Резник говорит медленно, смакуя каждое слово, как гурман, наслаждающийся редким деликатесом. Каждая его фраза — это выверенный, отточенный удар хлыстом по оголенным нервам. Он использует корпоративный жаргон как оружие, как способ унизить и показать, где мое место.
Я пытаюсь держать себя в руках, не реагировать на очевидную провокацию.
Но черта с два это работает. Потому что во взгляде Резника разливается неприкрытое самодовольство. Он мудак, но проницательный мудак и прекрасно считывает мое уязвленное эго. Поэтому — добивает.
— Юлия Николаевна, — он как будто даже ее имя произносит так, что оно звучит как плевок в лицо, — как выяснилось в ходе предварительных консультаций, обладает выдающимися коммуникативными компетенциями и уникальным умением находить подход к людям самого высокого ранга. Кроме того, у нее уже есть опыт работы в кампании, прекрасные рекомендации от Гречко и никаких служебных помарок. Она идеально подходит для этой должности. Вы не находите?
Я смотрю на него, и не могу поверить, что это тот же человек, который несколько недель назад… Передергиваюсь от внезапной волны неприятного холодка по коже, потому что сейчас даже теплые швейцарские воспоминания начинают смахивать на постановку, в которой роль внимательного и чуткого любовника играл холодный, безжалостный монстр.
— Она некомпетентна, — цежу я, сжимая кулаки так, что ногти впиваются в ладони. — У нее нет ни опыта, ни знаний. Она понятия не имеет, как работать с правительственными структурами.
— Это мое решение, — его голос становится жестче, в нем появляются знакомые металлические нотки. — И оно не обсуждается. Я несу за него полную ответственность. Кроме того, как вы уже догадались, все решено — не на вашем уровне, Франковская.
Резник делает паузу, откидывается на спинку своего огромного кожаного кресла и скрещивает пальцы на животе. Его поза излучает власть и полное превосходство.
— А теперь давайте поговорим о ваших обязанностях, Майя Валентиновна. — Его тон становится елейным, почти ядовитым. — Вы ведь у нас профессионал. Всегда ратуете за командную работу. Так вот, пришло время доказать это на деле. Ваша задача — обеспечить новому руководителю полную и всестороннюю поддержку.
Я поджимаю губы.
Резник упивается своей властью. И, очевидно, безнаказанностью.
— Ты издеваешься, — выдыхаю я, чувствуя, как слабеют колени.
— Я констатирую факты, — отрезает он. — И даю распоряжения. В течение часа я жду на своем столе служебную записку о передаче всех дел, касающихся организации конференции, Юлии Николаевне Григорьевой.
Он начинает перечислять, и каждое слово — как пощечина.
— Списки аккредитации, которые вы лично выверяли до двух ночи? Передайте. Контакты пресс-служб министерств, которые вы нарабатывали месяцами? Будьте добры, поделитесь. Презентация, которую вы переделывали пять раз, чтобы она была безупречной? Уверен, Юлия Николаевна блестяще ее озвучит. Вся ваша титаническая работа, Майя Валентиновна, заслуживает самой высокой оценки. Но теперь пришло время уступить сцену тем, кто умеет блистать. А ваша задача, как профессионала, — обеспечить безупречную передачу дел. Вам ясны мои указания?
Каждое его слово — как гвоздь в крышку моего гроба. Он не просто забирает у меня проект, в который я вложила всю себя. Он заставляет меня собственными руками короновать ее, передать ей все плоды своего труда, обслужить ее триумф. Стать прислугой для этой токсичной суки.
— Нравится, да? — вырывается у меня. Голос дрожит от бессильной ярости. — Думаешь, что держишь бога за бороду?
— Нравится? — Резник удивленно вскидывает брови, играя роль оскорбленной невинности. — Я всего лишь распределяю обязанности и руковожу процессами. И делаю это в высшей степени компетентно, чего нельзя сказать о вас. Или… — он наклоняется вперед, его голос становится тише, интимнее, — или ты думала, что наше с тобой маленькое недоразумение дало тебе какие-то особые привилегии? Какую-то неприкосновенность? Ты сильно переоценила свою значимость, дорогая. Выходные в одной койке не гарантия место за столом, где принимаются настоящие решения. Это был просто… приятный бонус. Не более.
Меня будто ошпаривает кипятком. Он превращает в грязь абсолютно все и делает это с подчеркнутым удовольствием.
— Моя личная жизнь, Резник, — говорю я, и сама удивляюсь, откуда в моем голосе берется эта ледяная сталь, — не твое сраное дело. Но раз уж ты решили повспоминать прошлое, то давай я тоже внесу ясность. Моей ошибкой было не то, что я спала со своим начальником. Моей ошибкой было то, что я приняла за мужчину капризного, мстительного ребенка, который не умеет проигрывать. Ты наказываешь не нерадивую подчиненную. Ты просто устраиваете истерику, потому что эта женщина посмела тебе отказать.
Его лицо на мгновение искажается. Я все-таки попала. Прямо в его раздутое эго.
Но Резник быстро берет себя в руки.
— Какая проницательность, Майя, — цедит сквозь зубы. — Жаль только, что твой острый ум не помогает тебе быть более разборчивой в связях. И профессиональных, и… прочих. — Он делает паузу, его взгляд становится презрительным. — То ты вешаешься на татуированного мальчишку на глазах у всего офиса, то плачешь мне в жилетку, а потом просто расставляешь ноги перед чужим мужем. Мне точно нужно объяснять, почему я предпочитаю работать с кем-то более стабильным и предсказуемым?
— Мои связи тебя не касаются, — отрезаю я, чувствуя, как к щекам приливает кровь. — А что касается «стабильности»… Ты серьезно думаешь, что Григорьева — это про стабильность? Ты хоть знаешь, кого взял на работу? Или тебе просто нужен цепной пес, готовый выполнить команду «фас»?
— Выбор пса, Майя — прерогатива хозяина, — на губах Резника появляется ледяная улыбка. — А если тебя что-то не устраивает… Дверь, как ты знаете, всегда открыта. Даже для таких «незаменимых» специалистов, как ты. Подумай об этом. И не забудь про служебную записку. Час пошел.
Он откидывается на спинку кресла, давая понять, что разговор окончен. Аудиенция завершена.
Я смотрю на его самодовольное, лощеное лицо, и понимаю, что дальше разговаривать просто нет смысла.
Ни в какой коммуникации с этим ублюдком — больше нет смысла.
Я просто стою и смотрю на него. Долго. Пытаясь запомнить вот таким — живым воплощением моего самого важного жизненного урока.
Урока под названием: «На хуй всех мужиков!»
А потом молча разворачиваюсь. Подхожу к двери. Кладу пальцы на холодную металлическую ручку. И, уже не оборачиваясь, бросаю через плечо:
— Служебная записка будет на вашем столе ровно через час, Владимир Эдуардович. В конце концов, кто-то же должен делать настоящую работу.
Я выхожу из кабинета, чувствуя на спине его полный ярости взгляд.
Я не сломалась. Нет. Что-то во мне определенно умирает прямо в этот момент. Окончательно и бесповоротно. Вера в людей. Вера в справедливость.
Остается только выжженная земля.
И холодная, звенящая пустота.
И я.
Одна.
Глава тридцать пятая
Следующих несколько дней я просыпаюсь я просыпаюсь не от будильника, а от собственного глухого стона. Тело ломит, будто меня всю ночь били палками, а в голове — вязкий, серый туман. Сон не приносит облегчения, только рваные, тревожные картинки: ледяные глаза Резника, торжествующая ухмылка Юли (хотя мы, слава богу, за эти два дня ни разу не столкнулись в офисе лицом к лицу).
Но сегодня это точно случится, потому что сегодня финальная сверка перед завтрашней конференцией, и под этот «прогон» выделили целых три часа. Понятия не имею, что именно Юля собирается «гонять» (запланированные мной сорок минут она благополучно проигнорила), но это явно очень лишнее, учитывая, что все и так на нервах. Но кто я такая, чтобы указывать новой протеже генерального?
Я заставляю себя встать. Двигаюсь по квартире как автомат, запрограммированный на выполнение простейших действий. Душ. Кофе. Одежда. Маска «железной леди», которую я так привыкла носить, сегодня кажется неподъемной. Но я все равно натягиваю ее на лицо, слой за слоем: тональный крем, чтобы скрыть бледность, тушь, чтобы распахнуть уставшие глаза, строгий пучок, чтобы ни один волосок не выбился из-под контроля.
В офисе атмосфера наэлектризована до предела. Все готовятся к завтрашней конференции, носятся по коридорам с бумагами, говорят на повышенных тонах. Этот рабочий хаос обычно бодрит, заряжает энергией, но сегодня он только усиливает мое внутреннее напряжение. Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни. Выпотрошенной. Лишенной не только проекта, в который вложила всю себя, но и собственного достоинства.
Амина встречает меня сочувствующим взглядом. Она ничего не говорит, но за два года работы плечом к плечу я научилась читать ее мысли просто по тому, как она морщится. Хотя, это все равно не важно, потому что догадаться о чем сейчас тихо гудит весь офис — уравнение с двумя известными переменными.
У нас новая «звезда».
А я… ну, типа, сбитый летчик.
Я запираюсь в своем кабинете, пытаясь спрятаться от этого всего, но стены не спасают. Я должна работать — у меня целый вал дел, потому что на время подготовки к конференции часть из них просто пришлось отложить. Но сейчас от моего неунывающего трудоголизма не осталось камня на камне, потому что буквально каждая деталь, хотя я и попыталась убрать с глаз вообще ВСЕ, напоминает о том, что предыдущих два дня я только только то и делала, что собственными руками упаковывала свой труд, свои бессонные ночи и отдавала все это Юле. На блюдечке с голубой каемочкой. Все это ощущалось как изощренная пытка. Я отправляла ей файлы по почте, прикладывая подробные инструкции. Я отвечала на ее вопросы — сухие, деловые, без единой лишней эмоции. Мы общаемся на языке корпоративной переписки, и эта стерильная вежливость кажется мне верхом цинизма.
— Майя? — Амин проскальзывает в кабинет, с растерянным видом кладет на стол папку с парой документов на подпись. Судя по ее виду — мне точно не понравится.