— Я могу с ним поговорить? — спрашиваю я, когда врачи заканчивают свои манипуляции и начинают собирать вещи.
— Не сейчас, — качает головой врач. — Пусть поспит. Лекарства сильные. Лучше не тревожьте. Я оставим рекомендации.
Вкладывает мне в ладонь сложенный вдовое листок, в который я зачем-то остервенело цепляюсь пальцами.
Я провожаю их до двери. Мать семенит следом, что-то бубнит про благодарность, пытается сунуть врачу в карман скомканную купюру, но тот вежливо отказывается.
Когда за ними закрывается дверь, я поворачиваюсь к ней всем корпусом.
— Что здесь произошло? — повторяю свой вопрос, стараясь, чтобы голос звучал твердо, без тени истерики. Хотя матерится хочется так сильно, как никогда в жизни. — Почему отцу стало плохо?
Она отводит взгляд, начинает теребить край фартука.
— Просто… разволновался…
— Из-за чего?
Молчит. И в этом упрямом нежелании смотреть мне в глаза, я чувствую что-то неладное. Что-то, что она отчаянно пытается скрыть.
— Почему Лиля здесь? — спрашиваю, оглядывая стоящие в прихожей битком набитые детские рюкзаки и две спортивных сумки явно с вещами моей сестры. — Где Андрей и Ксеня?
— Лиля… на кухне, — неохотно отвечает мать. — Дети у соседки. Тетя Валя их забрала, чтобы не мешали.
Я иду на кухню. Сестра сидит за столом, обхватив голову руками. Перед ней — пустая чашка из-под кофе и пепельница, полная окурков.
Она курит. Снова. Значит, дела действительно хреновые.
— Лиля, — я сажусь напротив, стараюсь смотреть ей прямо в глаза, но она упорно отводит свои. — Что случилось? Рассказывай.
Она зло на меня зыркает, но не произносит ни звука. Только снова закуривает, и на этот раз я просто выбиваю сигарету из ее пальцев. Лиля поджимает губу — зло, как будто это я виновата в том, что произошло, хотя меня здесь даже не было. Но не произносит ни звука — и это лучше всяких слов подчеркивает, что на этот раз случится реальный пиздец.
Мать стоит в дверях, как изваяние, не решаясь ни войти, ни уйти.
— Лиля! — я повышаю голос, теряя остатки терпения. — Хватит молчать! Из-за чего отцу стало плохо?! Это ты его довела?!
Сестра вздрагивает, поднимает на меня заплаканные, опухшие глаза. В них — смесь страха, отчаяния и какой-то детской обиды.
— Я… я не хотела, Майя, — шепчет она, и ее голос срывается. — Я не думала, что все так получится…
— Что «так получится»?! — я почти кричу. — Говори уже!
Я чувствую, что на этот раз случилось что-то посерьезнее, чем ее обычные фокусы. Потому что когда она залетает по мелочам, то виноватой себя не чувствует, списывает все на «не повезло», и как следствие — не отводит глаза, огрызается и делает всех вокруг виноватыми.
То, что сейчас сестра ведет себя кардинально наоборот, умножает на ноль остатки моих попыток верить, что все может быть не так уж плохо.
Лиля начинает говорить. Сбивчиво, путано, глотая слова и слезы. Рассказывает про Игоря. Про то, какой он был «замечательный», «заботливый», «перспективный». Про их «большие планы на будущее». Про то, как он «попросил помочь» с одним «маленьким дельцем». «Чисто формальность», «просто подписать пару бумаг». «Это для нашего общего блага, Лилечка, мы же скоро поженимся, будем жить долго и счастливо».
Я слушаю ее, и волосы на моей голове начинают шевелиться. Сестра еще не закончила, но картина вырисовывается жуткая.
Фиктивные фирмы.
Подставные директора.
Финансовые махинации.
И Лиля, как последняя дура, вляпавшаяся во все это по уши.
— Он… он сказал, что это просто… чтобы налоги оптимизировать, — всхлипывает Лиля, нервно затягиваясь почти на половину сигареты. — Что многие так делают. Что это безопасно. А потом… потом начались какие-то проблемы. Какие-то люди стали звонить, требовать деньги. Большие деньги, Майя. Я… я ничего не понимаю! Он клялся, что все под контролем! А сегодня… сегодня пришли какие-то бумаги… из налоговой… там такие цифры… я…
Она снова громко ревет, пряча лицо в ладонях. Мать, наконец, выходит из ступора, подходит к ней, гладит по голове, что-то утешительно бормочет.
А я медленно, на деревянных ногах, подхожу к ближайшему стулу. Сажусь и пытаюсь переварить услышанное еще раз. Наивно веря, что со второй попытки масштаб катастрофы немного стухнет. Ничего подобного. Охреневаю. Просто охреневаю от масштабов ее глупости и наивности. И от той бездны, в которую Лиля умудрилась затащить не только себя, но и всю нашу семью. Потому что я прекрасно понимаю, чем все это может закончиться. И суммы, которые там, скорее всего, фигурируют, мне даже представить страшно.
— Какие цифры, Лиля? — спрашиваю посл небольшой заминки. Пытаюсь дать себе время морально подготовится, но в итоге машу рукой. Это бессмысленно. — Сколько ты должна? И кому?
Сестра поднимает на меня испуганный, затравленный взгляд.
— Я… я не знаю, Майя. Там… там много. Очень много. И еще… еще сказали, что если я не заплачу… то… то могут посадить…
Посадить. Это слово эхом отдается в моей голове, смешиваясь с запахом лекарств и вкусом горечи на языке. Моя сестра. В тюрьме. Из-за какого-то мудака, который воспользовался ее доверчивостью и втянул в свои грязные игры.
Я смотрю на нее, на ее искаженное паникой и слезами лицо, и чувствую, как внутри поднимается волна ярости. Слепой, всепоглощающей ярости. На нее. На афериста Игоря. На весь чертов мир.
Но злость быстро сменяется ледяным, почти животным страхом. Потому что я понимаю, что это только начало. Что это далеко не вся правда. Что Лиля, как обычно, рассказала мне только верхушку айсберга, самую безобидную его часть. А что там, в глубине, под этой мутной водой ее слез и оправданий, мне еще только предстоит узнать.
И мне становится по-настоящему страшно.
Потому что ощущение надвигающейся грозы теперь полностью цементируется.
Чутье подсказывает, что из этого дерьма выбраться малыми потерями, как было раньше, уже не получится.
Но я беру себя в руки.
Проблемы нужно решать по мере возможности их решения.
В голове вспыхивает красная лампочка, перекрывая на мгновение все остальные мысли — папа. Я могу вывезти все, что угодно, любые последствия Лилькиных тупости, но если из-за нее с папой что-то случится…
— Мам, — я поворачиваюсь к ней, стараясь, чтобы голос звучал максимально твердо, хотя внутри все вибрирует от напряжения. — Иди к отцу и не отходи от него ни на шаг. Говори с ним о чем-нибудь спокойном. О внуках, о его книгах, о погоде. Только не об этом. Поняла? Ни слова вообще. Ни-че-го.
Мать испуганно кивает, ее глаза смотрят на меня с какой-то новой, непривычной покорностью. Кажется, масштаб катастрофы, пусть и не до конца осознанный, все-таки пробил брешь в ее привычной манере драматизировать и обвинять. Она молча уходит в спальню, и я слышу, как тихонько прикрывается дверь.
Хорошо. Одним источником потенциальной паники меньше. Теперь — Лиля.
Я снова поворачиваюсь к сестре. Она все так же сидит, ссутулившись, за кухонным столом, ее плечи мелко дрожат. Пепельница перед ней уже напоминает маленький, извергающий окурки вулкан.
— Так, — я сажусь напротив, отодвигаю подальше сигареты, зажигалку и пепельницу. — Теперь давай по порядку. И без истерик. Мне нужны факты, Лиля. Только факты.
В ее глазах появляется такой первобытный ужас, что мне на мгновение становится почти жаль ее. Почти. Потому что жалость сейчас — непозволительная роскошь.
— Я… я не знаю, Майя, — снова начинает свой плач Ярославны. — Он… он такой хороший был…
— Лиля! — резко обрываю ее мелодраму. Мой голос звучит жестче, чем я планировала, но сейчас не до сантиментов. — Мне плевать, какой он был. Мне нужно знать, что он сделал. Какие бумаги ты подписывала? Помнишь хоть что-нибудь? Названия? Даты? Суммы?
Она всхлипывает, трет кулаками глаза, как маленький ребенок.
— Там… там много всего было. Игорь говорил, это для для нашего общего дела. Какая-то фирма… Общество с ограниченной ответственностью. «Мечта-Капитал»… или что-то вроде того…
«Мечта-Капитал». Мечта-Капитал. Какая ирония. Игорь, похоже, не только мошенник, но еще и с извращенным чувством юмора.
— Документы, — я стараюсь говорить максимально строго, чтобы она даже не думала снова скатиться в истерику. — У тебя остались какие-нибудь документы? Копии? Письма из налоговой? Хоть что-то?
— Он все сам делал… — Лиля мотает головой, ее светлые, спутанные волосы падают на лицо. — Говорил, чтобы я не заморачивалась, что это мужские дела. А сегодня… сегодня пришло вот это.
Дрожащей рукой сестра достает из кармана кофты несколько сложенных вчетверо листов.
Я выхватываю их, разворачиваю. Сердце ухает куда-то вниз.
Официальные бланки. Печати. Подписи. И цифры. Цифры с таким количеством нулей, что у меня темнеет в глазах. Налоговое уведомление-решение. Требование об уплате долга. Суммы недоимки, штрафные санкции, пеня…
Господи.
— Это что, все на тебе? — шепчу я, чувствуя, как ледяные пальцы страха сжимают горло.
Лиля снова разражается рыданиями.
— Я не знаю! Я ничего не понимаю! Он говорил, что это… это просто формальность… что он все решит!
— Формальность?! — Почти срываюсь на крик, но вовремя беру себя в руки. — Лиля, ты понимаешь, что ты натворила?! Ты понимаешь, что это не просто «проблемы»? Это, блядь, криминал!
Она смотрит на меня испуганными, широко раскрытыми глазами, в которых плещется непонимание. Кажется, до нее только сейчас начинает доходить весь ужас происходящего.
— Но я же ничего не делала! — лепечет как ребенок. — Я просто ему верила! Игорь говорил — и все казалось таким… правильным!
— Верила, — повторяю, как эхо. В голове стучит только одна мысль: «Нужно что-то делать. Срочно. Немедленно». — Лиля, отвечай честно. Ты получала от этого какие-то деньги? Он давал тебе что-нибудь? Покупал что-то дорогое? У тебя есть счета, куда он переводил деньги? Любые? Наличка?
Я внимательно смотрю на нее, пытаясь поймать малейший признак лжи. Если она была в доле, если хоть что-то знала… тогда все гораздо хуже.