Я растерялся, не понимая логику следователя, заговорившего о преступлении многовековой давности. Куда он клонит? Это как-то связано с моим арестом? Я недоумённо пожал плечами. Следователь именно эту реакцию ожидал.
– Вероятно, ты хочешь спросить, какое отношение имеет Отелло к твоему делу?
– Вот именно.
– Как и в старину, общество нуждается в дозированной правде, в той, какая ему нужна в данный момент. Не понимаешь? Поясню. Правда, нас сопровождающая, лжива. С детства родители лгут малышу: «доктор не сделает тебе больно», «скушай ложечку каши – сразу станешь большим». Они рассказывают малышу сказки, самая известная о Санта Клаусе, и взамен получают безобидную детскую ложь, которую с удовольствием воспринимают за правду. В детские годы слово «ложь» подменено словом «игра». Дети вырастают, игра продолжается. Невинная ложь лучше правды.
С улыбкой победителя он замолк, и, ожидая ответ, откинулся на спину стула. Я не сразу ответил, не зная, как поступить, промолчать или что-то сказать. Следователь проницательно смотрел в глаза. Понимая, что его злить нельзя, я заставил себя улыбнуться и осторожно промолвил, едва шевеля губами.
– Чтобы лгать, надо знать правду. Иначе это не ложь, заблуждение.
Следователь почему-то обрадовался и громко заговорил.
– Ложь украшает жизнь, делает её привлекательной. Правда сурова и в больших количествах никому не нужна. Если человечество привыкло к тому, что нерадужные – это враги, виновные в первородном грехе, то не стоит крушить устои. Ты хочешь сделать что-нибудь полезное для своей страны? Ты действительно считаешь себя её гражданином? – Я утвердительно кивнул. Следователь удовлетворённо улыбнулся кончиками губ. – Признайся в убийстве Джейкоба Стайна и в покушении на жизнь Мартина Робинсона. Такая ложь достойна того, чтобы стать правдой.
Я опешил, услышав неожиданный финал рассуждений.
– Ничего не понял. Но наговаривать на себя не буду. Дело, возбуждённое против меня, и то, как оно стряпается, – это преступление против правосудия. – Помедлил и добавил: – Я так считаю.
Лицо следователя передёрнулось, покраснело, зрачки расширились, но он совладал с собой и не повысил голос.
– Не надо на себя наговаривать. Чтобы ты на суде ни сказал, видео, и показания Мартина доказывают обратное. Добавь обвинение, ранее недоказанное за недостаточностью улик, в убийстве Джейкоба Стайна. Его приобщат к делу о покушении на убийство Мартина Робинсона. Не признаешь вину, присяжные посчитают, что ты не раскаялся. А так, как знать. Если смягчишь суд, отделаешься пожизненным заключением. Я это делаю ради тебя. Поверь, другого выхода нет. – Он тепло посмотрел на меня и по-отечески посоветовал: – В камере подумай над моими словами. Как я обещал, ты получишь разрешение на прогулки.
– Могу ли я увидеться с моим адвокатом. Я ведь не лишён конституционного права…
Следователь прервал, не дозволив договорить.
– Конечно. Оставь координаты. Я с ним свяжусь. Если он получит официальный статус – проблем с посещением не возникнет.
Когда я вернулся в камеру, одетый в синюю одежду девятьсот шестьдесят седьмой сидел в своём углу и тихо плакал. Сочувствия он не вызвал. Стоит только проявить малодушие, подписать признательные показания, отказаться от друзей, и, зажмурив глаза, встать на четвереньки, полагая, что страх и угрызения совести скоро исчезнут, как стояние на коленях войдёт в привычку. Выработается условный коленный рефлекс, коленопреклонённый. Вставший на колени, с колен не поднимется. Спать будет на полу, на боку, поджав ноги, чтобы проснувшись, с поворотом на девяносто градусов отжаться ладонями от пола и занять привычную позу. На коленях удобно кушать из мисочки, бегать на четвереньках, проникать в запретную зону, подлезая под барьер. Удобно справлять нужду, любить и быть любимым. Девятьсот шестьдесят седьмой выбрал свой путь. Никто не вправе его осуждать за добровольную утрату навыков прямохождения, пока в тюрьме Алленвуд сам не надел оранжевые одежды. Слёзы высохнут, а дальше – кто знает, как сложится его судьба. Возможно, девятьсот шестьдесят седьмой, когда-нибудь займёт кресло главного прокурора, – кресло Вышинского и Томаса Торквемады никогда не пустует – или – в истории такое также бывало – разрешит конфликт с самим собой прыжком с Бруклинского моста. Зачем ломать голову над чужими проблемами, когда вокруг ворох своих?
Я сел на стул, лицом к стене и погрузился в осмысливание разговора. Следователь обещал свидание с адвокатом, разрешил получасовые прогулки. В остальном, всё плохо. Одним словом, хана.
В десять часов вечера прозвучала команда «Отбой!» Чтобы не оказаться нарушителем режима и не подвергнуться наказанию, следует лечь на койку и повернуться к стене. До семи утра вставать с кровати разрешается только для исполнения естественных надобностей.
Через несколько минут зазвенела связка ключей, открылась дверь камеры – надзиратель препроводил соседа в комнату для интимных свиданий.
…Пошёл четвёртый день заключения. Ближе к полудню надзиратель подошёл к решётке и выкрикнул мой номер. Я решил, что настало время прогулки, обещанной следователем. Ошибся. Ни слова не говоря, меня привели в комнату, разделённую на два пространства пуленепробиваемым стеклом. С противоположной стороны перед переговорным окном сидел Энтони и неторопливо перебирал бумаги. Увидев меня, он расплылся в улыбке и поприветствовал взмахом руки. Хотя наручники были сняты, руки по требованию охранника я держал за спиной, и не рискнул поприветствовать его этим же жестом.
Надзиратель зачитал правила проведения свиданий заключённых с адвокатами и разрешил сесть напротив Энтони. Я поблагодарил и надел наушники.
– Спасибо, что ты взялся вести моё дело.
Энтони широко улыбнулся.
– Подследственным, которым угрожает вынесение смертного приговора, положен адвокат, оплачиваемый государством. Ты можешь выбрать меня или того, кого предложит министерство юстиции. Сверх установленной нормы, ты можешь нанять хоть дюжину адвокатов, но оплачивать их придётся из своего кармана.
– На сегодняшний день одного адвоката достаточно. Ты меня устраиваешь.
– Тогда подпиши бумаги, и приступим к делу.
Через смотрителя он передал пакет документов, указав места, где следует расписаться. Закончив с формальностями, Энтони объявил:
– Два раза в неделю ты имеешь право на двухчасовое общение с адвокатом. Начнём сегодня, или желаешь перенести свидание на другой день?
– Сегодня.
Энтони обернулся к надзирателю, проинформировал о моём решении, и вернулся ко мне.
– Часы включены. Итак, я ещё не знакомился с видеозаписью и с показаниями Мартина и не знаю детально предъявленных обвинений. Для этого нужна твоя подпись. Но к следующему свиданию я буду готов. Пока же в общих чертах. То, что знаю не понаслышке.
– Что с Лизой? – прервал я.
– Лиза арестована и находится в женской тюрьме. Мартин заявил, что она с тобой в сговоре. У неё есть адвокат, но с ним я не контактировал. Не знаю почему, но в настоящий момент ваши дела не объединены и рассматриваются раздельно.
– А Ханна? Что с ней?
– Она передана бабушкам, родителям Лизы.
– Хоть не в детдом.
Энтони сочувственно улыбнулся.
– Главные новости неутешительные. Кондолиза Вильтор заключила соглашение с прокуратурой и призналась в членстве в подпольной студенческой организации «Молодые гетеросексуалы», и в участии в антигосударственном заговоре, цель которого дискредитация Президента.
– О, Боже! Как же она сломалась?
Энтони почесал затылок.
– Чтобы осуждать, надо оказаться в её ситуации. Твоё положение не лучше.
– Плохо дела складываются, очень плохо, – пробурчал «государственный преступник».
– Приятного мало. Делом Кондолизы Вильтор занимается министерство юстиции и назначенный Сенатом независимый прокурор. Как будут развиваться события, сказать не могу. Знаю лишь, что Президент выведен из скандала. Его адвокаты вспомнили, что двести пятьдесят лет назад был создан юридический прецедент.
Я не проронил ни звука, но по удивлённо вскинутым бровям Энтони прочёл недоуменный вопрос и поспешил пояснить.
– Боб Хилтон – Президент консерваторов и либералов, христиан и буддистов, радужных и нерадужных, всех американцев, независимо от партийной, религиозной и сексуальной принадлежности. Поэтому, если в период пребывания в Белом Доме он вступил в кратковременную связь с лесби, формально он закон не нарушил, ибо, прежде чем стать Президентом, он был радужным, каким и останется после окончания президентского срока.
– Ничего не понял, – честно признался, услышав запутанное пояснение.
– Логика труднообъяснимая, – согласился Энтони. – Любой смертный в данном случае считается бисексуалом, но только не Президент. Пользуясь казуистической формулой, которую я тебе изложил, двести пятьдесят лет назад Сенат оправдал Билла Клинтона, тогдашнего Президента, уличённого в сексуальных контактах с молоденькой секретаршей. Если юридический прецедент использовать применительно к нынешнему скандалу, то Хилтон оправдан. Закон не нарушен. На этом основании Конгресс одобрил поправку к «Закону о праве на забвение», запрещающую публиковать в прессе и социальных сетях любую информацию о казусе, случившемся в Белом доме. Поправка вступила в действие с момента опубликования.
– То, что позволено Юпитеру, не дозволено второсортным богам.
– В первоисточнике: «не дозволено быку». Но суть остаётся прежней – Президент непогрешим. Поэтому не будем обсуждать богов, слонов и ослов, и вернёмся на землю. Я рассказал о положении дел, чтобы ты осознал ситуацию.
– Спасибо, подумаю.
– Исходя из существующих реалий, мы должны выработать стратегию защиты.
– Понимаю, – голос прозвучал отрешённо, и Энтони переменил тему.
– Тебе принести что-нибудь? Деньги? Продукты?
– Спасибо, у меня всё есть. Когда мне позволят совершать прогулки, получать газеты и смотреть телевизор?
– Не знаю. По сути дела, я только сейчас приступил к работе и не контактировал ни с судьёй, ни со следователем. Завтра я заявлю ходатайство. К следующему визиту, надеюсь, смогу ответить на все вопросы. И вот что ещё. Мигель два раза приезжал в тюрьму, надеялся добиться свидания с тобой и передать посылку, и дважды ему отказали. Он расстроен и считает тебя невиновным. Просил передать, что приедет при первой же возможности.