Утерев рукавом толстовки пот со лба, бросаю взгляд на дорожки.
Всматриваюсь в каждую, бегая глазами от одной к другой и обратно, прислушиваясь к далекому собачьему лаю, от которого сводит зубы.
Не знаю, на кой-черт это делаю. Вероятность увидеть где-то здесь, среди
грязного снега, тумана и сумерек белую шубу или малиновую куртку —
нулевая. Случайности происходят, но даже у них есть какой-то предел, иначе мне вообще не было бы покоя. Твою мать. Если бы сейчас я увидел
где-то поблизости “белую шубу” или “малиновую куртку”, я бы ее просто
придушил. Время почти одиннадцать вечера.
Запрокинув голову, делаю глубокий вдох.
Усталость есть, и она приятная. Может хотя бы сегодня я высплюсь по-человечески? Пялиться по ночам в потолок откровенно замахало.
Закинув на скамейку ногу, делаю растяжку, бросив еще один взгляд на
пустые дорожки.
Присев рядом, Рус задумчиво тянет:
— Че-т время как-то летит. Пацану моему пять почти.
Зачерпнув ладонью снег, лепит из него снежок, тупо глядя на свои
кроссовки.
— Пять это не двадцать пять, — меняю ноги, в чем-то с ним соглашаясь.
— Двадцать пять, — невесело посмеивается он. — Когда ему двадцать
пять будет, мне шестьдесят стукнет.
— Может фонари организуешь все таки… — присаживаюсь рядом. — К
тому времени.
— К тому времени, Сань, — запускает снежком по брусчатке. — Парка
этого не будет. Ты планы застройки видел?
— Не-а. Я ж не мэр.
Посмотрев на заметенный снегом пруд, кривлюсь от этой информации.
Цифра двадцать пять внезапно кажется слишком большой. Слишком
большой кажется даже цифра семь. Семь дней. Столько дней я не видел и
не слышал Любу. Это просто долбаное волшебство. С учетом того, что она
лезла в мои глаза из всех утюгов на протяжении целого месяца, это просто
долбаное волшебство.
Все совсем хреново, если я, как верующий в “мировой разум”, на полном
серьезе рассчитываю на очередную случайную встречу с девушкой, но она
просто испарилась. Исчезла со всех радаров. Все очень хреново, потому
что чем больше дней я ее не вижу, тем сильнее этому сопротивляюсь, хотя
сама она не делает для этого ничего.
Свесив с колен руки, разжимаю пальцы и собираю их в кулак, угрюмо
наблюдая за процессом.
Я не потребитель.
Я не буду искать с ней встречи. Не стану втягивать ее в отношения, в
которых ничего не могу предложить. Не могу предложить ничего
серьезного.
Даже
если
отбросить
к
чертям
собачьим
наши
“обстоятельства”. Дело и во мне, и в ней самой. Мне трудно сказать, чего
она хочет от жизни, и знает ли это сама. В ее возрасте я вообще думал, что
тридцать лет — это пенсия. Я знаю чего хочу. Хочу семью. Хочу своих
детей. Мой друг только что напомнил мне об этом, а так же о том, как
скоротечно время. К очередной попытке создать семью я планирую
подойти очень ответственно. Дело не в моей сестре, не в моих
родителях….
Черт…
Тру лицо ладонями, чтобы прогнать из башки образ усыпанного еле
заметными веснушками юного лица. Кажется, раньше она их хорошенько
прятала, потому что неделю назад я познакомился с ними впервые, но
ничего не может привлекать меня в ней больше, чем уже привлекает.
На этой самой скамейке почти месяц назад я впервые увидел свою
студентку по-настоящему. Возможно, я встречал ее и раньше. Черт его
знает. “Мировой разум”, твою мать, берег меня от этой встречи? Лучше ему
поберечь меня и впредь, потому что мне нужно чуть больше долбаного
времени, чтобы справиться с реакциями своего тела и своей башки на
Любовь Константиновну Стрельцову.
Пожав Чернышеву руку, двигаюсь к своей машине, со злостью пиная по
дороге снег, а когда сажусь за руль, ударяю по нему рукой.
Я не знаю, в чем моя проблема, но еще никогда в жизни я так не хотел
жрать десерты на первое, а Люба именно оно и есть. Что-то невероятное
вкусное, и такое же запретное.
Мне не девятнадцать.
Я умею держать себя в руках.
Глава 41. Люба
В последнюю неделю мои дни похожи на дни сурка.
Просто они однообразные. И как бы ужасно не звучало, меня это
устраивает. Это дарит ощущение безопасности. Может оно и ложное, но
мне все равно. Трусливо скрываться от Касьянова очень утомительно, зато
я могу с уверенностью сказать, что сегодня у меня не будет неприятностей, а это… гораздо важнее. Через неделю я выйду на учебу. Вот что давит на
меня. Давит и давит. В моих дурацких руках не так много козырей. У меня
их вообще нет. Никаких. И еще я просто не хочу никого видеть… Я
справлюсь… Только не знаю как.
— Как-нибудь… — шепчу, натягивая на озябшие пальцы рукава свитера.
Закусив губу, рассматриваю белые носки с красными клубничками в
большом лотке со всевозможным барахлом текстильного отдела самого
распиаренного в городе сетевого магазина. Не удивительно, что цены здесь
такие ненормальные.
В почти десять вечера кроме меня на всех этих бесконечных квадратных
метрах почти никого. Это тоже дарит ощущение безопасности. Мало кто
ходит за покупками в десять вечера понедельника.
Изучив состав на этикетке, бросаю носки в тележку и толкаю ее вдоль
огромных стеллажей бакалеи.
Глядя в свою тележку, понимаю, что должна остановиться прямо сейчас. У
меня уже и так покупок больше, чем смогу самостоятельно дотащить хотя
бы до такси, но у моего брата день рождения, и тридцать лет бывает один
раз в жизни, поэтому решаю взять еще и икры. Не знаю сколько недель нам
потребуется, чтобы все это съесть, но я готова два дня простоять у плиты, лишь бы… не думать… лишь бы не тосковать… об этом… этом дураке…
Замерев у холодильника, пытаюсь припомнить, зачем сюда пришла.
Как капризный ребенок поджав губу, выхватываю с полки маленькую
жестяную банку и швыряю ее в тележку. Захлопнув холодильник, иду к
кассам, по дороге захватив пачку чая, но врезаюсь в невидиму стену, когда
вижу впереди широкую спину в черном пальто.
Открыв от изумления рот, слежу за тем, как Александр Андреевич шагает
мимо закрытых касс к единственной рабочей и ставит на ленту
здоровенную пластиковую бутылку с голубой жидкостью.
На его голове капюшон толстовки, который никак не сочетается со строгим
черным пальто. Даже несмотря на этот капюшон не узнать его я могла бы
только если лишилась бы всех органов чувств разом!
Впившись в ручки тележки, врастаю в пол, осматриваясь по сторонам в
поисках хоть какой-то поддержки.
Все мои тяготы вдруг наваливаются на меня разом.
Все разом.
Когда вижу его здесь, перед собой, вдруг чувствую себя ужасно слабой.
Маленькой слабачкой, у которой вместо гордости одни только слезы!
Судорожно глотнув воздуха, вдруг понимаю, что все это время была
натянутой пружиной. И эти предательские слезы, которые вдруг
выкатываются из моих глаз — тому подтверждение.
Я не готова.
Не готова делать вид, будто мне все равно. Будто мне до сих пор не
страшно смотреть ужасы одной, или ждать звонка с неизвестного номера
на свой телефон. Или делать вид, будто мне все равно, забыл он меня или
еще нет…
Отодвинув пальто, он достает из заднего кармана джинс телефон и бросает
хмурый взгляд в пространство, повернув голову. Отвернувшись, делает шаг
вперед, а потом его голова дергается и поворачивается опять, а глаза
впиваются в меня, застывшую посреди зала.
Пячусь и разворачиваю тележку, ныряя в первый попавшийся ряд.
Не хочу его видеть… Не хочу…
Я не хочу, чтобы он меня жалел. Хочу, чтобы любил…
Пробежав ряд насквозь, сворачиваю к холодильникам, суетливо возвращая
на место курицу, которую вообще не должна была брать, а за ней
возвращаю и утку…
— Ты странно делаешь покупки… — слышу за спиной напряженный, до
мурашек знакомый голос.
Стерев пальцами слезы со щек, дрожащей рукой возвращаю на место
креветки.
— Я вообще странная, — отвечаю хрипло, задвигая крышку холодильника.
Обняв пальцами ручку тележки, слепо двигаюсь вперед.
Жесткие пальцы прихватывают мой локоть раньше, чем успеваю исчезнуть
за очередным поворотом.
Развернув меня к себе, Романов смотрит в мое лицо, которое пытаюсь от
него спрятать, но безжалостные пальцы, обнимают мой подбородок, заставляя запрокинуть голову.
Сбросив с головы капюшон, давит на меня своим взглядом из-под густых
темных бровей. На секунду мне кажется, будто черты его лица стали
острее. Такие же режущие без ножа, как и этот взгляд.
Не хочу, чтобы он видел мои слезы! Закрываю глаза, чтобы не видеть, как, сжав челюсти, он раздувает крылья носа, будто втягивая в себя мой запах!
Чтобы не видеть того, как его глаза горят каким-то адским огнем, от
которого мне жарко. Чтобы не видеть его всего и не сделать то, чего хочу
больше всего на свете — прижаться носом к его шее и забраться в его
пальто. Почувствовать его твердое тело своим. Каждый его кусок! Каждую
мышцу… потому что он мужчина, и я помню это прекрасно! Мне не нужен
отец или брат. Он мужчина, и я хочу его так. С тех пор, как увидела
впервые…
— Отпусти… — прошу дрожащим голосом, упираясь руками в его живот.
Он вздрагивает под моими пальцами, сбивая наше дыхание.
— С кем ты здесь? — спрашивает жестко.
Я чувствую, как подрагивают его пальцы, гладя мою щеку. От этого мне
хочется стонать. Он не отпустит. Может я знаю его месяц, но этот напор его
тела на свое уже ни с чем никогда не спутаю!
— Ни с кем, — хриплю. — Отпусти… — повторяю, открывая глаза и
облизывая пересохшие губы. — Вы свободны, Александр Андреевич. В