ет второй, а потом и третий заход. Вот только цель у него теперь будет другая.
Третий «лаптежник» начал выход из пике явно раньше, чем следовало. Бомбы он сбросил, но у Музыченко возникло ощущение, что пилот просто избавился от взрывоопасного груза, во всяком случае, все взрывы прогремели где-то в стороне от холма. Сам же самолет тяжело выровнялся и с видимым трудом потянул низко над землей куда-то в западном направлении. Его двигатель сбоил и оставлял в небе отчетливый темный след.
Последний пикировщик выполнил сброс бомб практически идеально. Вся вершина двести четырнадцатой высоты покрылась султанами взрывов, а немецкий пилот, выведя машину из пике, повторил маневр второго бомбардировщика, начав набор высоты для следующего захода на цель.
На несколько минут над Владимировкой установилась хрупкая тишина. Немцы не стреляли, ожидая окончания работы своих бомбардировщиков. Красноармейцы тоже прекратили атаку, ограничившись занятием высот. Но длилось затишье недолго.
Оба оставшихся бомбардировщика поднялись до трехкилометровой высоты и вновь с переворотом вошли в пике. На этот раз они атаковали высоту двести двадцать семь, откуда вел огонь стрелок, сбивший одного их товарища и повредивший самолет другого. Вряд ли пилоты «лаптежников» заметили, откуда по ним стреляли. Скорее, эта высота изначально была второй их целью.
Теперь ситуация изменилась. В отличие от двести четырнадцатой, высота двести двадцать семь совершенно не собиралась сдаваться без боя и безмолвно ждать, когда на нее посыплются бомбы. Сначала Музыченко увидел знакомую вспышку — по атакующим «Юнкерсам», вновь открыл огонь неизвестный стрелок, а через пару секунд высота взорвалась треском выстрелов из стрелкового оружия. У пехоты не было трассирующих пуль, и об эффективности огня генерал мог судить только по поведению бомбардировщиков. Первый «лаптежник» свернул с боевого курса, и его закрутило в каком-то странном спиралевидном штопоре. Самолет совершил вялую попытку выйти из пике, но от этого стало только хуже — одно из его крыльев надломилось посередине, и дальше полет бомбардировщика стал полностью неуправляемым. Он упал в лес метрах в трехстах за высотой и оттуда поднялся столб огня и дыма.
Последний немец не стал испытывать судьбу. Он видел, что произошло с его товарищем, и имел некоторый запас высоты, чтобы выйти из пике вне зоны досягаемости пулеметного огня. Надо отдать должное пилоту люфтваффе — даже в этой ситуации он попытался выполнить задачу, сбросив бомбы с двухкилометровой высоты, но эта попытка оказалась не слишком удачной — прямых попаданий он не добился, а от осколков красноармейцы были неплохо защищены окопами полного профиля. «Лаптежнику», похоже, удалось избежать повреждений, и он быстро скрылся на северо-западе.
— Ты такое когда-нибудь видел, комдив? — повернулся Музыченко к Соколову.
— Нет, товарищ командарм, не приходилось.
— Прикажи привести ко мне все то подразделение, которое захватило двести двадцать седьмую во время нашей атаки. И укрепите высоты. Сейчас немцы начнут долбить их артиллерией, а потом пойдут в контратаку.
На этот раз забирать у нас оружие никому в голову не пришло. Бойцы шестой армии, успевшие подняться на наш холм, вместе с нами отражали налет немецких пикирующих бомбардировщиков, и когда отделение красноармейцев под командой лейтенанта НКВД прибыло за нами, мы уже успели пересидеть в окопах артналет и отбить первую немецкую атаку, бывшую, скорее всего, просто разведкой боем.
— Кто командовал отрядом, отбившим у немцев высоту? — требовательно спросил лейтенант.
— Капитан Щеглов, — вышел вперед наш командир.
— Лейтенант Парфенов, — представился энкавэдэшник. — У меня приказ комдива Соколова сопроводить вас и ваших людей к генерал-лейтенанту Музыченко.
— Ведите, лейтенант.
— Сначала прошу ваши документы, товарищ капитан.
Щеглов молча протянул лейтенанту офицерское удостоверение.
— Сто тридцать девятая стрелковая дивизия, — прочитал вслух Парфенов, едва заметно насторожившись. — Ваши люди тоже оттуда?
— Только четверо. Остальные присоединились к нам в процессе выхода из окружения.
— Мы все еще в котле, — напомнил лейтенант. — Прошу за мной, товарищ капитан. Стоп, а это еще что такое?
— Это пленный бомбардир-стрелок «Юнкерса-88», — пояснил капитан, — захвачен нами при отходе из лесного массива, где оборонялись остатки частей сто тридцать девятой дивизии.
— Ладно, ведите и его. Насчет пленных приказа не было, но в штабе разберутся.
Мы выстроились в короткую колонну. Из нашего отряда в живых осталось одиннадцать человек, включая троих неходячих раненых, которых мы уже передали местным медикам. Посмотрев на их состояние, военфельдшер только покачала головой, и бросил скупо: «Постараемся вытащить».
Лейтенант вел нас через лес, старательно обходя открытые участки местности. Грохот взрывов не умолкал ни на минуту — немцы полностью простреливали территорию котла своей артиллерией, и вели непрерывный беспокоящий огонь. За нашими спинами вновь вспыхнула интенсивная винтовочная пальба, щедро сдобренная пулеметными очередями. Немцы, прощупав нашу оборону, теперь пошли в серьезную атаку на высоты.
Народу в котле оказалось немало. Вычислитель, использовавший данные с орбиты, насчитал около ста тысяч человек. Мы повсюду видели красноармейцев, готовящихся к бою. Среди них было много раненых. Лица я видел разные, но в основном их выражения делились на две категории — мрачная сосредоточенность и апатия. Вторых, к сожалению, было больше. Встречалась и техника, причем немало. Танки, грузовики, повозки, тракторы, артиллерийские орудия… Не меньше я видел и сгоревших машин, разбитых немецкими бомбами и снарядами. В общем, типичная картина военной катастрофы, еще не вступившей в завершающую фазу, но уже очень близкой к ней.
Идти нам пришлось минут сорок. Немецкая авиация за это время появлялась дважды, но оба раза бомбардировщики обрабатывали лес в стороне от нашего маршрута.
— Заберут тебя у меня, Нагулин, — неожиданно произнес, Щеглов, — а я, наивный, хотел оставить тебя в своей роте. Теперь понимаю — не дадут. А ведь для разведки ты подходишь идеально. Подучить тебя, конечно, надо, а то ломишься сквозь лес, как лось…
— Боюсь, вы правы, товарищ капитан, — не стал я отрицать очевидного, — у вас меня не оставят. Помимо прочего, мне еще на множество вопросов ответить придется.
Щеглов лишь молча кивнул, а спустя минуту добавил.
— Ладно, Нагулин, жаль мне, конечно, тебя отдавать, но что смогу, для тебя сделаю. Только когда я генералу про тебя докладывать буду, не вздумай моим словам противоречить, даже если он тебя прямо спросит. Зеленый ты еще, хоть и боец отменный. Но в жизни ты пока, извини уж, мало что понимаешь. Усек?
— Понял, товарищ капитан. Противоречить не буду, — согласился я, подумав, что, наверное, Щеглов прав, и так действительно будет лучше.
Командный пункт шестой армии расположился в блиндажах в гуще леса. Судя по свежим воронкам, и дымящимся обломкам одного из строений, снаряды и бомбы попадали и сюда.
Нас построили напротив самого надежного на вид блиндажа, и лейтенант Парфенов пошел докладывать о выполнении приказа. Через пару минут деревянная дверь открылась, и к нам вышел генерал-лейтенант Музыченко в сопровождении нескольких офицеров. По команде Щеглова мы встали «смирно».
— Товарищ генерал-лейтенант, сводный отряд по вашему приказанию прибыл.
— Представься, капитан.
— Капитан Щеглов, командир разведроты шестьсот девятого полка сто тридцать девятой стрелковой дивизии.
— Вольно, — махнул рукой генерал, — Всего восемь человек? — без предисловия задал он вопрос, посмотрев на наш короткий строй. Его взгляд на секунду задержался на пленном немце, стоявшем чуть в стороне под охраной красноармейца с винтовкой, но спрашивать о нем он ничего не стал.
— Одиннадцать, товарищ генерал-лейтенант, — ответил Щеглов, — троим тяжелораненым оказывается медицинская помощь в вашем полевом госпитале. До боя было двадцать два.
— В окружении давно?
— Уже неделю, товарищ генерал-лейтенант.
— Приказ на штурм высоты двести двадцать семь отдал ты, капитан?
— Я, товарищ командующий. В планировании операции принимали активное участие сержанты Игнатов и Плужников, а также ефрейтор Нагулин.
Музыченко чуть повел бровью при упоминании моего участия в разработке плана, но заострять на этом внимания не стал.
— Немецкую минометную батарею тоже вы уничтожили?
— Да, товарищ генерал-лейтенант. Она располагалась на пути к высоте. Оставлять ее у себя в тылу мы не могли.
— Кто стрелял по бомбардировщикам? И из чего?
— Противовоздушной обороной высоты после ее захвата по моему приказу командовал ефрейтор Нагулин. Он же лично вел огонь по самолетам противника из трофейного противотанкового ружья, — капитан кивнул на стоящее передо мной на земле «панцербюксе».
— Ефрейтор? — удивление на лице Музыченко приняло более явную форму.
— Он уникальный стрелок, товарищ генерал-лейтенант. И, как показал опыт предыдущих боев, хорошо справляется с командованием подразделением размером до взвода.
— Ефрейтор Нагулин, выйти из строя!
— Я сделал два шага вперед.
— Один бомбардировщик сбит над высотой двести четырнадцать, и еще один поврежден, — задумчиво произнес Музыченко, — это твой личный счет, ефрейтор. Еще один пикировщик сбит над высотой двести двадцать семь коллективным огнем организованной тобой противовоздушной обороны. Я ничего не упустил?
— Нет, товарищ генерал-лейтенант, — четко ответил я.
— Товарищ командарм, разрешите? — вклинился Щеглов.
— Говори, капитан.
— Позавчера ефрейтором был сбит еще один бомбардировщик — «Юнкерс-88». Нам удалось захватить одного из членов экипажа, выпрыгнувшего с парашютом, — капитан указал на пленного немца в летном комбинезоне.
Генерал на секунду о чем-то задумался, а потом повернулся к нашему строю.