— Немедленно передайте трубку лейтенанту Вернеру, ефрейтор! — резко потребовала трубка уже другим голосом.
— Яволь! — бодро ответил я, аккуратно положил трубку на землю, и, отбежав на несколько шагов громко выкрикнул. — Герр лейтенант, вас просят на связь.
Дальше разыгрывать этот спектакль никакой возможности уже не было, да и необходимости тоже — на вершине холма вспыхнула перестрелка, а значит, мои товарищи уже туда добрались.
Быстро вернувшись за оставленным на исходной позиции «панцербюксе», я побежал наверх, собрав по дороге четыре из шести своих ножей и реквизировав у немецкого офицера его «Вальтер P38» вместе с кобурой и запасными обоймами.
На высоте все еще гремели выстрелы, и слышался шум схватки. Мне это очень не нравилось, поскольку означало, что большие потери неизбежны. Но открывшаяся мне картина оказалась еще хуже, чем я ожидал. От нашего отряда осталась едва половина. Внезапный наскок людей Щеглова на занятых отражением атаки немцев позволил им изрядно проредить расчеты противотанковых орудий и неплохо потрепать взвод прикрытия. Но немцев, даже после понесенных потерь, осталось вдвое больше, чем красноармейцев, и как только эффект внезапности себя исчерпал, это немедленно сказалось на ходе боя.
С каждой секундой противник все больше приходил в себя и брал ситуацию под контроль. Командовавший отражением нашей атаки обер-лейтенант умело руководил своими людьми, не забывая при этом и сам стрелять из своего пистолета.
Я оказался немного в стороне от схватки, задержавшись на минометной позиции, и теперь наблюдал бой со стороны. Из-за брустверов мне были видны только головы сражавшихся, но большего мне и не требовалось.
Трофейный «Вальтер» зашелся в моих руках частыми хлопками выстрелов. Первым погиб обер-лейтенант — оставлять такого командира живым было глупо. Следующими по степени опасности были пулеметчики, уже почти развернувшие свой станковый MG в сторону людей капитана.
Немцы быстро заметили угрозу и почти мгновенно отреагировали, осыпав мою позицию градом пуль и заставив меня спрятаться. Но теперь ситуация изменилась — из противника как будто выдернули железный стрежень, на котором держалась вся его решимость драться до конца.
— Гранаты! — рявкнул Щеглов, и в немецкие окопы полетели наши последние РГД-33.
Сразу после прогремевших взрывов красноармейцы рванулись вперед, и немцам стало не до меня. Мне снова позволили стрелять, и это было последней ошибкой противника. Через минуту бой закончился, но назвать результат победой у меня язык не поворачивался. На ногах остался капитан Щеглов, раненый в левую руку, сержанты Плужников и Игнатов, и еще пятеро бойцов, включая меня. Ни Чежина, ни Шаркова я среди них не видел, но времени выяснять судьбу товарищей у меня сейчас не было — с нашей высоты огонь прекратился, но упорно рвущейся к селу атакующий советский батальон все еще подвергался губительному обстрелу с соседнего холма. Два Т-26 уже горели, а еще два, внешне вполне целые, стояли с распахнутыми люками. Члены их экипажей лежали прямо на броне или рядом со своими машинами, убитые огнем вражеской пехоты. Судя по всем признакам, эти танки получили попадания из противотанковых ружей пулями с химическим зарядом. Тела погибших и раненых красноармейцев густо устилали пройденный атакующими путь.
— К орудиям! — выкрикнул Щеглов, отрывая нас от созерцания страшной картины идущего на смерть батальона, — Плужников, Игнатов — к пулемету. Нагулин, действуй по обстановке. Цели определяешь сам.
Вот это правильно. Спасибо, капитан, развязал мне руки. Так, со стрельбой из пушек разберутся и без меня, а мое место здесь. Я установил «панцербюксе» на бруствере и поймал в прицел противотанковую пушку на контролируемой противником высоте. Кто-то тяжело спрыгнул в окоп рядом со мной. Я не стал отвлекаться и плавно вдавил спусковой крючок.
— Живем, командир, — услышал я знакомый голос Бориса, чье правое плечо белело кое-как наложенной окровавленной повязкой, — Мы с Шарковым тут все перерыли, вот — держи!
Я глянул в протянутую мне брезентовую сумку и злобно усмехнулся. Она была доверху набита патронами к «панцербюксе».
Глава 11
Генерал-лейтенант Музыченко2 наблюдал за действиями сводного батальона с дивизионного командного пункта комдива Соколова3, расположенного на поросшем лесом холме в четырех километрах от атакуемого села. В случае успеха, он был готов ввести в прорыв моторизованную группу, усиленную остатками танков шестнадцатого мехкорпуса.
Бой не складывался. Идущих в атаку красноармейцев нельзя было упрекнуть в трусости, но оборона немцев оказалась слишком прочной, и короткая артподготовка не смогла подавить огневые средства противника. Легкие Т-26 останавливались один за другим, подбитые вражеским огнем. Пехота еще шла вперед, но генерал видел, что и ее силы на исходе.
Если бы не огонь с холмов справа и слева от дороги, батальон имел бы шансы ворваться в село, но выделенные для атаки на эти высоты бойцы не смогли преодолеть плотный пулеметный огонь, и залегли. Их командиры, скорее всего, погибли, и поднять людей в атаку теперь было некому, да и не дошли бы красноармейцы до вершин этих холмов под таким градом пуль.
Музыченко оторвался от стереотрубы и развернулся к радисту, чтобы передать приказ командиру батальона прекратить атаку, но его отвлек возглас комдива Соколова:
— Товарищ генерал-лейтенант, немцы на высоте двести двадцать семь прекратили огонь!
Музыченко вновь склонился к стереотрубе. Обстановка действительно изменилась. На холме, откуда еще минуту назад немцы вели уничтожающий огонь по наступающим красноармейцам, шел бой. Подробностей с такого расстояния генерал разобрать не мог, но то, что схватка там происходит нешуточная, сомнений не вызывало.
— Кто-то ударил немцам в тыл, товарищ командарм, — предположил Соколов. — Минометы по нашим тоже бить перестали, а это значит, что и батарея за холмом уничтожена.
— Кто бы это ни был, их удар оказался весьма своевременным, — кивнул Музыченко, — но батальон понес слишком большие потери. Он не возьмет Владимировку, даже если орудия и пулеметы на двести двадцать седьмой так и будут молчать.
Несколько минут на командном пункте висела напряженная тишина, которую вновь нарушил комдив Соколов.
— Пушки снова открыли огонь! Они бьют по высоте двести четырнадцать! Наши у подножья высот поднялись в атаку. Товарищ командарм, разрешите ввести в бой танки шестнадцатого мехкорпуса и передовые части основных сил!
— Не торопись, комдив, — Музыченко все еще сомневался, — уже светло, и, как назло, облачности почти нет. Даже если мы хорошо прижмем здесь немцев, они вызовут авиацию и подключат тяжелую артиллерию, а танков у нас и так почти не осталось. Передай приказ батальону захватить высоты и удерживать их до темноты любой ценой. Ночью пойдем на прорыв. Без этих высот противник Владимировку не удержит.
Пикирующие бомбардировщики появились даже быстрее, чем предполагал генерал. Видимо, панические вопли немцев, оборонявших Владимировку, произвели должное впечатление на командование противника, и авиация отреагировала без задержек.
Четыре «Юнкерса» Ju 87 появились с северо-запада. Они шли на высоте три с половиной километра и казались с земли совсем небольшими и неопасными, но на командном пункте шестой армии все прекрасно знали, каких дел может натворить даже одиночный «лаптежник», не говоря уж о полной четверке. Истребительного прикрытия у бомбардировщиков не было — видимо, немцы считали небо над котлом достаточно надежно зачищенным от советской авиации.
Восемьдесят седьмые шли уверенно. Генерал Музыченко не сомневался, что в качестве целей немецкая пехота, обороняющая Владимировку, укажет им только что захваченные советским батальоном высоты. Оставлять эти позиции в руках красноармейцев противник точно не захочет, и после удара обязательно предпримет контратаку.
— Вот гады, — тихо произнес Соколов, — мы за эти высоты столько людей положили, и все зря.
Музыченко промолчал. Противопоставить немецким пикировщикам батальон мог лишь огонь винтовок и пулеметов, эффективность которого при атаке «лаптежников» была крайне низкой — не умела пехота стрелять по таким целям. Да и пулеметов у окруженцев осталось мало, как, впрочем, и стойких бойцов, способных не дрогнуть и продолжать стрелять, когда на них с неба валится завывающая смерть.
«Юнкерсы» снизились до трех километров, зашли на цель и один за другим перевернулись через крыло, входя в почти отвесное пикирование. Их характерный вой был слышан даже на командном пункте.
В качестве первой цели немецкие летчики выбрали высоту двести четырнадцать. Огонь по пикирующим бомбардировщикам оттуда почти не велся. Психологический эффект от предыдущих налетов немецкой авиации был столь велик, что красноармейцы предпочли упасть на дно окопов, которых немцы нарыли вокруг вершины холма вполне достаточно, и попытаться переждать бомбежку там, положившись на удачу. А вот с высоты двести двадцать семь по самолетам кто-то стрелял, причем генерал даже не сразу понял, из какого оружия вели огонь. Для винтовок и пулеметов расстояние до целей было слишком большим, да и не могла винтовка давать такую вспышку, а зенитных пушек там не было, это Музыченко знал совершенно точно. Кроме того, низкий темп стрельбы говорил о том, что используется какое-то однозарядное оружие.
В общем, сначала генерал лишь краем сознания отметил, что по «Юнкерсам» кто-то все же пытается вести огонь, но когда первый бомбардировщик так и не вышел из пике, а вместо этого воткнулся в подножие холма и исчез в яркой вспышке взрыва, Музыченко удивленно перевел взгляд на точку, откуда неизвестный стрелок продолжал посылать в небо пулю за пулей. Правда, к сожалению, стрелял он слишком редко — раз в пять-шесть секунд.
Второй пикировщик, несмотря на гибель ведущего, с курса не свернул и бомбы сбросил точно. На вершине холма поднялись фонтаны земли, а вражеский самолет вышел из пике и с разворотом ушел куда-то за Владимировку. Генерал не сомневался, что просто так немец не уйдет — обязательно снова наберет высоту и сдела