— Закрой пасть, — советую зло, мешая ей открыть дверь.
— Че ты сказал?! — изумляется, обходя машину.
— Глеб… — в панике лепечет Люба, роняя свой стакан и хватаясь за мою
куртку.
Задвигаю ее себе за спину, готовясь к тому, чтобы дать кому-то в рожу
впервые за долбанное десятилетие, не меньше.
— Глеб! — визжит Люба из-за моей спины.
Получаю ощутимый толчок в грудь и, вообще не думая башкой, впечатываю
кулак в челюсть этого дебила.
Глава 17. Люба
— Что ты сделал? — визжу, пихая в сторону своего тупоголового брата, пока мой дипломный руководитель со стоном складывается пополам и
падает на колени к нашим ногам.
— Твою… мать… — хрипит Романов, роняя на грудь голову в капюшоне и
упираясь рукой в землю. — М-м-м…
В ужасе хватаюсь за голову.
Я понятия не имею, что все это такое было и как такое вообще возможно, чтобы два взрослых мужика могли устроить мордобой прямо на ровном
месте!
— Ты совсем больной?! — швыряю в Глеба своей варежкой и сотрясаю
руками воздух. — Вызови скорую!
— Какую, млин, скорую? — психует он, загребая с крыши своей машины
снег и прикладывая его к небритой щеке. — Что это за дебил?!
Из дверей круглосуточного магазина выходит пара мужчин, поглядывая на
нас и на то, что у нас тут творится.
— Может надо было сначала спросить?! — топаю ногами. — Что ты с ним
сделал?!
— Оклемается, — рычит Глеб, с проклятиями расхаживая туда-сюда и
разминая свою челюсть.
У меня нет ни единого грамма сочувствия. Если бы могла, двинула бы ему
по второй щеке.
— Мало тебе, — бросаю в него вторую варежку. — Отойди!
Я встретила Новый год в машине, потому что у Глеба в этом поселке какие-то темные дела, и потому что встречать Новый год с ним в машине лучше, чем встречать его дома одной. Он… весь вечер таскает меня с собой по
городу, а еще мой брат хочет, чтобы я познакомилась с каким-то “хорошим
парнем”, с которым он вместе служил в армии на этой своей Камчатке.
Я не хочу ни с кем знакомиться… у меня только один мужчина в голове, и
я… не знаю как его оттуда выгнать…
Плюхнувшись на колени рядом с Романовым, прижимаю к груди руки, боясь
до него дотронуться.
Матерясь, он стонет, растирая ладонью свою грудь прямо через куртку.
Пять минут назад я вообще с трудом поверила, что он здесь.
Откуда он взялся?
Настоящий. Такой живой, красивый и настоящий. И он так на меня
смотрел… он смотрел, мне не показалось!
Я его две недели не видела. И не знала, когда увижу. Он ведь теперь
заместитель декана по воспитательной работе, и у него новый кабинет.
— Александр… Андреевич… — плюнув на все, протягиваю руки и
сбрасываю с его головы капюшон куртки.
Обнимаю ладонями колючие щеки, заставляя посмотреть на себя.
Его кожа холодная. По скулам под моими пальцами ходят желваки, глаза
зажмурены, губы сжаты.
Я впервые его касаюсь, поэтому ловлю каждое ощущение.
Может после этой ночи он велит мне обходить себя за чертову тысячу
километров. В этом случае я умру!
Тряхнув головой, Романов открывает глаза, и я верчу перед его лицом
лукой, в панике спрашивая:
— Сколько пальцев?
— Люба… — хрипит он, перехватывая мою ладонь своей. — Не занимайся
фигней… пф-ф-ф…
Глажу пальцами его щеку и просто не могу от него оторваться, а когда
большим пальцем задеваю уголок его губ, отдергиваю руку, как вор.
Сощурив свои зеленые глаза, смотрит на меня исподлобья, и мне хочется
провалиться сквозь землю. Моя ладонь тонет в его руке, и он… ее не
отпускает.
— Ну че, до обезьянника прокатимся? — каркает Глеб за моей спиной.
Вскинув голову, Романов цедит:
— Если я прокачусь до обезьянника, ты свои погоны на полку положишь.
— Я что сделаю? — рычит мой брат.
— Будешь супермаркеты охранять, — бросает ему мой преподаватель.
— Еще одно слово скажешь, поедешь в обезьянник с мигалкой. За
нападение на сотрудника полиции.
— Хватит! — ору, злая на них обоих.
Посмотрев на Романова, проговариваю:
— Александр Андреевич, это мой брат. Ему в армии голову оттоптали.
Мы… мы вас отвезем, куда нужно…
— Люба, сядь в машину, — холодно говорит Глеб. — Я сам разберусь.
— Встань, — велит Романов, толкнув меня вверх.
Я не такая дура, чтобы думать, будто его угрозы — пустые слова! Мне
вдруг становится страшно. Он на досуге бегает вместе с мэром, а с кем
пьет чай даже представить боюсь. Уровень нашего социального
неравенства похож на пропасть, и если мой брат прямо сейчас не
прекратит лезть на рожон, я его просто придушу!
— Извините нас… — сопротивляюсь, хватаясь за куртку Романова.
Чертыхнувшись, он лезет в карман и достает оттуда пищащий брелок от
машины. Зло жмет на кнопку, но тот не реагирует. Опять пихнув его в
карман, раздраженно повторяет:
— Люба, встань.
— Александр Андреевич… — шепчу я.
В ответ он снова чертыхается и с выдохом встает, дернув меня за локоть
следом.
Это катастрофа.
Кажется, он на меня зол, потому что велит, открывая дверь:
— Садись в машину.
Смотрю в его лицо, кусая губы.
Между его бровей залегла складка.
— Извините… — повторяю тихо.
Его глаза останавливаются на моем лице и… второй раз за этот
кошмарный вечер мне кажется, будто он хочет до меня дотронуться, потому
что его рука дергается, а потом опускается.
Я больше не питаю надежд по поводу того, что он примет у меня этот
чертов экзамен. Скорее всего, он меня больше видеть никогда не захочет, поэтому медлю еще секунду и со щемлением в груди сажусь в машину.
Они разговаривают целых пять минут, а потом мой брат занимает свое
водительское место и молча сдает назад.
— Мы что, его не подвезем? — выпаливаю, глядя в окно.
Слегка расставив ноги и положив руки в карманы куртки, Романов не
двигается с места.
— Я не такси, — отрезает Глеб.
Мне хочется рассказать ему кто он такой, но все о чем я могу думать, так
это о том, что чем дальше силуэт моего дипломного руководителя
становится, тем тоскливее становится у меня на душе.
Глава 18. Люба
— Твою… ж… — плюется Глеб, откашливаясь в свой кулак. — … мать…
Пихнув мне стакан карамельного латте, утирает рукой рот.
— Это кофе или сахар концентрированный? — продолжает отплевываться, возвращая руки на руль.
Обняв стакан ладонями, делаю маленький глоток.
— Мне так нравится, — бездумно смотрю в окно.
Этим утром город совсем пустой. Дворники расчищают от снега стекло, и их
движение меня гипнотизирует.
Сделав еще один глоток, изо всех сил пытаюсь проснуться.
— Ты дофига сахара ешь. Это вообще-то вредно, — недовольно говорит
брат.
Чувствую его глаза на своем лице, но сегодня у меня нет настроения
сообщать ему о том, что обычно я заедаю свой кофе шоколадными
конфетами. Мое настроение находится на уровне чуть ниже плинтуса, и это
отчасти его вина.
— Чего ты так паришься? — рассуждает он. — Это просто экзамен.
Просто экзамен?
Я проходила через него дважды, и каждый раз от обиды хотелось
выцарапать этой аспирантке глаза, но я решила, что не буду из-за этого
страдать, правда это легче сказать, чем сделать.
Посмотрев на брата, отыскиваю маленькое синее пятно на его скуле и
говорю:
— После того, как ты чуть не покалечил заместителя декана моего
факультета? С чего бы мне «париться»?
Тот дурдом, который он устроил на пару с моим преподавателем, до сих
пор стоит перед глазами. Вообще-то я считаю, что они оба хороши, но в
отличии от своего брата все еще питаю дурацкие надежды на то, что увижу
своего преподавателя снова. До того, как он женится на очередной
длинноногой блондинке и отправится с ней на Мальдивы, чтобы
кувыркаться в белом песке и делать фотографии для своего инстаграма.
От этой картины кофе кажется мне горьким. Отправив его в подстаканник, злюсь на себя за то, что струсила в тот день и сбежала.
Глеб сказал, что его дела с “этим придурком” меня не касаются, хотя как
раз эти дела интересуют меня больше всего на свете. Он никогда не
посвящает меня в свои проблемы, хотя я прекрасно знаю, что они у него
случаются. Сегодня под курткой у него китель. Такое бывает раз в столетие.
Это либо хорошо, либо плохо. Он надел его либо для того, чтобы получить
по шапке, либо для того, чтобы получить благодарность, и вероятность
здесь пятьдесят на пятьдесят.
— Я его не калечил, — слышу голос Глеб. — Какого хрена заместителю
декана твоего факультета от тебя надо?
— Мы просто разговаривали, — складываю на груди руки.
— Просто разговаривали? — тянет он.
— Да, — смотрю на него. — Люди иногда разговаривают друг с другом.
— Он слюни на тебя пускал, — цедит сквозь зубы, глядя на дорогу. — По
самое колено.
Сон слетает с меня мгновенно, в груди, как колокол, грохочет сердце.
Сама я пускаю на него слюни постоянно, и в моем понимании это означает
не замечать вокруг ни черта, кроме этих его зеленых глаз и… всего
остального.
Стараясь не выдавать безумной гонки бабочек в своем животе, заправляю
за уши волосы и, откашлявшись, спрашиваю:
— М… Что он делал?
Если он пускал на меня слюни, значит он захочет увидеть меня снова?
Повернув голову, Глеб изучает мое лицо целую вечность, а потом медленно
говорит:
— Забудь…
— Но… — запинаюсь, не зная как стребовать с него объяснений!
— Здесь тебя высажу, — вдруг переводит он тему, ткнув подбородком на
шлагбаум. — Ты баллончик с собой носишь?
Плевать мне на баллончик!
После того случая с собакой он притащил три штуки и заставил распихать