Молчание в трубке говорит мне о том, что наконец-то до нее это дошло. Я
умею быть красноречивым, но иногда, чтобы донести мысль, слова не
нужны. Нужен всего лишь игнор.
— Ты… стал другим, — тихо говорит она.
— Я все тот же, — заверяю ее.
— Нет, — вздыхает. — Не тот же.
Не знаю, что она пытается этим сказать, но решаю не спорить. В последнее
время я в совершенстве освоил режим экономии своей энергии.
— Ангелина говорит, тебя в университете все шарахаются, — бормочет
Оля. — Пикнуть боятся и на лекциях дышать.
— Не замечал, — вру я.
Взглянув на часы, выключаю ноутбук.
— Ясно… — сдается она. — У меня день рождения завтра. Если помнишь.
— Помню конечно, — встаю со стула, подходя к окну.
Взяв в руки маленький распылитель, обдаю водой листья вымахавшего под
верхнюю раму фикуса.
Для сестры я заказал метровый бамбук. От Мишани я знаю, что у них в
квартире был грандиозный ремонт. Видел даже фотографии. Люба решила, что именно такой фигни их новому интерьеру и не хватает, а потом она
решила, что и нашему тоже.
— У меня столик в ресторане заказан. Могу я наконец-то познакомиться с
твоей женой, или ты ее до пенсии прятать будешь?
Пф-ф-ф…
— Я ее не прячу, — бросив на подоконник распылитель, упираюсь в него
рукой.
— Называй это как хочешь. Я не знаю, как еще называть то, что ее никто в
глаза не видел. Кроме меня.
Мое молчание снова делает разговор напряженным. Но чтобы дать ответ
на ее вопрос, мне требуется время. Прежде всего для того, чтобы побороть
всплеск инстинктов внутри себя. Они выкручивают мне кишки, каждый раз, когда дело касается Любы.
— Саш, — вздыхает Оля. — Я знаю, что сегодня вы идете в гости в
Калинкину. Поэтому и позвонила. Раз уж у тебя сегодня официальная
“презентация” в тусовке, на день рождения мой вы и подавно можете
заглянуть.
— Думаю, это можно будет устроить, — отвечаю, взвесив все за и против.
— Отлично, — говорит с облегчением. — Тогда завтра в семь. В “Ривьере”.
И… Саш… я всегда на твоей стороне. Чтобы ни случилось. Просто знай
это, если вдруг забыл.
— Учту, — отвечаю со всей серьезностью.
В последнее время, строить из себя весельчака не получается физически.
Возможно, в чем-то моя сестра права. Я уже не совсем тот, что два месяца
назад. Теперь у меня есть моя собственная “крепость”, и я готов беречь ее
от дерьма даже во сне.
В двери моего кабинета появляется голова секретаря, которая, откашлявшись, профессионально объявляет:
— Там посетители.
В последнее время, прежде чем завязать со мной диалог, мои коллеги
взвешивают каждое слово. Но сейчас выражение ее лица слегка
возбужденное и странное, поэтому выгибаю брови, говоря:
— Минуту.
Кивнув, скрывается за дверью.
— Не буду мешать, — деловым тоном заявляет Оля. — Я думала, у тебя
обед.
Усмехнувшись, говорю:
— До завтра.
Захлопнув ноутбук, поднимаю глаза как раз в тот момент, когда на пороге
моего кабинета возникает подтянутый мужик за пятьдесят и… знакомый
мне по социальным сетям парень. Жилистый худощавый брюнет. Его лицо
я изучил для того, чтобы не пропустить ненароком в толпе, но до
сегодняшнего дня лично общаться с малолетним утырком мне не
доводилось.
На лице мужика выражение застывшего превосходства, на фейсе пацана
— циничная гримаса, которая ему ни хрена не по возрасту.
Честно говоря, личная встреча ни с одним, ни со вторым, мне не сдалась, но раз уж оба здесь, решаю не капризничать.
— Слушаю? — кладу на пояс руки, отвечая на тяжелый взгляд мужика.
Забавно. Вокруг меня в последнее время всем от чего-то не до веселья.
Изучив меня достаточно, представляется:
— Альберт Касьянов, а вы, я так понимаю, Александр Романов?
— Он самый, — указываю рукой на стулья, на тот случай, если они вдруг
желают присесть.
Осмотрев кабинет, известный в городе бизнесмен проходит вглубь.
Переведя глаза на его сына, вижу дикий оскал не угловатом лице. То, что
сынок уважаемого папаши настоящий цепной пес, я уже и так знаю. Дичь, которую он творил за пределами университета мне до лампочки, но два
месяца назад он влез не в тот огород. И, твою мать, я вырву ему глотку, если будет так на меня смотреть.
— Никита, сядь, — велит ему отец, на что у пацана по скулам пляшут
желваки.
— Постою, — усмехается, складывает на груди руки.
Послав ему косой взгляд, Касьянов-старший, переходит к делу. Положив
руки на спинку стула, смотрит мне в лицо, очевидно прощупывая почву.
Тупым он не выглядит, неудачником тоже. Закономерно. Неспроста ему
десять процентов городского бизнеса принадлежит. Пощелкав челюстью, говорит:
— Мой сын провел пятнадцать суток в обезьяннике.
— Прискорбно, — отвечаю ровно.
— Именно, — ледяным тоном замечает он. — Сейчас его автомобиль
находится на штрафстоянке. Его задержали, когда он пытался покинуть
город. Задержали за оскорбление сотрудника полиции.
Молчу, давая понять, что мне эта информация не интересна.
Его недоделанный сын пуляет в меня ледяные насмешливые взгляды, которые мне до одного места.
— Признаюсь, недооценил, — продолжает бизнесмен. — уровень
проблемы, иначе действовал бы активнее, — делает паузу, намекая на то, что при желании мог бы размазать меня по стенке, но слишком поздно
спохватился.
Как знать. Город у нас небольшой, и не он один крестил детей прокурора.
Чернышов, например, умудрился внука губера покрестить. Кажется, своему
бывшему зятю я должен золотую корову, не меньше.
— Мы все понимаем, к чему идет дело. Завтра начинается весенне-летний
призыв, я так понимаю, моему сыну уже подобрали войсковую часть?
Сдержать усмешку не выходит.
Не то слово, твою мать. В том, что он получит свою повестку в ближайшие
двадцать четыре часа, могут даже не сомневаться, и получит он ее, даже
сидя в туалете. Глеб Стрельцов самый упертый черт из всех, что я
встречал. И то, что его погоны все еще при нем, следствие того, что
старший Касьянов и правда поздно спохватился. Очевидно, мужик не
предполагал, что в этом городе связи есть не только у него. Даже его
попытка показательно вытряхнуть меня из моего кресла ни хрена не
удалась, я только еще глубже в него засел, потому что Повелецкая тоже
бывает упрямой, особенно если ее разозлить.
— Не моя компетенция, — говорю ему.
— Давайте не будем усугублять эту… конфронтацию, — предлагает. — У
меня хватает дел. Я не требую восстановить его в университете. Но армия
сейчас в наши планы не входит. Предлагаю… разойтись миром. Грязь она,
— смотрит с намеком. — бывает так прилипнет, не отмоешься.
В злости сжимаю зубы.
— Я грязи не боюсь, — сообщаю гребаный факт своей жизни. — Диагноз не
смертельный.
Усмехнувшись, цокает языком.
— Упрямый значит, молокосос.
А вот это уже другой разговор. Я может и молокосос, да только это не
навсегда. Все течет, все, твою мать, меняется.
— Если у вас все… — складываю на груди руки.
Откинув голову, пилит меня взглядом, но вместо прощальных слов
лицезрею его затылок. Развернувшись, направляется к двери. Его сыну
молчаливо велю валить следом, точно зная, что встретимся мы не скоро, если вообще встретимся. Засунув в карманы руки, тот сверкает глазами, обещая:
— Не прощаюсь.
— Вон пошел, — тычу подбородком на дверь. — Захочешь мне жизнь
испортить, я тебе голову в жопу засуну так, что не достанешь.
— Посмотрим, кто кому засунет, — усмехается, но в отличии от меня, в
своих словах он не до конца уверен.
Чтобы до меня допрыгнуть, ему понадобится что-то большее, чем
отцовские бабки. В отличии от него, я с восемнадцати лет шел к тому, что
имею.
Сжав зубы, уходит, хлопнув дверью.
Даю себе две минуты на то, чтобы ничего вокруг не покалечить, но к
собственному удивлению, желание исчезает так же быстро, как появилось.
В форточку задувает теплый уличный воздух, и я вспоминаю о том, что мне
давно пора уходить.
— Я сегодня не вернусь, — ставлю в известность секретарей, проходя
через приемную. — У меня отгул.
— Хорошо, Александр Андреевич, — вскакивает Лена. — Кабинет закрыть?
— Угу, — киваю, выходя в коридор.
Опустив стекло в машине и надев солнечные очки, гоню ее к дому, по
дороге заскочив в цветочный. Беру любимые ромашки Татьяны Калинкиной
в количестве тридцати трех штук, хотя ей сегодня тридцать два. В их доме
я не был с Нового года. Кажется, с того дня моя жизнь сделала вираж.
Во дворе моего дома тихо.
Загнав машину за ворота, взбегаю на крыльцо и вхожу.
Пахнет выпечкой. Собачий лай где-то на внутреннем дворе заставляет
улыбнуться.
Сбросив кроссовки и куртку, кладу букет на камод и прохожу через боковой
коридор к “черной” дверь. Прислонившись плечом к косяку, оцениваю
обстановку и интересуюсь:
— Мы планируем опоздать?
Получив по лицу весенним пыльным ветром, мотаю головой, стряхивая со
лба волосы.
— Нет… — отзывается Люба, пытаясь перекричать собачий лай.
Склонив набок голову, рассматриваю ее вздернутый вверх зад, прикрытый
платьем в желтый цветочек. Помимо него на ней моя толстовка и тонкие
капроновые колготки. Волосы убраны под капюшон, но часть все равно
болтается на плече. Рыжие и волнистые, как гладкие спирали.
Она выглядит такой съедобной, что я был бы не прочь ее сожрать.
Пристроив колени на старом клетчатом пледе, Люба ковыряется в
огромной цветочной бадье, которую оформляет уже пару дней. Это для
торцевого окна.
Вскинув голову, сдергивает с рук перчатки, пока наш новоиспеченный