Сверху ситуация выглядела, прямо скажем, отвратительно. Немецкая цепь, зайдя в лес с юго-востока, уже минут через пятнадцать своим правым флангом натолкнулась на наши наспех подготовленные укрепления в виде мелких окопчиков, а точнее отдельных стрелковых ячеек и естественных укрытий, слегка обустроенных для обороны.
Центр и левый фланг немцев никакого сопротивления не встретил и их цепь начала плавно загибаться, охватывая нас с юга и юго-запада. Вот только вел себя противник довольно необычно. Замыкать нас в плотное кольцо окружения немцы не торопились. Убедившись в том, что мы не собираемся покидать занятые позиции, они углубились в лес и закрепились там, запирая нас в восточной части лесного массива, но не подходя ближе, чем метров на пятьсот.
Смысл в таком маневре я видел только один — выяснить наше точное местоположение, связать нас боем, а потом накрыть артиллерией или авиацией. Ну а тех, кто переживет артналет и побежит спасаться вглубь леса, встретить пулеметами на заранее подготовленном рубеже.
С точки зрения немцев ситуация выглядела предельно логичной. Если кто-то из вышестоящего начальства и не поверил рапорту командира пехотинцев, пытавшихся поймать нас вчера днем, то теперь он был вынужден признать, что в своем докладе тот ничуть не преувеличил ни величину группы русских диверсантов, ни насыщенность ее огневыми средствами.
У людей Лиховцева по-настоящему тяжелого оружия не имелось, но два станковых «Максима» и несколько ручных пулеметов ДП-27 конструкции Дегтярева они сохранили. Не бросили бойцы при хаотичном отступлении и пару ротных минометов, но стрелять из них в лесу было делом опасным для самих стреляющих, поскольку взрыватели срабатывали от соприкосновения с ветками, а иногда и с листвой. Тем не менее, расчеты нашли небольшую полянку, и вскоре я услышал характерные хлопки и звуки разрывов пятидесятимиллиметровых мин над позициями немцев. Противник не остался в долгу, и с поля перед лесом ударили немецкие «гранатверферы».
Несмотря на то, что немцы явно нашли тех русских, которых искали, их командир, видимо, решил не торопиться передавать наши координаты артиллеристам, а сначала выявить все возможности противостоящего ему отряда, а также точные границы занимаемого им участка местности.
— К бою! — услышал я команду с восточной опушки леса, откуда до этого стрельба не доносилась. — Танки!
Впереди цепи немецкой пехоты к нашим позициям действительно двигались те самые три чешских танка, которые до того стояли у немцев в резерве. Сверху они выглядели несерьезными железными коробочками, но я отлично знал, что лобовую броню этих машин мое ружье не возьмет даже с сотни метров.
— Нагулин, ко мне! — немедленно последовала команда Верулидзе, — уничтожить танки противника!
Первую команду я проигнорировал. Нечего мне было делать на самой опушке, куда метнулся мой новый командир — засекут с первого выстрела и задавят огнем, а с такой тяжеленной дурой быстро сменить позицию не получится.
К сожалению, такого же удобного пригорка, какой я облюбовал для стрельбы в прошлый раз, здесь не нашлось. В результате, пришлось мне выбрать здоровенный пень метрах в восьмидесяти от границы леса, причем я постарался убежать как можно севернее, чтобы хоть как-то обезопасить себя от сколков немецких мин, сыпавшихся на позиции людей Лиховцева, оборонявших юго-восточное направление. Не знаю, кто и зачем свалил это дерево — может, на дрова, а может, и еще для чего, но покорно умирать растение не захотело и пустило от корня обильную поросль, образовавшую подобие густого куста, неплохо маскировавшего мою позицию.
— Ефрейтор Нагулин, почему не выполняете приказ?! — услышал я справа окрик лейтенанта Верулидзе.
— Я выполняю, товарищ лейтенант, — ответил я, сохраняя невозмутимость, — Занимаю позицию.
— Я тебе куда приказал идти? Вон твоя позиция — Верулидзе ткнул зажатым в руке пистолетом в сторону опушки, от которой раздавался лязг гусениц и рокот танковых моторов.
— Товарищ лейтенант, вы приказали мне остановить танки, и я выполняю ваш приказ, — произнес я, проверяя устойчивость «панцербюксе» на сошках и заряжая первый патрон, — Вы знакомы со спецификой этого оружия? Эта позиция — лучшее, что можно выбрать в данных условиях, если вы хотите от меня результата, а не бессмысленной гибели единственного противотанкового средства батальона.
— Ефрейтор, встать! — Верулидзе окончательно потерял самообладание. Направленный на меня ТТ чуть подрагивал в руке лейтенанта. Бледные лица Чежина и Шаркова ясно говорили мне о том, что они очень хорошо знают, что сейчас может произойти. Невыполнение приказа в боевой обстановке…
— Товарищ лейтенант, прошу вас не принимать поспешных решений, — сержант Плужников появился тихо и совершенно неожиданно даже для меня. За его спиной маячил тот самый красноармеец, который водил меня на допрос. Сейчас он ощутимо сгибался под тяжестью трофейного пулемета MG-34, и как только сержант остановился, облегченно поставил свою ношу на землю.
Явление сержанта в форме НКВД несколько сбило Верулидзе с гребня эмоциональной волны, и он даже слегка опустил пистолет.
— Я видел, как ефрейтор Нагулин работает по бронированным целям с подобной позиции, — продолжил сержант, — Если он говорит, что это лучшее место, значит так и есть. Давайте дождемся результатов первых выстрелов, а дальше вы сами решите, стоит ли расстреливать вашего подчиненного за невыполнение приказа.
Ну как же вовремя ты появился, сержант! Я тихо выдохнул с облегчением, но Верулидзе все еще внутренне кипел, и тянуть дальше было нельзя.
— Товарищ лейтенант, прошу покинуть сектор обстрела, — нагло заявил я, упирая в плечо приклад и наводя ствол на контур танка, рисуемый для меня вычислителем на поверхности контактных линз.
Верулидзе, слегка обалдевший от моей наглости и внезапного появления сержанта, послушно переместился в сторону и развернулся в направлении опушки.
Чешские танки подошли к кромке леса уже метров на двести пятьдесят. Внезапно они почти синхронно остановились и дали залп из своих тридцатисемимиллиметровых пушек. Среди залегших на опушке красноармейцев поднялись фонтаны земли, перемешанной с листьями и древесными обломками. Застучали курсовые пулеметы, и в мой пень с противным шлепком воткнулась пуля, недвусмысленно напоминая, что мы здесь тоже далеко не в безопасности.
Верулидзе, Плужников и красноармейцы немедленно распластались на земле, а я аккуратно навел прицельный маркер на смотровую щель механика-водителя ближайшего ко мне «панцеркампфвагена». Остановкой танка следовало воспользоваться, поскольку пробить его в лоб, да и в борт, если честно, из моего «панцербюксе» было практически невозможно. А вот приборы наблюдения являлись важными уязвимыми точками, поскольку защищались они пятисантиметровыми стеклоблоками, которые моя пуля могла достаточно уверенно взять. Но в смотровую щель еще требовалось попасть, а движущийся по пересеченной местности танк неизбежно дергается из стороны в сторону и вверх-вниз, причем делает он это не всегда предсказуемо. Отделявшие меня от противника три с лишним сотни метров пуля противотанкового ружья преодолевает почти четыре десятых секунды. За это время цель может сместиться, что снижает вероятность попадания. Пока танк двигался, вероятность успешного выстрела оценивалась вычислителем в сорок пять процентов, а сейчас, после его остановки, она ушла за восемьдесят.
Приклад весьма ощутимо лягнул меня в плечо. Почти сразу контур танка перекрасился из красного в желтый цвет — вычислитель показывал мне, что цель поражена, но не уничтожена. Ну, уничтожить бронированную коробку с помощью «панцербюксе» я как-то и не надеялся, ибо надо смотреть на вещи реально.
Пробившая стеклоблок пуля наверняка ранила или убила механика водителя, но проблемы, возникшие у экипажа подбитой машины, этим не ограничились. Немецкие конструкторы отдавали себе отчет в том, что создавая противотанковое ружье винтовочного калибра, они вынужденно жертвуют силой заброневого действия пули. Проще говоря, даже пробив броню, пуля такого размера очень редко может привести к полной потере танком боеспособности. Поэтому в хвостовой части твердосплавного сердечника пули они разместили небольшой заряд отравляющего вещества слезоточивого действия. При пробитии брони он мгновенно испарялся, делая нахождение в танке людей совершенно невозможным. Экипаж немедленно покидал машину, попадая при этом под огонь пехоты противника, что и произошло с первым подбитым мной танком. Со стороны опушки раздались радостные крики и громкие команды, а стрельба вспыхнула с новой силой.
Однако воспользоваться благоприятным моментом для стрельбы по неподвижным целям я не успел. Оба оставшихся целыми танка зарычали двигателями и двинулись вперед, продолжая поливать позиции красноармейцев из пулеметов.
Мой второй выстрел цели не достиг. Пуля лишь бессильно расплющилась о толстый броневой лист и ушла в рикошет. Третий патрон тоже пропал зря, и я мысленно обругал себя за бесполезную растрату невосполнимого боезапаса. Но останавливаться было нельзя, поскольку подбиравшиеся все ближе танки наносили закрепившимся на опушке людям подполковника Лиховцева все более ощутимые потери, да и прекращение мной огня совершенно точно не понравилось бы лейтенанту Верулидзе, который и так чуть не пристрелил меня из своего ТТ.
Тем не менее, сокращение расстояния до танков упрощало мне задачу, и четвертым выстрелом я все-таки попал туда, куда целился. Танк дернулся, развернулся ко мне бортом и остановился. Из открывшихся люков начали выскакивать сгибавшиеся от удушья и рези в глазах танкисты.
С такой дистанции я уже мог рассчитывать на пробитие более слабой бортовой брони, и аккуратно наведя свое оружие на подсвеченную вычислителем уязвимую точку в корме остановившегося танка, всадил бронебойно-трассирующую пулю в двигатель чешской машины. Пожар вспыхнул почти сразу, и танк окутался черными клубами дыма, к которым быстро добавились красные языки пламени.