Ровно в пять я вылетел из офиса, и через пятнадцать минут занял место за столиком в дальнем углу кафе. С тревогой наблюдал за входной дверью. Торговой марке «Старбакса» около трёхсот лет, но, как утверждают менеджеры компании, кроме музыки всё осталось, как прежде. Не думаю, однако, что встроенные в столики лазерные компьютеры, позволяющие клиентам кафе «гулять» по интернету, старше черепах нью-йоркского зоопарка. Лукавят менеджеры, лукавят…
Николь появилась без опозданий. Я помахал рукой, просигналив, что уже занял столик. Она заказала «эспрессо» и села напротив меня. Теперь я смог смело ощупывать глазами её лицо, замер, восхищённо разглядывая пухлые губы, наполненные вишнёвым соком – помада идеально выделяла их контур – и растерялся, не зная, с чего начать разговор. В воображении я плыл по бушующим волнам, с нижней губы – на верхнюю, затем к уголкам рта, и – нырок, закрыв глаза, с головой окунался в шоколадные прелести чёрной жемчужины.
Заметив моё смущение, она кокетливо улыбнулась и раскрыла белоснежные зубы.
– Я вам нравлюсь?
Я ожидал услышать всё, что угодно, но только не это. «Она работает на полицию? – больно ужалила интуиция и остерегла, – номер, голубушка, не пройдёт. Роберт Маркус – воробей стреляный. На мякине его не возьмёшь».
– Поговорим о шедеврах лесбийского мирового искусства, – доверившись интуиции, преодолевая соблазн, бодро проговорил умудрённый опытом «воробей», мысленно давая отпор тайному агенту полиции нравов: «Если ты думаешь, что женские чары на меня подействовали, то глубоко ошибаешься».
Николь изумлённо вскинула брови и вымученно улыбнулась. Я бойко уточнил, выстраивая вокруг себя защитную стену.
– Поговорим о картине Леонардо да Винчи «Мона Лиза», о пленительном портрете обворожительной лесбиянки и её завораживающей улыбке.
– Это не совсем так, – растягивая слова, молвила осторожно Николь. – Великий флорентинец был розовым, как и все. Но с одной особенностью. Эта картина автопортрет.
– Да ну ты! – недоверчиво воскликнул, изобразив на лице сарказм.
Николь добродушно улыбнулась кончиками губ.
– В университете в классе «История живописи» нам говорили, что на скрупулёзно точные параметры своего черепа Леонардо да Винчи наложил женские черты, и этим выразил тайное желание изменить пол, как бы говоря, «я был бы таким же красивым, если бы природа распорядилась иначе».
– Ты шутишь?!
– Ни чуточки. Профессор, ссылаясь на современников Леонардо, утверждал, что он был трансвеститом, надевал женские одежды и щеголял в них по улицам. Тягу к переодеваниям он объяснял любовью к розыгрышам и мистификациям. Сейчас подобное увлечение объяснимо. А операции по смене пола доступны каждому радужному.
– Ты хочешь сказать, что у Леонардо да Винчи было тайное желание стать транссексуалом? – ненамеренно сорвалось с языка, потому как вспомнил крамольную мысль, возникшую вчера, когда взгляд нежно прикоснулся к «жемчужине».
Николь неопределённо пожала плечами.
– Я этого не говорила. Но… – не торопясь, она подбирала слова, настороженно наблюдая за моей реакцией. Решившись, вскинула подбородок и легко взломала защитную стену, выстроенную Робертом Маркусом: «Я восхищаюсь вами».
Я застыл в удивлении: что со слухом? Ослышался? Николь воспользовалась замешательством и живо заговорила, не отрывая глаз от моего лица.
– Своим подвигом, ставшим достоянием гласности, вы обратили внимание на бедственное положение гетеросексуалов.
Молча, я выставил ладонь, предупреждая поползновение причислить Роберта Маркуса к врагам нации.
– Не волнуйтесь, – она нежно перехватила руку, прижала к столу и, не убирая свою ладонь, тёплую и нежную, проникновенно заговорила. – Телевидение сообщило, что вы оформили документы для натурализации. Благодаря этому, оказались в Вашингтоне на государственном проекте. Но меня не обманешь. Чтобы избежать наказания, изображаете радужного. Всё правильно. Надо выживать. Но чтобы вы меня не опасались, скажу: я не та, за кого себя выдаю.
– Вы не лесби?! – с трепетом прошептал я, осознавая, что совершаю роковую ошибку и стремительно несусь в пропасть.
Николь оглянулась и, убедившись, что к нам никто не прислушивается, призналась.
– Я такая, какая есть. Сексуал-диссидент. – Она пригнула голову и бойко зашептала. – Нас немного. Движение началось в Бостоне. В Гарвардском и Массачусетском университетах. Первые подпольные группы назывались «Молодые гетеросексуалы». Название прижилось. Теперь мы так подписываем листовки и разъясняем, что история человечества в том виде, как она преподается в школах и университетах, бессовестно переврана. В будущем году на День Независимости мы выйдем в Манхэттене на «Парад гордости» и единой колонной, мужчины и женщины, пройдём по Пятой авеню, а если полиция преградит нам дорогу, начнём целоваться. И пусть ханжи подавятся от злости: в центре Нью-Йорка мужчина целует женщину.
От крамолы надо улепётывать, не щадя пят. А если суставы оцепенели, и ты трусливо застыл на месте, – погибнуть достойно. Как вариант, пустить себе пулю лоб. Магия женщины предотвратила самоубийство. Я скосил взгляд. За соседними столиками никого не было. По совету мудрецов, рекомендующих «клин вышибать клином», с одной крамольной темы перескочил на другую, менее опасную.
– Все врут. Из Библии при очередном переписывании вычеркнули Иакова, физического, родного брата Иисуса. Мир построен на лжи. Ложь пропитала умы.
– Ещё как врут! – разгорячилась Николь. – Ложь опирается на насилие, а история пишется победителями!
– Переписывается.
– Вот именно! Переписывается! – забыв об осмотрительности, с жаром подхватила Николь. – Когда-то население нашей планеты было гетеросексуальным.
– Тише, пожалуйста. Нас могут услышать, – умоляюще попросил и приложил палец к губам.
Николь спохватилась, наклонила голову и зашептала.
– Двести лет назад по заказу Пентагона для деморализации войск противника в Лос-Аламосе создали бомбу любви. При взрыве она выделяла химическое вещество, вызывающее однополую, сексуальную страсть. Солдаты, не имевшие индивидуальных средств защиты, бросали оружие и кидались друг другу в объятия. Во время испытаний случилась авария. Неконтролируемая цепная реакция вышла за пределы военного полигона. Противоядия не было. Вирус окутал планету. Гетеро трансформировались в радужных.
– Даже если так, то как это нас касается? Меня и тебя?
Николь хихикнула.
– Предки наши семь поколений назад были радужными. Вирус оказал на них противоположное действие. Радужное меньшинство превратилось в большинство, а гетеросексуальное большинство – в меньшинство. Так что мы как были десятипроцентным сексуальным меньшинством, так им и остались. Когда-то радужным, теперь не радужным, но меньшинством. Такой вот неожиданный побочный эффект.
– Ничего не изменилось для нас, – уныло заметил я и кисло скривил губы.
Николь радостно согласилась.
– Когда новое большинство демократическим путём пришло к власти, началось переписывание истории. Однополая любовь стала государственной идеологией. Противников её государственного воплощения объявили сектантами и еретиками.
– Как вы рассчитываете победить? – спросил рождённый быть вечным изгоем, генетически закодированный побочным эффектом взрыва бомбы любви.
– Давай, не здесь, – попросила она.
В другое время со словами «жду тебя через час» я отправил бы ей на телефон свой домашний адрес, попрощался и ушёл, предвкушая сказочную ночь. Но всему свое время, как сказал Экклезиаст, время молчать, и время говорить. Я не сделал то, что сделал бы обычно и с замиранием сердца спросил:
– Помимо листовок, о которых слышу впервые, вы что-нибудь делаете?
– Конечно. Нам нужно много, много-много сторонников. Когда тысячи, сотни тысяч гетеро выйдут на улицы больших городов, правительство не осмелится забить нас дубинками. Так, кстати, началась в Нидерландах сексуальная революция. Все революции начинались с социальных протестов. С уличных демонстраций, переросших в молодёжные бунты.
– Америка – не Нидерланды. Полиция и правительство церемониться не будут.
– Дубинки не сломят нас. У нас есть чувство собственного достоинства. – Николь расправила плечи. – Когда миллионы людей, прятавшихся в шкафу, выйдут на улицы, власти не посмеют стрелять в безоружных людей.
– Ты в этом уверена?
– В истории нет ничего вечного и незыблемого. Всё плохое рано или поздно заканчивается. Когда начнутся массовые протесты, армия не посмеет стрелять в народ.
– Согласен, армия стрелять не станет. А для чего год назад воссоздали президентскую гвардию? На лошадях чёрные мундиры врезаются в толпу, и наотмашь по лицам хлещут нагайками.
Николь притихла, подавленная напоминанием о разгоне демонстрации в Бостоне, протестовавшей против фальсификаций на выборах губернатора, а я ощутил прилив новых сил и горячо заговорил.
– Для чего угодно, для исхода древних евреев из Египта, для революции, массового протеста, крестового похода, – нужен вождь, лидер, вожак. У вас он есть?
– Кто? – Николь то ли не поняла вопрос, то ли не расслышала.
– Вождь, лидер, фюрер.
– Не будем об этом… – замялась она, уклонившись от прямого ответа.
– Нельзя перепрыгнуть в два прыжка пропасть. А на один прыжок сил не хватит.
– Пессимисты остались рабами в Египте, – примирительно сказала Николь, – а оптимисты ушли с Моисеем в пустыню, и создали культуру, из которой выросла христианская и исламская цивилизация.
– Как же вы боретесь? – спросил шёпотом. – То есть как привлекаете в движение новых членов?
– Соблазняем радужных. Устраиваем закрытые студенческие вечеринки. На них наши активистки используют весь арсенал соблазнения. Парни-гетеро также стараются, но их результаты не так успешны. Скажу по секрету, Кондолиза Вильтор, на которой «погорел» Президент – наш лучший товарищ. Она обольстила и привлекла в движение декана юридического факультета Гарварда. Затем ректора.