На этот раз его «Би» звучит как ругательство.
И взгляд снова такой же, как в тот вечер — когда он оставил меня одну, когда смотрел на меня сверху вниз так, будто все обо мне знает.
— Один-один, — снова «выстреливает» мой рот.
Он подходит ко мне вплотную. Его глаза — два куска льда.
— Ты ни черта обо мне не знаешь, Майя, — выплевывает мне в лицо. — Ты не знаешь абсолютно, блядь, ничего. Ты видишь только то, что хочешь видеть. Картинку. Фасад. Ты понятия не имеешь, что значит по-настоящему бороться и каждый день вставать с кровати, когда хочется просто сдохнуть. И собирать себя по кускам, когда от тебя нихуя не осталось.
Он замолкает, делает глубокий, рваный вдох.
Я пытаюсь вставить слово, что-то сказать, извиниться, объяснить, но Слава снова рубит с плеча.
— Зачем говорить, что простила, Би, если не простила? — Вопрос риторический — это ясно без уточнений.
Он разворачивается, идет к своей машине.
— Слава, подожди! — кричу ему вслед, хотя понятия не имею, что делать, если он действительно остановится.
И замираю как вкопанная, с абсолютно деревянными губами, потому что он действительно поворачивается.
— Знаешь, что самое смешное? — говорит он, глядя куда-то в темноту — не на меня. — Я правда поверил, что ты… простила.
Он садится в джип.
Мотор ревет, ослепительные фары режут темноту.
Машина срывается с места, оставляя за собой облако выхлопных газов и меня.
Одну.
Посреди пустой, холодной парковки.
Совершенно раздавленную.
Глава тридцать шестая
Утро пятницы встречает меня оглушительной, звенящей тишиной в собственной квартире. Я стою перед ростовым зеркалом в гардеробной, и женщина в отражении смотрит на меня с холодным, отстраненным любопытством. Она мне почти незнакома.
Сегодня я позволю себе быть красивой. Не просто деловой, не стильной, а именно красивой. Утонченной, хрупкой, почти эфемерной. Как будто чем больше хаоса и грязи бушует внутри, тем безупречнее должен быть фасад. Мое оружие, моя броня на сегодня — темно-изумрудное шелковое платье. Оно струится по телу, как вторая кожа, обрисовывая каждый изгиб, но не крича об этом. Длинные рукава, закрытая линия ключиц и дерзкий, почти до середины бедра, разрез сбоку, который обнаруживает себя только при ходьбе. Провокация, замаскированная под элегантность. Мой стиль.
На ногах — тонкие шпильки, которые делают меня выше, острее, но при этом заставляют каждый шаг быть выверенным, осознанным. Никаких «конверсов». Никакой расслабленности. Сегодня я — на войне. А на войну в кедах не ходят.
Я закалываю волосы в низкий, гладкий пучок, оставляя у лица несколько свободных прядей. Макияж — сдержанный, но с акцентом на глаза, подведенные тонкой, почти невидимой стрелкой. Губы тронуты лишь каплей блеска. На запястье — тонкий золотой браслет, в ушах — едва заметные пусеты с бриллиантами.
Я нравлюсь себе в зеркале. Эта женщина — сильная, уверенная, безупречная.
Она — ложь. Идеальная, выверенная до миллиметра ложь.
Пока я застегиваю браслет, мои пальцы на мгновение замирают. Рука сама тянется к телефону, лежащему на туалетном столике. Я открываю нашу переписку со Славой. Последнее сообщение — его. Просроченное на неделю. Просто пожелал мне спокойной ночи. И после этого — тишина. Я не ответила — понятия не имею, почему. Сейчас уже поздно есть себя за это поедом.
Пальцы зависают над клавиатурой.
Набираю: «Мне страшно» — и тут же стираю.
Пишу еще более ужасное: «Я скучаю по Шершню» — и снова удаляю. Это звучит как упрек. Или, скорее, как манипуляция.
«Просто… удачи сегодня».
Перечитываю. Кажется вполне нейтральным. Как будто я приняла все его слова, услышала и все равно хочу сохранять нашу связь. Дружескую, приятельскую, в рамках книжного клуба — сейчас уже вообще плевать. Потому что все это как будто стремительно выскальзывает у меня из рук, и как удержать — понятия не имею.
Я почти нажимаю «отправить», но в последний момент блокирую телефон и бросаю его в сумку.
Хватит.
Хватит этой агонии.
Я не знаю, простила ли. А что если он прав — и нет? И что дальше? Ждать, когда при очередной перепалке я снова упрекну его прошлым?
Я пережила предательство Юли, я пережила мерзость Резника. Переживу и наше… молчание.
Конференц-зал отеля «Гранд-Палас» гудит, как растревоженный улей. Сотни людей, вспышки фотокамер, тихий гул голосов, смешивающийся с ненавязчивой лаунж-музыкой. В воздухе пахнет дорогим парфюмом, успехом и большими деньгами. Я иду сквозь эту толпу, чувствуя себя призраком. Люди здороваются, улыбаются, говорят какие-то дежурные комплименты. Я киваю, улыбаюсь в ответ, поддерживаю светскую беседу.
Я — идеальная функция. Безупречный механизм.
У входа в основной зал меня встречает Амина. Она тоже принарядилась в строгое черное платье, но яркий шейный платок добавляет образу изюминку. На меня смотри с восхищением и тревогой.
— Майя, блин, ты просто богическая, — шепчет она, протягивая мне планшет с финальным таймингом. — Как будто сейчас не на конференцию, а на красную дорожку в Каннах.
— Спасибо, Амина, — я благодарно сжимаю ее руку. — Иногда броня должна быть красивой.
Мы проходим в зал, и я сразу фиксирую взгляд на Юле и Резнике.
Они как будто центр этой вселенной. Стоят в окружении министров, депутатов, инвесторов. Он в темно-сером стильном костюме, с выражением вселенской значимости на лице. Юля — рядом, его верная тень и идеальное дополнение. Смеется, что-то щебечет, поправляет ему галстук. Играет свою роль так самозабвенно, что на мгновение я почти верю в эту идиллию.
Они просто идеальная команда хищников, и я — их общая, желанная добыча.
Я заставляю себя не зацикливаться, но взгляд все равно возвращается к ним. Может потому что в эту минуту чувствую, что именно из их тандема исходит самая большая опасность. Мои недели в офисе сочтены — с этим я уже смирилась. Но Юля может попытаться испортить даже этот день. Она достаточно чокнутая и обиженная, чтобы наплевать на высокий протокол и устроить сцену с моим публичным унижением. Ее после этого, конечно, вышвырнут за порог, но вряд ли Юля будет думать о последствиях, еси на кону стоит «справедливое возмездие» за ее уязвленное эго.
— Боже, Майя, — выдыхает Амина мне на ухо, и я прослеживаю направление ее восторженного взгляда. — Ты это… видишь? Он в жизни еще круче, чем по телеку. Какой мужик, ой, мамочки…
Павел Дмитриевич Форвард.
Он стоит чуть в стороне, разговаривая с каким-то седым мужчиной в очках.
Форвард-старший высокий — буквально, такой же как Слава — подтянутый и очень привлекательный несмотря на свои пятьдесят с небольшим. Дорогой костюм, уверенная осанка. Русые волосы с благородной сединой на висках, ухоженная щетина. Он невероятно похож на Славу. Та же линия челюсти, тот же изгиб губ. Только глаза другие. Зеленые. Властные, проницательные, как у хищника.
И от этого сходства и одновременно различия мне становится физически дурно.
Как любит говорить Натка — гены пальцем не раздавишь.
А еще у него, должно быть, невероятно развито чутье, потому что он на секунд отвлекается от разговора и переводит взгляд на меня — безошибочно, прицельно, как будто по заранее подготовленным координатам.
Взгляд у него такой же как и у Дубровского — без намека на попытку как-то сгладить или замаскировать интерес. Он просто смотрит, изучает, как будто увидел что-то… необычно или интересное?
— Да, внушительный мужчина, — роняю я холодно, заставляя себя отвести взгляд.
— Внушительный? Майя, да он… — Амина осекается, наткнувшись на мое ледяное выражение лица, и тут же переключается на рабочий тон. — Я проверила аккредитацию. Все на месте. Кроме…
Она замолкает, и в этот момент я чувствую знакомый, удушающий запах. Нет, парфюм сам по себе великолепен, но я знаю, кто его носит и этот «кто-то» стоит сейчас так близко, что меня буквально тянет зажать нос.
— Майя. Амина. Снова вместе и уже плетете заговор? — Голос Юли, сладкий, как патока, и ядовитый, как змеиный яд. — Или готовитесь к моему триумфу?
Я медленно поворачиваюсь.
Юля сияет. Оценивает меня с ног до головы, и в ее глазах на долю секунды мелькает откровенная, неприкрытая зависть, которую она тут же маскирует снисходительной улыбкой.
— Выглядишь немного уставшей, — говорит она, полным фальшивого сочувствия голосом. — Не выспалась? Волнуешься, наверное. Не переживай, я все держу под контролем.
Еси это была попытка отвесить мне еще одну унизительную пощечину, то выходит она так себе.
— Благодарю за заботу, Юлия Николаевна, — отвечаю я, четко и спокойно, без единого повода за который она могла бы зацепиться. — Но я предпочитаю обсуждать рабочие моменты в более подходящей обстановке. У нас есть регламент и субординация. Или вы забили и на этот документ, потому что были слишком увлечены вылизыванием эго своего начальника?
Ее триумф медленно сползает с лица. Юля пытается невозмутимость, но не только она одна знает, куда бить, если прицелиться как следует.
Она просто уходит, не сказав нам с Аминой больше ни единого слова.
И эту маленькую победу я записываю на своей счет.
Примерно через полчаса начинается официальная часть. Гаснет свет, на огромном экране появляется логотип NEXOR Motors. Ведущий, известный тележурналист, выходит на сцену, говорит какие-то пафосные слова о будущем, об инновациях, о прорыве. Я не слушаю. Я смотрю на сцену, где в первом ряду сидят они. Собственники, Резник, Юля.
И рядом с ними — Павел Форвард.
Я пытаюсь найти позитив в том, что замена меня на Юлю хотя бы не обязуется меня сидеть на сцене рядом с ним. Не знаю почему, но одна эта мысль почему-то холодит кончики пальцев. Он не сделал мне ровным счетом ничего, но мне инстинктивно хочется держаться на расстоянии. Может потому, что за секунду до того, как его приглашают на сцену, он снова, как в прошлый раз, безошибочно находит меня за столиком и смотрит как на причудливый музейный экспонат?