Сейчас, оглядывая измочаленный лес, капитан понял, что остался жив лишь потому, что бомбовый ковер до него так и не добрался. По какой-то причине бомбардировщик отвернул в сторону, а предназначенный для позиции Щеглова смертоносный груз бесполезно перепахал землю широкой полосой, уходящей метров на сто в открытое поле.
— Товарищ капитан, вы ранены? — над сидящим на краю окопа Щегловым склонился сержант Игнатов.
— Царапина, — вяло ответил капитан, — но оглушило меня, похоже, изрядно. Плывет все в глазах. Какие потери?
— У нас — четверо, — доложил сержант, отведя взгляд — И трое раненых, один тяжелый. В строю пять человек, включая вас, это если с легкоранеными считать. Что в других подразделениях, пока не знаю. Мы же на самом краю были, и нас этот гад только слегка зацепил. А остальной батальон, кажись, накрыло. За правый фланг не скажу, а центру досталось крепко. И штабную землянку прямым попаданием… Но это раньше, при артналете.
— Собирай людей, сержант. Нужно выяснить, что с батальоном.
— Да нет больше батальона, товарищ капитан. Не удивлюсь, если мы одни и остались.
— Нет, сержант, не одни. Кто-то подал команду «Воздух!», а потом стрелял по самолетам. Сначала из противотанкового ружья, а потом из пулемета. Думаешь, немец просто так в сторону поля отвернул? — кивнул капитан на перепаханную полосу земли, — достали его наши, вот и ушел с боевого курса. Нужно проверить.
Щеглов с трудом поднялся на ноги — голова все еще сильно кружилась.
— Есть проверить, товарищ капитан, — немедленно отозвался Игнатов, — только, разрешите, я сам. Вам худо еще. Посидите здесь, я мигом все сделаю.
— Отставить, — качнул головой Щеглов, отчего она отозвалась новой волной боли, — ты бери людей и двигай на правый фланг. Насколько я помню, бомбы их тоже только краем зацепили, а может, и вообще мимо легли. От артиллерии им, правда, изрядно перепало, но там кто-то наверняка выжил. Оказать помощь и доложить.
— Есть!
— А я к штабу пойду. Посмотрю, что там осталось, и кто по самолетам бил.
Когда в воздухе перестали свистеть осколки, мы выбрались из нашего окончательно развалившегося убежища. Дышалось с трудом — над землей на высоте полутора метров стелились пласты едкого дыма. В отличие от остальных людей Лиховцева, нам, можно считать, повезло — вблизи нашей позиции не упала ни одна бомба.
Оборонительная линия сводного батальона изгибалась дугой, левое крыло которой проходило по восточной опушке, а правое загибалось вглубь леса и перекрывало немцам путь к нашему лагерю и штабному блиндажу. Ведущий «Юнкерс» должен был нанести удар по правому флангу нашей обороны, а ведомый — по левому, но первый сбросил бомбы раньше времени, а второй смог поразить цель лишь частично. Тем не менее, вместе с артналетом этого оказалось достаточно, чтобы от двух сотен бойцов осталась жалкая горстка, и тем, кто выжил здесь совершенно ничего не светило.
— Отсюда нужно немедленно уходить, товарищ сержант, — обратился я к Плужникову. Через несколько минут немцы придут в себя и либо пойдут в атаку, что вряд ли, либо опять ударят из гаубиц. Еще одного такого налета нам не пережить.
Сержант ответить не успел. Из клубов дыма не слишком уверенной походкой вышел наш вчерашний знакомый — командир разведчиков капитан Щеглов. Лицо его было залито кровью, и выглядел капитан едва живым. Но как оказалось, внешний вид не вполне отражал истинную картину.
— Бойцы, — капитан остановился и окинул нас взглядом, — кто у вас старший? Доложите обстановку.
— Сержант Плужников, — ответил Иван, делая шаг вперед, — Со мной расчет противотанкового ружья из трех человек и раненый в руку красноармеец, прикрепленный к особому отделу. Из оружия имеем три винтовки, пулемет MG-34 и немецкое противотанковое ружье. Боезапас проверить еще не успели.
— По самолетам вы стреляли?
— Огонь вел расчет ефрейтора Нагулина, товарищ капитан.
— Танки тоже их работа?
— Их, товарищ капитан.
— Нагулин, шаг вперед.
Я выполнил команду.
— Ефрейтор Нагулин, от лица командования объявляю вам и вашим людям благодарность.
Я хотел было ответить по уставу, но капитан жестом остановил меня.
— Думаю, все, кто еще жив, обязаны этим вашей меткой стрельбе. Так что спасибо, ефрейтор. От меня лично, и от моих людей.
— Товарищ капитан, — я решил воспользоваться моментом, — наши проблемы далеко не закончились. Нужно срочно собирать выживших и прорываться на северо-запад, иначе нас опять накроют артогнем, и в этот раз не уцелеет никто.
— У нас приказ оборонять позиции… — начал капитан, но осекся и непроизвольно оглянулся вокруг.
— Нет больше позиций, товарищ капитан, — негромко ответил я, — и штаба, который мы должны были защищать, тоже больше нет. Есть чудом выжившие люди, которые еще могут послужить своей стране, если вывести их из котла, дать отдохнуть, вылечить тех, кто ранен, вооружить и направить в регулярные части. Более важной задачи сейчас у нас нет, и в ближайшее время не будет.
— Но ведь вокруг везде немцы! На поле не выйти — сразу срежут, в лесу тоже сильный заслон, мои люди проверяли, — возразил капитан, — мы не пройдем.
— Я пробью проход и буду держать его столько, сколько потребуется, а потом прикрою ваше отступление.
— Один? — недоверчиво переспросил капитан.
— Один. Только мне нужна винтовка и как можно больше патронов. И пусть кто-нибудь заберет ружье — оно может еще пригодиться.
— Скажи мне такое кто-то другой, — задумчиво произнес капитан, — я бы рассмеялся ему в лицо. Но тебе я почему-то верю, Нагулин. Ты — сможешь. Сержант, собирайте людей — будем готовить прорыв.
— Товарищ капитан, — неожиданно обратился к Щеглову Борис, — разрешите остаться с ефрейтором Нагулиным. Ему будет нужен второй номер для прикрытия с флангов.
Я хотел было возразить, но тут вмешался Плужников.
— Ты будешь третьим номером, боец, — жестко произнес он, — вторым буду я. Товарищ капитан, с вашего разрешения, я бы тоже остался. Пулемет в таком деле точно не помешает.
Щеглов колебался. Весь его опыт разведчика говорил о том, что те, кто останется прикрывать отход отряда — смертники. Но он смотрел в глаза Плужникова и Чежина, и видел в них решимость. Только это была не решимость людей, идущих на смерть, а вера в своего командира, который сможет решить задачу так, чтобы его подчиненные остались живы. Почему-то капитан не сомневался, что сержант не станет претендовать на роль лидера в этой тройке, тем более что он сам назвал себя вторым номером.
— Собирайте отряд, сержант, — повторил приказ Капитан, — За огневую поддержку прорыва и прикрытие отхода отвечает ефрейтор Нагулин. Пусть он и решает, кто останется с ним, а кто уйдет с нами.
Пока сержанты собирали уцелевших, я проверял выданную мне «мосинку» и патроны. Осечки в самый ответственный момент были мне совершенно ни к чему. Убедившись, что с оружием все нормально и отбраковав несколько патронов, я прислонился спиной к стволу дерева и прикрыл глаза.
Ситуация почти не изменилась. Немецкий батальон заблокировал подступы к лесу и отрезал его восточную часть от основного лесного массива. Нашей попытки вырваться через поле противник явно не ждал. Заслон с этой стороны выглядел довольно хилым, но вполне достаточным, чтобы парировать любой наш удар. Да и куда мы денемся в поле, даже пробившись через позиции немцев? Догонят и задавят огнем. Так что здесь немецкий командир все просчитал правильно, и основные усилия сосредоточил на том, чтобы не дать нам пробиться вглубь леса.
Немцы ничего не предпринимали уже минут двадцать, и это вызывало у меня закономерные вопросы. Понятно, что после того, как собственный бомбардировщик вывалил им на головы бомбы, немецкому командиру требовалось время для приведения своей части в порядок, но артиллерии-то никто не мешал начать ровнять нас с землей. Конечно, нужно было делать скидку на скорость принятия решений и прохождения команд, которая в этом мире была не слишком высокой. И все же полчаса — многовато даже для этого уровня развития.
Разгадка заминки, возникшей у противника, нашлась довольно быстро. Достаточно было лишь уменьшить масштаб и посмотреть на общую картину битвы в окрестностях Умани. Шестая армия генерал-лейтенанта Музыченко предприняла очередной контрудар с целью улучшить свое критическое положение. Поначалу ей сопутствовал успех, и передовым отрядам удалось захватить несколько деревень и пару важных высот. Под раздачу попали горные егеря и сто двадцать пятая пехотная дивизия вермахта, чья артиллерия как раз и должна была отрабатывать заявку на удар по нашему лесу. И теперь батареи легких и тяжелых гаубиц были под завязку завалены требованиями соединений и частей, отбивающихся от атак русской пехоты, поддержанных немногими оставшимися в распоряжении Музыченко танками. Естественно, командование дивизии задвинуло в дальний угол заявку на уничтожение прочно заблокированной и уже изрядно избитой группы то ли диверсантов, то ли окруженцев, и сосредоточило усилия на более важном деле.
Как бы то ни было, долго затишье продолжаться не могло. Немецкий пехотный батальон, пусть и понесший какие-то потери в предыдущих боях, все равно оставался очень серьезной силой. Перейди противник в решительную атаку прямо сейчас, и шансов бы у нас не было. Но немецкому командиру, видимо, очень не понравилась судьба танкистов и летчиков, и он осторожничал. На самом деле, в его распоряжении имелись кое-какие средства для того, чтобы устроить нам веселую жизнь даже без привлечения артиллерийской поддержки. Помимо девяти пехотных минометов, которые должны были у него наличествовать по три штуки в каждой роте, батальон располагал восемью более тяжелыми минометами калибра восемьдесят миллиметров. Опытный расчет мог выпускать из этого оружия до пятнадцати мин в минуту. Да, после утреннего боя рассчитывать на полный боезапас не приходилось, но кое-что наверняка еще осталось, так что немцы должны были вот-вот начать. Конечно, такой плотности огня, как артиллеристы и авиация они обеспечить не могли, но сидеть даже под таким обстрелом мне очень не хотелось.