Поисковик снова выплевывает в меня лавину информации. Сотни фотографий. Светская хроника, глянцевые журналы, новостные порталы. Вот они на благотворительном вечере. Он — в смокинге, она — в умопомрачительном платье, усыпанном «Сваровски».
Мой взгляд цепляется за фото, на котором кроме Славы, мне знакомо еще одно лицо. Его обнимает за талию та самая стильная брюнетка, в компании которой я уже дважды его видела. Специально проверяю, действительно ли это старые фото, но да — они точно старые. У девушки даже прическа другая — волосы светлее и уложены в короткое каре. Его рука — у нее на плече, они обнимаются на фоне какого-то красивого горного пейзажа, рядом — снаряжение для альпинизма. Я раскрываю статью, бегаю взглядом по строчкам. Сейчас я узнаю про то, как эта красивая брюнетка разрушила идеальную пару? Мне станет от этого легче?
Но ничего такого в статье нет. Только упоминание, что Вячеслав Форвард — не только умный и красивый, и крайне перспективный, но еще и отчаянный, потому что покорил одну из топа семи горных вершин вместе со своей сестрой, Марией Форвард.
Сестра, господи.
Боже, сестра.
Мой мозг почему-то только сейчас вспоминает, что оба раза, когда я видела их вместе — ничего такого не было, просто крепкие объятия, но никаких поцелуев или чего-то такого. Но я смотрела на них через призму ревности и, конечно, увидела то, что хотела увидеть и то, во что хотелось верить.
Я на секунду откладываю телефон, прячу лицо в ладонях.
Перевариваю.
Когда Шершень, то есть, конечно же, Слава, говорил, что у него никого нет — он говорил правду?
Я иду на кухню, набираю стакан минералки, выпиваю. Сажусь в кресло, выдыхаю — и снова тянусь за телефоном, впитывая, как медленную отраву, новую порцию фотографий.
Вот Слава и Алина на открытии какой-то выставки. Вот — на отдыхе, на яхте, счастливые, загорелые, идеальные. Картинка из сказки. Слишком идеальная. Может, потому что не совсем настоящая? Или этого просто слишком сильно хочется мой уязвленной внутренней ревнивой женщине?
Я листаю дальше. И сказка все-таки потихоньку начинает давать трещины.
Первой на глаза попадается статья с кричащим заголовком: «Дочь генпрокурора снова в центре скандала?» На фото, сделанном, видимо, папарацци, — Алина, выходящая из ночного клуба в Дубае. Платье на ней едва прикрывает самое необходимое, макияж размазан, в глазах — как будто стекло. Она опирается на руку какого-то бородатого мужчины арабской внешности. Фото плохого качества, размытое, но фигуру, волосы, общие черты лица узнать можно. Это она.
Потом — помолвка. Серия профессиональных снимков, сделанных где-то на побережье Италии. Закат. Белый песок. Слава, стоящий на одном колене, протягивает ей бархатную коробочку. Алина, смеющаяся, со слезами на глазах. И кольцо. С таким огромным бриллиантом, который ослепляет даже сквозь время и через экран. Мечта. Идеальная, выверенная до мелочей мечта, выставленная на всеобщее обозрение.
А потом — обрыв.
Следующая новость, которую я нахожу, датирована несколькими месяцами позже. Заголовок бьет наотмашь. «Сын известного политика разбился на мотоцикле». Фотографии с места аварии. Искореженный, превращенный в груду металла байк. Огромное пятно крови на асфальте. И одна фотография, от которой у меня перехватывает дыхание. Крупный план. Мужская рука, безжизненно лежащая на асфальте. Пальцы, густо покрытые кровью и ссадинами. Рука, на которой я отчетливо вижу знакомые очертания татуировок…
Стоп. Нет.
Я крепко жмурюсь, потом снова смотрю на фото — и, конечно, никаких татуировок там еще нет.
Но сердце все равно сжимается. Вопреки логике. Вопреки здравому смыслу, который шепчет: это все было давно, ты же сама знаешь, что сейчас с Дубровским все в порядке. Но так адски больно, что я малодушно нажимаю на красный крестик в уголке фото, быстро закрываю эту страницу и перехожу на следующую.
Тексты следующих нескольких полны медицинских терминов и мрачных прогнозов. «Тяжелая черепно-мозговая травма», «множественные переломы», «кома». «Даже если Форвард-младший выживет, — цитирует одного из врачей желтая газетенка, — он, скорее всего, останется инвалидом».
И… все.
После этого — тишина. Информационный вакуум. Словно Вячеслав Форвард просто испарился. Ни одной новости. Ни одного упоминания. Ничего.
Только через год — пара коротких заметок в тех же желтых изданиях. «Скандально известная Алина Вольская опять замечена в одном из ночных клубов Майами». И снова фотографии — она, смеющаяся, с бокалом в руке, в объятиях очередного неизвестного мужчины.
Я закрываю вкладку, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
Нужно остановиться.
Я иду на кухню, завариваю кофе, хотя пить его на ночь — явно не лучшая идея для моего и так слишком взбудораженного мозга. Я же хотела просто выспаться — лечь пораньше, встать попозже. А вместо этого вливаю в себя порцию американо и пытаюсь придумать аргументы, которые похоронят мое желание ковырять эту историю дальше.
Не получается.
Я не могу остановиться. Как будто внутри меня открылся ненасытный голод, и пока я не заброшу в него вообще все, что смогу найти — просто не успокоюсь.
Копаю дальше, смирившись с тем, что теперь на мне висит воображаемый ярлык «Майя-любопытная сука». Натыкаюсь на форум с дурацким, токсичным названием — «Багиня. org». Место, где анонимные «насекомые», как они сами себя называют, с наслаждением перемывают кости инстаграмным дивам, светским львицам и прочим «багиням».
Нахожу ветку, посвященную Алине Вольской. Обсуждение старое, трехлетней давности. Сотни страниц флуда, оскорблений и сплетен. Я пролистываю их, выхватывая отдельные фразы, цитаты, скриншоты каких-то давно удаленных постов. И из этого мусора, из этой грязи, начинает вырисовываться другая картина. Совсем не та, что в мире глянца.
Kitty-Killer: «Девки, а вы реально верите в эту ее беременность? Да она ж на солях каких-то сидела плотнее, чем я на диете перед отпуском! Какая беременность, вы о чем? Папочка просто решил пристроить свою гулящую дочку в хорошую семью, пока она окончательно не ушатала его репутацию. А Форвард-младший просто попал под раздачу. Жаль пацана, красивый был».
Pravдорубка: «+++. Я вам больше скажу. Мне моя знакомая, которая работает в фонде, куда эта Вольская типа приезжала с благотворительностью, рассказывала. Приперлась туда с бодуна. На детей смотрела, как на прокаженных. Орала на персонал, что ей не тот кофе принесли. А потом, когда камеры включили, — сразу такая вся из себя мать Тереза. Улыбалась, обнимала этих бедных деток. А потом блевать пошла. Бррр. Мерзкая баба».
Not_an_Angel: «Девочки, я сама там была. В том онкоцентре. Моя дочь там лежала. Видела я эту… бАгиню. Она подошла к кроватке одного мальчика. Он к ней ручкой, а она начала шикать на медсестру и спрашивать, не заразно ли это, и чтобы ей принести что-то для дезинфекции. А потом, для журналистов, рассказывала, как ее сердце разрывается от сострадания. Тварь. Просто конченая тварь».
Закрываю ноутбук. Гаснет единственный источник света.
Я сижу, обхватив колени руками, и меня трясет. Не от холода. От внезапного осознания.
Те шрамы на животе — они после аварии да?
А какие-то другие, возможно, перекрыты татуировками?
Этот «другой» Слава — попытка начать заново или просто маска, за которой он теперь прячется ото всех?
Проходит минут десять, или, может, целая вечность, прежде чем я нахожу в себе силы подняться. Ноги ватные, не слушаются. Я хожу по квартире, как привидение, из угла в угол, не находя себе места. В голове — гул, как после контузии. Каждая деталь, каждая мелочь, связанная со Славой, теперь обретает новый, трагический смысл. Его резкость, его редкие, но такие точные замечания, его любовь к сложным, надрывным книгам, его мотоцикл, который для него, очевидно, не просто средство передвижения, а символ жизни после одной «маленькой» смерти.
Все это время я даже не догадывалась, какую бездну он в себе носит.
Жаловалась на свои проблемы, как будто это конец света.
Телефон, лежащий на столе, внезапно оживает, разрезая тишину пронзительной трелью. Я вздрагиваю, как от удара. На экране высвечивается «Саша».
За всю эту сумасшедшую неделю мы обменялись лишь парой ничего не значащих сообщений. Я намеренно избегала разговоров, не хотела грузить его своими проблемами, зная, что ему и без меня хватает забот с разводом и Юлей.
На часах — почти десять вечера. Обычно он так поздно не звонит, потому что чертовски деликатный. Я сглатываю комок в горле и принимаю вызов.
— Алло?
— Майя? Ты дома? — Тон у Саши сдержанный, немного уставший, но в нем слышны какие-то незнакомые, напряженные нотки.
— Да, дома, — отвечаю я, пытаясь, чтобы мой голос звучал спокойнее чем есть на самом деле. — Что-то случилось? Юля снова что-то чудит?
— Нет, — он делает небольшую паузу. — Пчелка, нужно поговорить.
— Поговорить? Сейчас? Саша, что происходит?
— Я приеду. Буду через полчаса. Впустишь?
Я неразборчиво бросаю «угу».
Григорьев отключается, не давая мне вставить ни слова. Я смотрю на погасший экран, и чувство тревоги, которое и так не отпускало меня весь вечер, нарастает с новой силой. Что еще? Что еще могло случиться в этом бесконечном, проклятом дне?
Пока жду его, механически завариваю чай, достаю из холодильника сыр и ветчину, на скорую руку делаю несколько сэндвичей. Руки двигаются сами по себе, в голове — туман. Я пытаюсь угадать, что кроется за этим визитом, прокручиваю в голове самые разные варианты. Юля? Что-то с сыном? Проблемы на работе, из-за которых его могли отстранить от полетов? Для Сашки это был бы самый страшный удар, он же на этом чертовом небе просто помешан. Что-то еще, о чем я даже не догадываюсь?
Ровно через полчаса раздается звонок в домофон. Я открываю дверь и первое, ч то сразу бросается в глаза — Сашка выглядит измученным. Под глазами — темные круги, на лбу — резкая глубокая складка. Он одет в простое темное пальто и джинсы, но даже в этой повседневной одежде чувствуется какое-то внутреннее напряжение, которое буквально вибрирует в воздухе.