«Юнкерсы» шли парой на расстоянии в сотню метров друг от друга. При виде бомбардировщиков немцы выпустили сигнальные ракеты, обозначая свои позиции и показывая пилотам направление атаки.
Самолеты разделились, и каждый из них лег на свой боевой курс. Проанализировав их маневры, вычислитель вывел в углу моего поля зрения схему наших позиций и прогнозируемую зону их поражения кассетными бомбами. Выходило, что ведущий бомбардировщик планирует накрыть бомбовым ковром восточную границу лесного массива, а ведомый — людей Лиховцева в лесу на юго-востоке. При этом моя позиция оказывалась перекрытой краями зон поражения обоих самолетов.
Лучшее, что можно было сейчас сделать, это покинуть опасную зону, переместившись метров на сто к северу, но это означало бы дать немцам отбомбиться в полигонных условиях. Я прикрыл левый глаз и крепче вжал приклад в плечо.
Грохот первого выстрела прервал ненадолго установившуюся относительную тишину. Выброшенная экстрактором гильза еще не успела упасть на землю, а стоявший рядом со мной Борис уже сунул мне в руку новый патрон.
Я целился в остекленную кабину ведущего «Юнкерса», но с двух километров попасть в нее было не так просто. Даже при идеальном наведении существовал значительный разброс, связанный с погрешностями в изготовлении патронов, особенно в части качества и количества пороха в гильзе. На четырехстах метрах, считавшихся прицельной дальностью «панцербюксе-38», эти факторы играли не столь значительную роль, но на двух километрах они начинали сказываться гораздо сильнее.
Тем не менее, первая пуля в самолет попала, правда, не совсем туда, куда мне бы хотелось. Контур цели лишь на долю секунды мигнул желтым и вновь окрасился тревожным красным цветом — вычислитель показывал мне, что существенных повреждений противник не получил.
Уже километр и двести метров. Выстрел! Полторы секунды полета пули. Я не смотрю на результат — я досылаю новый патрон, закрываю затвор, и лишь потом вновь совмещаю прицельные маркеры с вражеским самолетом. Контур ведущего «Юнкерса» мигает желтым. Он еще держится на боевом курсе и для наблюдателя с земли выглядит неповрежденным, но один из сегментов остекления кабины уже украшен небольшим пулевым отверстием, от которого к краям змеятся трещины. Химический заряд уже отравляет воздух кабины, вызывая у экипажа резкую боль в глазах, непереносимое жжение носоглотки и неудержимую тошноту. Пилот, возможно, убит или ранен, но даже если и нет, ему уже не до управления самолетом — нужен воздух, хотя бы один глоток свежего воздуха.
Все четыре члена экипажа бомбардировщика находятся в кабине рядом, и сейчас они отчаянно мешают друг другу предпринять хоть что-то. Бомбардир-стрелок судорожным движением приводит в действие механизм сброса бомб, и за самолетом смертоносным шлейфом рассыпаются осколочные SD-1.
Из бомбардировщика невозможно выпрыгнуть через люк, как из танка, но у него тоже есть средства аварийной эвакуации. Отлетает сброшенная специальным механизмом задняя часть фонаря кабины, и немцы, слепо сталкиваясь друг с другом, пытаются покинуть обреченную машину…
Я всего этого уже не вижу — теперь у меня другая цель. Ведомый не знает, что случилось с его товарищами, и невозмутимо готовится к сбросу бомб. До него семьсот метров, но патрон в стволе, а промахнуться с такой дистанции я уже не боюсь. Грохот выстрела звучит для меня музыкой. «Юнкерс» дергается на курсе, его контур перекрашивается в желтый цвет, но проходит пара секунд и он вновь краснеет, а самолет выравнивается и с небольшим снижением продолжает заход на позиции батальона. Похоже, химический заряд опять по каким-то причинам не сработал. Перезарядиться я уже не успеваю.
— Пулемет! — Кричу я, бросая «Панцербюксе» и разворачиваясь к сержанту.
Плужников понимает меня с полуслова, будто мы с ним уже много лет работаем в одной команде. Не проходит и трех секунд, как MG-34 оказывается у меня в руках.
«Юнкерс» в трехстах метрах от нас. Он идет не прямо на мою позицию, а чуть южнее, что немного облегчает мне задачу. В коробе лента на пятьдесят патронов. Я отключаю регулятор темпа стрельбы, и вместо стандартных шестисот, немецкая машинка начинает выплевывать почти тысячу пуль в минуту. Вся лента вылетает за три с половиной секунды. Стрельба с рук из такого тяжелого оружия — дело крайне неблагодарное. Прицельные маркеры мечутся, за контуром цели, импланты не справляются со стабилизацией бьющегося в моих руках пулемета. Наконец, сухой щелчок извещает меня о том, что боезапас иссяк. И тут лес к югу от нас погружается в ад — начинают рваться бомбы, сброшенные «Юнкерсом» на позиции батальона.
Вся восточная оконечность лесного массива, где засела русская рейдовая часть, истекала дымом и частично горела. Что там могло еще стрелять, майору Тиллю было решительно непонятно. Но что-то стреляло, причем так, что соваться туда не возникало никакого желания.
Артиллерия отработала четко — промахов почти не было, и после окончания артподготовки майор решил, что с запросом на авиаудар он, пожалуй, погорячился. Но ведь чем больше снарядов и бомб упадет на головы врага, тем лучше для его батальона, так что пусть себе пилоты развлекаются.
Однако с развлечением как-то не сложилось. Сначала все шло, как на учениях. Два восемьдесят восьмых качнули крыльями, подтвердив, что приняли целеуказание с земли, и уверенно зашли на лес. Что случилось потом, Тилль понял не сразу. Из леса раздался хлопок одиночного выстрела. Судя по звуку, стреляло противотанковое ружье. Никакой реакции со стороны самолетов не последовало, но через несколько секунд ударил второй выстрел. Тилль, внимательно наблюдавший за атакой в бинокль, кажется, даже рассмотрел на остеклении кабины ведущего бомбардировщика что-то вроде вспышки. Тем не менее, машина еще несколько секунд продолжала спокойно лететь вперед, и майор подумал было, что ему просто показалось, когда задняя часть фонаря кабины неожиданно отскочила и улетела вниз, а сам самолет заложил явно неуправляемый вираж вправо со снижением. При этом он зачем-то начал сброс бомб, хотя до цели оставалось еще метров пятьсот, зато прямо под этот смертельный дождь попал один из взводов, отрезавших русским отход в западную часть лесного массива.
Тилль грязно выругался, поминая люфтваффе последними словами. За грохотом взрывов майор не расслышал следующих выстрелов русского бронебойщика, но второму самолету, уже почти вышедшему на цель, похоже, тоже прилетело. Он рыскнул на курсе, однако, довольно быстро смог выправиться и начал сброс бомб. Из леса по «Юнкерсу» ударил пулемет. Кажется, это был знакомый звук MG-34 в режиме максимальной скорострельности. Некоторые пули в ленте оказались трассирующими, и Тилль отчетливо видел, как они настигают бомбардировщик. Сказать по правде, он никогда раньше не встречал такой точной стрельбы с земли по самолету, а ведь стрелку должны были изрядно мешать деревья.
Один из моторов «Юнкерса» задымил, и самолет начал быстро отворачивать к востоку, так и не закончив сброс бомб, вернее, вывалив весь их остаток на поле перед лесным массивом. Еще чуть-чуть, и он накрыл бы бомбовым ковром позиции своих же пехотинцев, но, к счастью для них, бомбы закончились раньше. Заложив горизонтальный вираж, бомбардировщик медленно потянул на запад, слегка кренясь в сторону поврежденного двигателя и оставляя за собой шлейф гари. В этот момент внимание Тилля привлекла яркая вспышка, сопровождавшаяся накатившим через секунду грохотом — это второй, с виду целый, но явно потерявший управление «Юнкерс» врезался в землю между наблюдательным пунктом майора и передовой позицией его батальона.
Еще раз посмотрев вслед уходящему к горизонту поврежденному бомбардировщику, майор сделал для себя вывод, что если после всего случившегося он все-таки упустит русских, о какой-либо карьере ему можно будет забыть до конца войны.
— Восстановить кольцо окружения! — внешне невозмутимо приказал Тилль, — Направить взвод из резерва в пострадавшую от дружественного огня роту гауптмана Беккера.
Майор старался сохранять спокойствие и холодную голову. В конце концов, его батальон пострадал сегодня значительно меньше других участников операции. Потери, конечно, есть, и крайне неприятно, что причиной большинства из них стали немецкие бомбы. Но по сравнению с танкистами и летчиками, он, надо признать, легко отделался — техника в порядке, люди, в большинстве, живы и боеспособны, русские окружены и теперь уже вряд ли куда-то денутся, а до захода солнца время еще есть. Главное, нужно не торопиться, и делать все по уставу, чтобы потом никто не смог повесить на него, майора Тилля, ответственность за весь этот бардак с танками и самолетами.
Капитан Щеглов шевельнулся и с трудом выбрался из неглубокой стрелковой ячейки. Земля, сухие листья и еще какая-то труха ручейками стекали с его формы. Голова гудела и кружилась, в ушах стоял монотонный звон. Командир разведроты осмотрелся вокруг и не узнал ни лес, ни бывшую позицию своего подразделения. Все вокруг было перепахано воронками, деревья расщеплены, а мелкий мусор и листья до сих пор кружились в воздухе в потоках клубящейся пыли. Противно воняло сгоревшей взрывчаткой. Щеглов попытался отряхнуть от грязи хотя бы лицо, но его рука наткнулась на что-то липкое. Капитан с удивлением посмотрел на испачканную кровью руку. Боли он не чувствовал — так, неприятное жжение, на которое поначалу он даже не обратил внимания.
Кровь сочилась из глубокого пореза на лбу. Когда он успел его заполучить, капитан не помнил. Видимо, мелкий осколок чиркнул по лицу под каской, а он даже этого не заметил.
Вокруг постепенно началось движение — выжившие подчиненные Щеглова приходили в себя после бомбежки. Громко застонал раненый боец, и кто-то из красноармейцев побежал к нему. Капитан воспринимал все происходящее, как будто в тумане. Последнее, что он видел — стена взрывов, быстро приближающаяся к его позиции, причем небольшие, но многочисленные немецкие бомбы взрывались не только на земле, но и в ветвях деревьев, осыпая все вокруг зазубренными осколками. Щеглов понимал, что укрыться от этого огненного шторма в мелком окопчике будет совершенно невозможно и мысленно уже попрощался с жизнью, но все равно постарался вжаться в землю на дне своего ненадежного укрытия.