Фыркнула одна из девушек, потом захихикали остальные, захохотал благодушно настроенный волосатогрудый «патриарх». Под этот смех Матвей и удалился, чувствуя «аморальное удовлетворение», но далеко не уверенный в том, что акт воспитания подействует на привыкшего себе ни в чем не отказывать Жоржа.
Поскольку машину Матвей оставил за три квартала до общежития, чтобы не «светиться» понапрасну, он решил проехать две остановки на трамвае. И оказался свидетелем достаточно громкого разговора двух гегемонов, возвращавшихся то ли с работы, то ли с застолья.
– Прихожу я, бля, вчера домой, Серега, а они уже обедают без меня: жена, бля, дочь, бля, и этот хмырь е… в рот! Зять, значит. Ну, я и говорю…
Матвей переглянулся с невысоким седым пассажиром, стоявшим рядом. Седой кивнул на беседующую пару:
– Высокоинтеллектуальный у них разговор. – Вряд ли он понял подтекст сказанного.
Матвей ответил без улыбки:
– Может быть, он сказал правду. Но вообще-то сейчас это норма.
– Вы правы. Но я всегда был уверен, что самое большое отклонение от нормы – посредственность, серость, а не наоборот. Вы меня понимаете?
– Понимаю.
Поставив машину во дворе дома, Матвей сел было к терминалу, но раздавшийся звонок радиотелефона изменил его намерения. Звонил Дикой:
– Хорошо, что вы дома. Срочно в управление.
– Что случилось? – У Матвея, что называется, екнуло сердце.
– Случилось. – Щелчок защиты линии и гудки отбоя.
Несколько мгновений Матвей смотрел на трубку как на готовую взорваться гранату, потом быстро собрался и, чувствуя приближение каких-то неподконтрольных ему событий, покинул квартиру.
Управление военной контрразведки «Смерш-2» занимало скромное двухэтажное здание на Фрунзенской набережной вместе с финансовым надзором Министерства обороны и в этот поздний час было погружено во тьму. Окна кабинета Дикого тоже не светились, но это просто работала лазерно-поляризационная защита, затемняющая стекла.
Соболева ждали. Двери сами закрывались и открывались за ним, как только он появлялся в поле зрения скрытых телекамер, и через минуту он уже входил в небольшой, но технологически уютный кабинет генерала. Валентин Анатольевич, в белой рубашке с галстуком, поднялся ему навстречу, пожал руку, кивнул на стулья с кожаными сиденьями.
– Когда вы в последний раз виделись с Ивакиным, Матвей Фомич?
– Вчера вечером. А что с ним?
– Убит. Именно вчера вечером у двери той же явочной квартиры. Тело обнаружили только во второй половине следующего дня, то есть уже сегодня, но вас не было дома.
Несколько мгновений Матвей находился в шоке. Вскинулся:
– Не может быть!
Генерал молча налил себе воды, выпил, подвинул сифон к гостю, но Соболев не взял.
– Такие вот пироги, капитан.
– Ничего не нашли? Следы… обстоятельства… Как его убили?
– Это одна из загадок трагедии. Такое впечатление, будто Борис Иванович разодрал себе все тело ногтями, а потом пытался руками вынуть сердце.
Матвей молча смотрел на Дикого. Тот мрачно кивнул:
– В принципе, такое возможно… если применить кое-какую секретную аппаратуру. Следов не оставляет никаких. Но тут еще предстоит поработать экспертам. О вашем свидании Борис Иванович сообщить мне успел, но подробностей не знаю. Так что выкладывайте, что у вас есть.
Матвей поднял похолодевшие пронзительно-голубые глаза, пряча в глубины души недоумение и боль.
– Я хочу участвовать в расследовании.
– Там и без вас специалистов хватает, Матвей Фомич. А вы на время вообще отстраняетесь от участия во всех операциях. Я понимаю ваши чувства, но…
– Товарищ генерал!
– Это приказ, капитан! Успокойтесь. Почитайте-ка, это вам. – Дикой подвинул на край стола два конверта. Это были письма Соболеву, посланные в Рязань. Для всех родственников он продолжал жить и работать там.
Матвей машинально вскрыл конверты. Одно письмо было от Кузьмы Федоровича, деда по отцу, проживающего в Красноярском крае, второе – от двоюродной сестры Лиды, уехавшей с мужем после его демобилизации в село под Вологду. Кузьма Федорович приглашал погостить, отдохнуть на пасеке, а Лида, всегда веселая, энергичная, с оптимизмом встречавшая все жизненные невзгоды, вдруг посетовала на судьбу.
Мужа ее Матвей не жаловал: маленького роста, рано облысевший толстяк, дослуживший в свои тридцать пять лет до майора, не проявил себя в семейной жизни никак. Надо было безумно любить такого рыхлого и тяжелого на подъем человека, чтобы кормить, одевать, стирать, все покупать самой и содержать дом в идеальной чистоте, в то время как единственное, что делал этот майор, кроме чтения газет и многочасового времяпрепровождения у телевизора, – выносил по воскресеньям ведро с мусором.
Почему он ушел из армии, Матвей не понял. Лида говорила, что специалистом ее Леня был хорошим и сокращению не подлежал. Тем не менее в один прекрасный день ему попала вожжа под хвост, и он решил уволиться из армии и осесть в глубинке, заведя фермерское хозяйство.
Поскольку фермер из него мог получиться еще тот, Матвей попытался уговорить сначала его, потом Лиду, но в конце концов плюнул и отступился. Он знал, что все ляжет на плечи Лидии, но помочь ей ничем не мог. В принципе, все так и получилось, как он и предполагал, хотя Лидия никогда не жаловалась и тянула лямку за двоих. И вот ее прорвало.
Из письма Матвей узнал, что местное руководство в лице председателя колхоза «Новый завет» и главного агронома еще два года назад пообещало переселенцам «выжить всех фермеров» и планомерно выполняет обещанное. Первое время Нестеровых не трогали, разве что отвели самую плохую землю да платили за сданное молоко и мясо гроши. Но потом, когда хозяйство пошло в гору, начался шантаж, посылались прямые угрозы о расправе. Для работников колхоза они были все равно что бельмо на глазу, потому что примером своим «сманивали колхозников» завести свое частное хозяйство. Милицию, как оказалось, Нестеровы предупреждали напрасно: она покрывала своих.
В селе и без того царили нравы бандитского социализма: то и дело вспыхивали драки, людей натравливали друг на друга и на фермеров, из-за покосов вообще шла настоящая война. Все зверели. А комиссии из окружного центра, купленные председателем, «не фиксировали нарушений законопорядка».
Матвей оторвался от письма, невидяще глянул на что-то сказавшего ему генерала, очнулся:
– Извините.
– Ничего, читайте. По лицу вижу, письмо неприятное.
– Сестра пишет, плохо им там.
Дикой кивнул, снял трубку зазвонившего телефона. Матвей перечитал письмо.
«Я и не думала, что все примет такие размеры и формы, да и Леня помощник слабый, ни за что не пойдет отстаивать правду, все сама. Когда у нас ничего не было, все вокруг вроде как жалели и помогали, а как обустроились – оценили. Купили мотоцикл и трактор, так вообще ненависть вспыхнула: „Мы всю жисть пахали ни за хрен, а энти без году неделя – и уже баре!“ Да и что это за колхоз, Бог ты мой! Здесь же одни люмпены остались, пьянь и бездельники в основном, а председатель держится за колхоз только потому, что без него он никто. А так – власть! Хоть какая-то, но ведь кормит же. И все время только и слышишь: „Понаехали, все у нас отнять хотят“. А работать, как мы, по двадцать часов в сутки они никогда уже не смогут. Вчера кто-то сарай поджег, еле потушили, а днями солярку украли, двухсотлитровую бочку. Участковый наверняка знает, кто украл, но совести у мордоворота не было и не будет. В общем, так и живем, братик. Напиши, как получишь, хоть пару слов. Все легче на душе станет».
– Поезжайте туда, – блеснул проницательными глазами Валентин Анатольевич, – переключитесь, пока мы тут разбираться будем. Уверены, что не «засветились»?
– Я профессионал. – Матвей выдержал острый взгляд генерала.
– А сестра где ваша обосновалась?
– Вологодская волость, фермерствует… с мужем.
– Вот и помогите им, чем сможете. Без информации не оставлю, найду, если срочно понадобитесь. А с начальником ГУБО сам поговорю, он поймет.
Матвей покачал головой. Он уже пришел в себя и прикидывал, что будет делать в ближайшее время.
– В деревню к сестре я съезжу, но с задания меня снимать не надо. Кое-что для «губошлепов» я все-таки сделаю.
– Посмотрим, – сказал Дикой, прихлопнул папку на столе ладонью. – Все, капитан, решили. Теперь выкладывайте, что у вас есть.
Через полчаса Матвей ушел из управления, унося с собой пожар разбуженных гибелью Ивакина чувств и холодную ярость ганфайтера, уже пущенную по следу убийц.
Начальник оперативно-розыскного бюро МУРа полковник Синельников Александр Викторович пребывал в хорошем расположении духа, что прибавляло ему аппетит. Глядя, как он поглощает вторую порцию шашлыка по-карски, майор Агапов, командир второго подразделения, которое занималось сбором и анализом данных по «Стопкриму», только головой покачал. Был Юрий Федорович Агапов хил и бледен, вечно страдал желудком и на крепышей типа Синельникова смотрел как на чудо природы.
– Ну ты и жрать здоров, – вздохнул он с завистью, пригладив редкие волосы. – Аки бугай!
– Кто не ест, тот не работает, – отозвался Синельников, принимаясь за третью порцию.
Разговор на время прервался. Еще раз вздохнув, Агапов доел овсяную кашу, запил ее бледным чаем и терпеливо дождался, пока насытится полковник.
Столовая управления на втором этаже здания была, как обычно, заполнена до отказа. Посещали ее даже высшие офицеры МВД, баланс министерства позволял не экономить на продуктах, а повара здесь работали великолепные.
Поднявшись к себе на пятый этаж, Синельников полчаса отдыхал после обеда, полузакрыв глаза и перейдя на глубокое дыхание. Потом помассировал тяжелое лицо, и Агапов поразился перемене: перед ним сидел энергичный, деловой, свежий человек.
– Выкладывай, – кивнул он майору своей крупной головой.
Агапов достал из папки несколько листов бумаги с текстом.
– Это списки уволенных из органов за последние два года. Звездочками помечены профессионалы рукопашного боя. Всего набралось, я имею в виду «звездчатых», тридцать семь человек.