Резник, после нашего последнего, уродливого разговора, затаился. Больше не устраивает показательных порок на совещаниях, не цеплялся по мелочам. Просто… игнорирует. Но я все-таки ощущаю — он не отпустил и его не отпустило. Иногда ловлю его тяжелый, изучающий взгляд. Он смотрит на меня не как начальник на подчиненную и даже не как бывший любовник на женщину, которая его отвергла.
Он смотрит как монстр, выслеживающий раненого зверя. Ждет. Чего? Моей ошибки? Моего провала? Я не знаю. Но на всякий случай удваиваю старательность на максимум. И это окончательно выжимает из меня все соки.
Только в выходной позволяю себе маленькую передышку — приглашаю в гости Наташу. Мысленно смеюсь, что если бы не она — моя единственная связь с чем-то нормальным — я бы точно давно одичала и разучилась разговаривать неформальным языком.
Заранее предупреждаю, что без вина, но подруга даже не настаивает.
Приезжает с пакетом из кондитерской, улыбкой на все лицо и счастьем, которое так светится, что даже немного освещает самые мрачные и темные уголки моих мыслей.
— Ну что, подруга, готова к старушечьим посиделкам? — Натка плюхается на диван напротив меня, ставя на столик две дымящиеся чашки с латте и тарелку с еще теплыми круассанами.
Суббота. Вечер. Мы сидим у меня на кухне, и это первая наша «нормальная» встреча за все это сумасшедшее время. Первая, когда я чувствую, что могу говорить о случившемся без кома в горле и слез. Первая, когда я просто хочу немного расслабиться и вспомнить, что такое — нормальная жизнь.
— Вот тебе смешно, а я именно так себя и чувствую, — вздыхаю, отпивая ароматный кофе. — Пообещай по дружески вырвать мне все седые волосы.
— Поэтому и притащила тебе допинг в виде свежей выпечки. — Она на секунду усмехается, потом смотрит именно так, как всегда, когда пытается без слов сказать, что ее уши всегда к моим услугам. — Что у тебя опять случилось, Майка? Только честно. Без вот этого твоего «все нормально». Снова Григорьева чудит?
Я смотрю на свою лучшую — и сейчас уже официально единственную подругу — на ее внимательные, сочувствующие глаза, и понимаю, что врать ей не хочу и не буду.
Что мне надо, наконец, выговориться.
И я рассказываю. Про Лилю, про Игоря-афериста, про астрономические долги, про продажу машины. Про бессонные ночи и постоянный страх за отца. Про то, как тяжело разрываться между работой, где нужно быть железной леди, и семьей, где нужно быть опорой для всех.
Наташа слушает молча, ни разу не перебив. Только иногда ее пальцы сжимают мою лежащую на столе руку в знак поддержки.
— Майка, это… просто пиздец, — наконец, говорит она. — Я даже не знаю, что сказать. Если нужны деньги, ты только скажи. У нас немного, но…
Я на секунду замираю, отчетливо фиксируя ее «нас». Такой счастливой я еще никогда ее не видела. Даже когда она выходила за отца Кати, и думала, что это будет до бриллиантовой свадьбы.
И то, что она предлагает деньги, хотя у них с костей очень скромные финансовые возможности — это дороже любых миллионов. Конечно, я ни за что не смогу их принять, но у меня предательски щемит в носу от осознания, что в моей жизни есть вот такой человек.
— Наташ, — мягко ее перебиваю. — Спасибо, Натка. Но нет. Я справлюсь. Мне просто нужно было выговориться. Это точно дороже любых денег.
— Я всегда рядом, ты же знаешь, — она заглядывает мне в глаза, и я вижу в них искреннее беспокойство. — И если эта твоя курица-сестра еще хоть раз что-то такое учудит — учти, я ей собственными руками шею сверну!
— Все нормально, — пытаюсь улыбнуться и хмыкнуть одновременно — Лиля сейчас тише воды, ниже травы. Кажется, до нее наконец-то дошло, во что она вляпалась.
— Надолго ли, — ворчит Натка.
Мы еще немного говорим о Лиле, о детях, о том, как несправедливо устроен этот мир.
А потом Наташа, видимо, желая сменить тему, спрашивает:
— А что там у тебя на работе за грандиозное событие намечается с министрами и олигархами?
Удивленно вскидываю брови. Ничего такого я ей точно не говорила.
— Я, между прочим, иногда новости читаю, — беззлобно фыркает подруга. — Имей ввиду. Когда ты там будешь сверкать, как главная елка страны, я точно наделаю кучу скринов из всех новостей, какие только найду, и буду всех хвастаться, что когда-то ты мы с тобой писали в городском парке.
— Господи, не напоминай, — прикладываю ладонь к лицу и сдавленно смеюсь.
— Колись — ты там точно будешь звездой? — подначивает подруга.
— Ну, до звезды мне далеко. Моя задача — скромно постоять в сторонке и не отсвечивать. А если серьезно — да, мероприятие важное. Будут подписывать миллионные «портянки». Приедут всякие важные люди.
— Ну и кто там будет, из этих… небожителей? — в глазах Наташи загорается неподдельное любопытство.
— Просто важные шишки, — я пожимаю плечами, делаю вид, что пытаюсь вспомнить весь список, хотя выучила его наизусть. — Замминистра транспорта, пара депутатов из профильного комитета, представители каких-то фондов… Белозеров, Руденко, Ирина Филиппова. И еще этот… как его… — я морщу лоб, пытаясь вспомнить фамилию, которая вертится на языке. Единственную из всего списка, которую правда предательски забываю— Странная такая фамилия, Как в футболе… А, вспомнила! Форвард!
«Павел Дмитриевич Форвард», — повторяю про себя еще раз, упрашивая мозг, наконец, запомнить.
Глава государственного агентства по вопросам инфраструктурных проектов. Серый кардинал всех дорог страны. Фактически, ключевая фигура. Главный «решатель» на уровне государства.
Я произношу эту фамилию и делаю еще один глоток кофе, не замечая, как замирает Наташа. Она смотрит на меня слегка нахмурившись.
Прикусывает губы.
— Форвард… Форвард… — повторяет, тянет пальцы к лежащему рядом телефону, но не трогает.
— Что? — спрашиваю я, заметив ее странную реакцию. — Ты чего?
Она молчит.
Медленно моргает. Повторяет фамилию еще раз, но теперь одними губами.
— Натка, что с тобой? — я начинаю не на шутку беспокоиться. — Ты его знаешь?
Подруга мотает головой, а потом вдруг резко, так, что мне хочется поморщится от неприятного ощущения в барабанных перепонках, выкрикивает
— Вспомнила! — Всплескивает руками. Все-таки хватает телефон, что-то быстро набирает, одновременно бросая отрывистое: — А я блин, думала, ну откуда же мне его лицо знакомо, Майка!
Я пытаюсь понять, кого «его» она имеет ввиду.
И у нас получается синхронно — я вспоминаю тот предновогодний вечер в ТЦ и ее реакцию на Дубровского, а она разворачивает ко мне экран телефона.
На экране — Слава?
Точнее, его версия из какой-то другой, параллельной вселенной, в которой я его никогда не знала. Мужчина на фото, безусловно, он — те же пронзительные серебряные глаза, та же линия губ с едва уловимой, врожденной усмешкой, та же форма челюсти. Но все остальное…
Все остальное — чужое. Волосы коротко, стильно уложены, ни намека на бритые виски или длинный хвост. На лице — ни единого следа пирсинга, только едва заметная ухоженная щетина. Он в безупречно сидящем дорогом костюме, который, мне почему-то так кажется, стоит как половина моей «Медузы». И самое главное — его руки. На них нет ни одной татуировки. Чистые, сильные, с длинными пальцами, одна из которых властно, но в то же время нежно, обнимает за талию невероятной красоты девушку.
Она стоит рядом с ним, прижавшись так близко, что их тела кажутся единым целым. Длинные, белые, гладкие как шелк волосы, огромные голубые глаза смотрят прямо в камеру, а от улыбки на губах проступают очаровательные ямочки.
Она не просто красива — она ослепительна. Я правда не могу подобрать другое слово, которое бы лучше всего описывало спутницу Дубровского. Потому что она красива той самой аристократичной, породистой красотой, которая не кричит, а шепчет о своем превосходстве. И я, женщина, которая никогда не комплексовала из-за внешности, которая всегда знала себе цену и привыкла ловить на себе восхищенные мужские взгляды, впервые в жизни чувствую… что-то странное. Что-то похожее на укол зависти. Ревности? Или это просто трезвое осознание того, что вдвоем они смотрятся просто идеально? Она высокая — ему точно не нужно сутулиться до скрипа в спине, чтобы посмотреть ей в глаза.
— Это… это какая-то старая фотография? — голос у меня сиплый, я с трудом его узнаю. Понятия не имею сколько времени проходит, прежде чем я нахожу силы отлепить язык от пересохшего рта.
— Старая? Майка, ты чего! — Наташа отбирает у меня телефон, увеличивает изображение. — Эта история тогда гремела из каждого утюга! Года три назад. Ну? Ты что, не помнишь?
Я качаю головой, пытаясь уложить в голове этот диссонанс.
Тот парень на фото, в дорогом костюме, с аристокракратичной красавицей под руку — и Дубровский.
Тот модник — и язвительный жалящий Шершень. Байкер в рваных джинсах, с татуировками и пирсингом. Нет. Это два разных человека. Так просто не бывает.
— Я же тогда как раз получила повышение, — бормочу я, скорее для себя, чем для Наташи. — Жила на работе, спала по четыре часа, не видела ничего, кроме отчетов и собеседований. Какие там новости, а тем более — светская хроника.
Я в принципе не подписана ни на один канал со сплетнями, не отслеживаю Инстаграм-звезд и понятия не имею, как живут и чем дышат всякие селебрити.
— Это, подруга, был не просто скандал. Это была настоящая драма шекспировского масштаба. Потому что это, — Натка снова тычет пальцем в экран, — ни хрена не просто «красивый механик». Это — Вячеслав Павлович Форвард.
Фамилия, которую я никак не могу запомнить.
К Славе она не липнет — хоть тресни.
— Он его сын? — Понятия не имею, почему спрашиваю б этом Наташу. Видимо, она точно в теме.
— Угу, единственный наследник Павла Дмитриевича Форварда. Золотой мальчик, вундеркинд. Окончил какой-то престижный швейцарский универ по специальности, которую я даже выговорить не смогу. Он, типа, должен был пойти по стопам отца, вылететь из семейного гнезда прямиком в блестящее политическое будущее.