— Майя Валентиновна, не уходите, пожалуйста.
Приказ Юли разрезает гул голосов. Все замолкают. Оборачиваются. Смотрят на нас.
— Задержитесь на пару минут, — продолжает она, и на ее губах играет торжествующая улыбка. — Нужно уточнить несколько деталей для итогового протокола.
Она делает это нарочно. При всех, чтобы показать свою власть. Демонстрирует, что теперь я — в ее подчинении. Что она может вызвать меня на ковер в любой момент.
Переговорная быстро пустеет.
Боковым зрением замечаю немного притормаживающего у двери Славу. Скрещиваю пальцы, посылаю ему мысленные сигналы не задерживаться. Не сейчас. Юля — это точно моя война, и я не дам ей повода для еще одной порции грязных сплетен, по крайней мере точно не до того, как уволюсь.
Слава медлит еще пару секунд, но потом снова утыкается в свой телефон и выходит.
Дверь за последним сотрудником закрывается с тихим щелчком, и я на мгновение чувствую себя запертой в камере пыток.
Юля не спешит. Она наслаждается моментом. Медленно обходит стол, подходит к панорамному окну. Смотрит на город, на хмурое небо, на суету машин внизу. Делает вид, что ей интересен пейзаж, но я знаю, что все ее внимание сейчас приковано ко мне. Она чувствует мое напряжение, готовиться топить в унижение. Она питается мной, как вампир.
Я молча жду.
Даже не шевелюсь, почти не дышу, экономлю каждый грамм энергии для предстоящего боя. Потому что, очевидно, он будет. Она оставила меня здесь, не для того, чтобы на пару полюбоваться видами из окна.
— Красиво, да? — наконец, говорит Юля, не оборачиваясь. Голос у нее спокойный, почти сытый. — Сразу чувствуешь себя на вершине мира. Хозяйкой положения. Тебе, наверное, знакомо это чувство, Майя? Раньше было знакомо.
Не произношу ни слова, не даю вообще никакой реакции. Она ждет, что я сорвусь, начну оправдываться или обвинять. Но я не доставлю ей этого удовольствия.
Юля поворачивается, и на ее губах играет все та же снисходительная, ядовитая улыбка. Подходит к столу, садится в кресло Резника, закидывает ногу на ногу. Демонстративно. По-хозяйски. Достает из сумочки телефон, начинает что-то сосредоточенно листать, лениво проводя по экрану пальцем с идеально красным длинным ногтем.
Проходит минута. Две. Пять? Тишина в переговорной становится почти осязаемой. Она давит на нервы и сгущается. Это ее игра — хочет, чтобы я заговорила первой. Чтобы показала свою слабость. Чтобы я спросила: «Юля, что тебе нужно?» И вот тогда она в полный рост развернет весь ворох своих претензий.
Ничего такого я, конечно, делать не собираюсь. Буду стоять здесь хоть до утра, превратившись в часть казенного интерьера. После пережитого с Лилей, мне теперь этот ее молчаливый перформанс почти нипочем.
Хотя в глубине все равно что-то дергает.
Наконец, Юля отрывается от телефона. Поднимает на меня скучающий взгляд, будто только что вспомнила о моем существовании. Так и хочется сказать: «Плохо играешь, подруга, никакой легкости — топорно, натянуто, может, стоило еще прорепетировать пофигизм?»
— Майя Валентиновна, я все еще жду подписанный вами протокол о передаче полномочий. — Ее тон — образец официальной вежливости, но в каждом звуке сквозит неприкрытая издевка. — У меня много работы, в отличие от некоторых. Мне нужно двигаться дальше, а не ждать, пока вы соизволите выполнить распоряжение руководства.
Я медленно подхожу к столу. Беру свою папку, достаю тот самый унизительный документ. Он лежит у меня в руках, как улика моего поражения.
Я смотрю на него, потом на Юлю.
И протягиваю ей. Молча.
Она пробегает взглядом по нижнему краю листов, ее улыбка становится еще шире, еще ядовитее. Доходит до листа ознакомления. И триумфальная улыбка стремительно стекает с ее лица. Сменяется недоумением. Потом — гневом.
— Что это такое…? — шипит срывающимся голосом.
Юля вскакивает так резко, что ее дизайнерское кресло с глухим стуком откатывается назад.
Я мысленно ухмыляюсь. В графе, где должна стоять моя подпись под собственным унижением, моим аккуратным, почти каллиграфическим почерком выведено «Иди нахуй».
Я очень старалась, когда писала, воображая, что каждая буква — как плевок ей в лицо.
Судя по перекошенному лицу Юли — именно так она себя и чувствует.
— Это мой официальный ответ на ваше распоряжение, Юлия Николаевна, — говорю я, и мой голос звучит ровно, холодно, без единой дрожащей нотки.
— Ты… ты совсем охуела?! — Она сминает протокол в комок, швыряет его на пол. Ее лицо искажается от ярости, идеальный макияж трескается, обнажая уродливую гримасу ненависти. — Ты понимаешь, что я сейчас пойду к Резнику и тебя уволят к чертовой матери?!
— Валяй, — пожимаю я плечами. — Мне даже интересно будет посмотреть, как вы оба будете объяснять собственником, за что именно меня следует уволить. За отказ подписывать филькину грамоту, которая юридически не имеет никакой силы и является прямым нарушением моих должностных инструкций? Или за то, что я послала нахуй самозванку, которая пытается командовать департаментом, в работе которого не смыслит ровным счетом ничего?
Юля секунду мешкает.
Даже не догадывается, что в эту минуту вкладывает мне в руки первый гвоздь в крышку ее гроба.
— А ты думала, что вот так все устроено, да? — позволяю себе секунду расслабленного наслаждения иронией. — Ты думала — можно просто побежать, наябедничать, и до вечера меня выставят? Юль, ты хотя бы уставные документы почитала что ли, ну на досуге, в перерывах между попытками разобраться, как устроена твоя филькина грамота… Ой, прости, твоя очень важная структура «Рога и копыта».
Она смотрит на меня, и в ее глазах закипает смесь ненависти и растерянности. Она не ожидала такого отпора. Она привыкла, что я молчу. Что всегда сглаживаю углы, не лезу в лобовой конфликт. Что я уступаю.
А сейчас перед ней стоит другая Майя. Та, которой больше нечего терять.
— Ты мне еще за это заплатишь, — цедит сквозь зубы моя бывшая лучшая подруга, пытаясь взять себя в руки и отвоевать маску победительницы.
— Не сомневаюсь, — усмехаюсь. — Но сначала, думаю, тебе стоит сосредоточиться на своей новой ответственной работе. У тебя ведь столько дел. Конференция на носу. Ты хоть знаешь, с какой стороны к ней подойти? Или снова побежишь к Резнику за «ценными указаниями»?
Она молчит. Только тяжело дышит, ее грудь вздымается под шелковой блузкой.
— Ты просто завидуешь, Майя, — наконец, выплевывает она, переходя на «ты», потому что начисто забыла, что пыталась играть с высоких нот. Банально скатывается до уровня базарной бабы. — Завидуешь, что я смогла и без твоей помощи! Думала, что раз ты меня отфутболишь — я просто утрусь и буду довольствоваться местом домохозяйки?! Нарочно всех против меня настроила — сначала Сашку, потом — Наташу, а она была моей подругой! Моей, не твоей! Но тебе же надо забирать у меня все, быть самой лучшей, самой яркой, самой умной и красивой!
Ложь. Наглая, беспардонная ложь. И я больше не собираюсь ее терпеть.
— Я не отказывала тебе в помощи, Юля, — мой голос режет тишину, как скальпель. — Просто ты почему-то решила, что я должна расстелиться перед твоей очередной «хотелкой», потому что твой идеальный брак неожиданно начал трещать по швам. И что самый лучший способ все уладить — снова раз меня поиметь. На мой горбу въехать в свою очередную мечту.
— Это ты во всем виновата! — кричит она. — Это ты разрушила мою семью! Ты всегда была между мной и Сашей! Всегда! Он до сих пор смотрит на тебя, как на икону! Думаешь, я не вижу?! Он никогда меня не любил так, как тебя! Он меня, блядь, никогда не любил!
— Здесь нет зрителей, Юль, никому не нужен твой дешевый спектакль, — говорю я, и в моем голосе нет ни капли сочувствия. Только холодная, усталая констатация факта. — Твоя семья развалилась не из-за меня. А из-за твоих истерик и твоей вечной жажды быть в центре внимания. Ты сама все разрушила. И с Сашей ты поступила так же, как и со мной — ты его тоже просто поимела.
Она хочет что-то возразить, но я не даю ни шанса это сделать.
Подхожу к двери. Мне больше не о чем с ней говорить. Этот в принципе бессмысленная трата времени.
— А Дубровский красавчик, да?
Ее голос останавливает меня у самого порога. Я оборачиваюсь. На ее лице снова появляется та самая торжествующая, змеиная улыбка. Она нашла новый способ ударить.
— Говорят, очень-очень перспективный, — продолжает ядовито, понимая, что попала куда целилась. — Не то что некоторые сбитые летчики.
Юля смотрит на меня в упор. Ждет, что взорвусь? Обнажу еще большую брешь в своей защите?
— Молодой, горячий, свободный, — она проводит рукой по своему безупречному костюму, любуясь собой в отражении стеклянной стены. — Думаю, мы отлично сработаемся. Не только в офисе. Такие мужчины ценят инициативу и здоровую наглость. Как думаешь, Майечка? Может, мне стоит пригласить его на ужин после конференции? Отметить наш общий успех.
Я смотрю на нее. На эту жалкую, отчаявшуюся женщину, которая пытается самоутвердиться за мой счет, отнять у меня даже призрачную надежду на что-то хорошее. И мне становится почти жаль ее. Почти.
Я медленно подхожу к ней. Так близко, что между нами остается всего полшага.
Смотрю прямо в глаза.
И улыбаюсь. Не вежливо, не холодно.
А так, как улыбается хищник, загнавший свою жертву.
И ее лицо снова перекашивается от плохо сдерживаемой беспомощности. Как это так, почему я не бегу с поля боя, почему не пытаюсь сгладить, а вместо этого рушу ее тщательно подготовленный сценарий моего унижения…
— Знаешь, Юля, — говорю тихо, почти шепотом, чтобы каждое слово не просто до нее дошло, а впилось в ее сознание. — Ты права. Он действительно красавчик. И очень перспективный. И ты, конечно, можешь попытаться его соблазнить. Ты ведь у нас мастерица по этой части. Увести чужого мужчину для тебя — как выпить чашку кофе.
Она смотрит на меня и ее губы дрожат.
— Но я бы на твоем месте, — продолжаю сочащимся ядом голосом, — сейчас думала не о молодом, красивом и горячем. А о том, чем ты будешь расплачиваться с Резником за свое «возвращение» и «повышение».