, значит, Би. Точно этого хочешь? — Он смотрит на меня в упор, и в его взгляде больше нет насмешки. Только какая-то тяжелая, всепонимающая обреченность.
Нет, не хочу!
Но если я сейчас соглашусь — я никогда не узнаю, согласилась ли я потому что у нас был отличный секс или потому что я просто закинула его, как полено, в топку своего одиночества, или просто набросила его как латку на сердце. Или потому что мне действительно нужен… он. Именно он, а не повод забыться.
У меня почти не осталось сил, чтобы ответить. Поэтому я просто киваю. Через силу. Через боль, Потому, что это единственно правильное решение. Сейчас. Для нас обоих.
— Да, — шепчу я, и умоляю слезы не литься еще хотя бы несколько минут.
Он не возражает, не пытается завалить меня градом убедительных аргументов. Хотя наверняка для этого хватило бы просто еще раз меня поцеловать — и я бы к черту сдалась. И Слава как будто тоже прекрасно это понимает. Но даже не делает попыток сократить расстояние между нами. Просто стоит и смотрит.
И от этого мне становится еще хуже.
— Что ж, — он делает еще одну затяжку, выдыхает, проводит рукой по волосам, зачесывая назад выпавшие пряди. — Раз это твое решение… какой у меня выбор? Подружим, Би.
— Я не…
— Зайди в подъезд, ладно? Хочу это увидеть.
Я послушно разворачиваюсь и несусь к ступеням как угорелая.
Не потому что хочу сбежать.
А потому что хочу броситься обратно, к нему.
Потому что до сих пор до конца не понимаю, что именно я только разрушила собственными руками. Возможно, лишила себя шанса на отличный секс с красивым горячим мужиком? Или отказалась от… счастья? Подписалась на пожизненный абонемент в главный ряд откуда будет максимально охуенный вид на его личное счастье? Может даже с той брюнеткой. Может, с кем-то другим.
Я не знаю.
Но сейчас мне невыносимо больно. И одиноко.
Так одиноко, как не было никогда в жизни.
Глава двадцать девятая
Утро следующего дня врывается в мой сонный город не по-февральски ярким, почти весенним солнцем и ощущением неотвратимости. Сегодня — тот самый день «Икс», когда решится, без преувеличения, многое. И для компании, и, возможно, для меня лично, хотя в последнем я стараюсь себя не убеждать, отчаянно цепляясь за спасительную мысль, что работа и личное — это две параллельные вселенные, которые в моем случае пересекаться не должны. По крайней мере, не снова.
В огромный, залитый светом конференц-зал головного офиса «NEXOR Motors», где сегодня пройдет сначала наша внутренняя планерка, а затем и встреча с «шишками из министерства», мы с Аминой приезжаем одними из первых. Моя верная помощница выглядит так, будто всю ночь не спала, а изучала Уголовный кодекс на предмет статьи за «доведение до инфаркта своего начальника путем организации встреч с правительственными чиновниками». Я пытаюсь ее подбодрить дежурной шуткой про то, что в крайнем случае всегда можно притвориться ветошью и слиться с интерьером, но Амина только нервно хихикает и продолжает судорожно перебирать бумаги в своей папке.
Я же, наоборот, на удивление спокойна. Возможно, дело в том, что вчерашний вечер, несмотря на его скомканное и немного неловкое завершение, все-таки оставил после себя не горькое послевкусие обиды, а странное, теплое ощущение… правильности? Я сделала то, что должна была. Поставила точку там, где давно пора было это сделать. И пусть эта точка пока больше похожа на многоточие, но сам факт того, что я нашла в себе силы озвучить свои границы, почему-то придает уверенности. Даже сообщение от Славы, прилетевшее уже поздним вечером, с его фирменной язвительной шуткой в стиле: «Ну все, Би, теперь можно не тыкаться по углам и слать тебе голые фотки, не боясь спалить инкогнито)))», не выбило меня из колеи, а наоборот — заставило улыбнуться. Этот неисправимый засранец даже в такой ситуации умудряется оставаться собой. И это, как ни странно, успокаивает.
Постепенно зал наполняется людьми. ТОП-менеджеры, руководители отделов, несколько хмурых мужчин в строгих костюмах, которых я идентифицирую как службу безопасности. И, наконец, появляется команда разработчиков. Во главе — Дубровский.
Сегодня он снова в своем «неформальном» стиле: темные джинсы, простая черная футболка, поверх которой — расстегнутая серая толстовка на змейке с капюшоном. Волосы собраны в небрежный пучок на затылке, несколько прядей выбились и падают на лоб. Он выглядит расслабленным, даже немного скучающим, лениво перебрасывается парой фраз со своими ребятами, которые, в отличие от него, заметно нервничают. Я ловлю его взгляд — быстрый, почти мимолетный, но в нем успевает промелькнуть что-то теплое, какая-то едва уловимая усмешка, предназначенная, кажется, только мне. Я чуть заметно киваю в ответ, стараясь сохранить на лице максимально нейтральное выражение.
Друзья. Мы же теперь просто друзья. Которые иногда обмениваются пошлыми шутками в личке. Нормальная практика.
Резник появляется последним, как и подобает главнокомандующему перед решающим сражением. Сегодня он в идеально сидящем темно-синем костюме, белоснежной рубашке и строгом галстуке. Волосы уложены волосок к волоску, на лице — привычная маска непроницаемости. Он проходит по залу, кивая кому-то из присутствующих, его взгляд скользит по мне — холодно, отстраненно, не задерживаясь ни на секунду. Как будто я — просто часть интерьера. Еще одна ветошь. Я внутренне усмехаюсь. Что ж, Владимир Эдуардович, игра в «игнор» — это то, во что можно играть вдвоем.
Планерка начинается без лишних предисловий. Резник говорит четко, по-деловому, раскладывая по полочкам задачи каждого на предстоящей встрече. Его голос звучит ровно, почти монотонно, но в этой монотонности чувствуется налет… пафоса что ли? Он раздает последние указания, уточняет детали, требует максимальной концентрации и безупречного исполнения.
И меня он действительно игнорирует. Намеренно. Подчеркнуто. Когда очередь доходит до моего блока — кадровые вопросы, социальные аспекты проекта, — он обращается не ко мне напрямую, а к Амине, которая сидит рядом.
— Надеюсь, у отдела Франковской все готово? — бросает он, даже не удостоив меня взглядом. Амина испуганно кивает, я же с трудом сдерживаю рвущуюся наружу усмешку. Детский сад, ей-богу.
Напряжение немного спадает, когда слово берет финансовый директор, но потом снова нарастает, когда Резник начинает «подгонять» технический блок. Он явно пытается влезть на территорию Дубровского, задавая какие-то каверзные вопросы по поводу инновационных разработок, ставя под сомнение сроки реализации и экономическую целесообразность некоторых решений. Я вижу, как напрягаются конструкторы, как они начинают нервно переглядываться. Слава же остается невозмутимым. Он спокойно, аргументированно отвечает на каждый выпад Резника, его голос звучит уверенно, даже немного снисходительно.
— Владимир Эдуардович, — говорит он, когда Резник в очередной раз пытается усомниться в перспективности одной из разработок, — я понимаю ваше беспокойство по поводу сроков и бюджета. Но есть вещи, в которых лучше довериться профессионалам. Моя команда состоит из лучших специалистов в этой области. И если мы говорим, что эта технология — прорыв, значит, так оно и есть. А пытаться втиснуть творческий процесс в жесткие рамки финансового планирования — это, как минимум, неэффективно. Мы создаем будущее, а не штампуем детали по утвержденному ГОСТу тридцатилетней давности.
В его голосе нет агрессии, но есть та самая стальная уверенность, которая так свойственна ему самому. Он не спорит, не оправдывается — он просто констатирует факт. И Резник, кажется, это понимает. Он хмурится, поджимает губы, но больше не пытается лезть со своими «ценными указаниями» в технические дебри. Короткая, но емкая пикировка заканчивается явной победой Дубровского. И я не могу сдержать легкую, едва заметную улыбку. Этот парень определенно умеет ставить на место даже тех, кто не привык получать во щам.
Я изо всех сил мысленно бью себя по рукам, но потом все равно сдаюсь, достаю телефон и украдкой пишу Славе: «1–0 в пользу техников».
Мы сидим на одной стороне стола, параллельно друг другу, и я не могу видеть его лицо, когда он через минуту достает телефон, читает. Вижу только его руки. И поскорее отвожу взгляд, потому что Резник моментально отслеживает, куда я смотрю. Но все-таки, когда телефон вибрирует входящим, опускаю руку под стол и читаю, прикусив губу: «Да пошел он нахуй!»
Планерка подходит к концу. Резник произносит дежурную мотивационную речь, еще раз напоминает о важности момента и отпускает нас готовиться к основной встрече. Я поднимаюсь, собирая свои бумаги, и чувствую на себе его взгляд. Тяжелый, изучающий. Но я не оборачиваюсь. Просто иду к выходу, стараясь сохранять на лице выражение полного спокойствия и профессиональной отстраненности.
Я в своем любимом вязаном костюме молочного цвета — широкие брюки-палаццо и укороченный свитер с высоким воротом. Стильно, элегантно и, главное, удобно. На ногах — замшевые ботильоны на невысоком устойчивом каблуке. Волосы собраны в высокий хвост, на лице — минимум макияжа. Я чувствую себя уверенно, почти непоколебимо. Почти. Потому что где-то глубоко внутри все еще сидит маленькая, испуганная Майя, которая боится снова облажаться.
Когда чуть задирая рукав, чтобы взглянуть на часы, замечаю краем глаза, как замирает Резник. Он стоит у окна, разговаривая с кем-то по телефону, но его внимание приковано к моей руке. Точнее — к тому, что под рукавом. К моему чернильному пауку, который теперь — неотъемлемая часть меня.
Он быстро отводит взгляд, продолжает разговор, но я успеваю заметить, как на его лбу появляется та самая знакомая складка. Он впервые видит мою татуировку. И, судя по всему, увиденное ему не очень нравится.
Я мысленно пожимаю плечами.
Что ж, Владимир Эдуардович, вы в курсе, что можете делать со своим сморщенным носом, и куда его запихнуть.