У нас в Швеции принято, покидая дом, где ты гостил какое-то время, обращаться с прощальным приветствием и благодарностью не только к хозяевам, но и к слугам, если таковые есть. Поэтому, расставаясь с семьей Пэрди, я протянул руку Абрахаму, который каждое утро приносил нам в спальню чай и прислуживал нам, когда мы оставались на ферме одни. Но он не взял протянутой руки, на его лице появилось растерянное и грустное выражение: белый господин, наверное, пьян. И я понял его: ведь он видел меня с другими и не отделял меня от них. А если бы я тайком пробрался на кухню и прошептал ему: не обращайте внимания на то, как я вел себя с господами, на самом деле я на вашей стороне — как смешно и фальшиво прозвучало бы это, одинаково противно и для меня и для него.
И опять-таки: на чьей стороне? Африканская проблема — это не проблема слуг, как думают многие.
Прощание с фермой
Ночью скрипят половицы. И скрип этот разносится по всему дому, словно эхо вчерашних шагов, всех прошедших засушливых и дождливых сезонов.
Упрямые индивидуалисты бежали от высоко ценимой упорядоченной жизни Европы и вложили свою энергию, дерзание и стремление к свободе в минеральные копи. У них много общего. Их объединяет сливовый пудинг в февральскую жару, светский благотворительный бал в пользу новой псарни, фальшивые слова и обманчивая лояльность.
Но ведь должна же в Родезии где-то быть дорога, уводящая прочь от затхлости и благовоспитанности, туда, где не говорят о своих привилегиях, охотничьих трофеях, где нет сплетен в кругу товарищей по школе и по полку («только между нами»), где вам не напоминают, что у каждой вещи есть две стороны («давайте же, ради бога, признаем это!»).
Им нужны рабы, чтобы быть господами; они требуют смерти, чтобы жить; они притворяются богами, чтобы не быть людьми; они втиснули жизнь в мифы и готовые формулы, чтобы не быть свидетелями того, как меняется все живое; они воображают, что сидят в колеснице бытия еще долго после того, как вывалились из нее; они считают себя то орудием истории, то недосягаемыми для нее, свободными делать что хотят — ведь многие не имеют ясного представления о том, что делается в этом уголке земли.
Мы хотим уйти от них и покинуть эту ферму белых господ в Южной Родезии, где на клумбах качаются желтые головки львиного зева и дерево лунного цветка пахнет ванилью и поэзией.
Африканец дует в квела. В инструменте нет отверстия, но в тишине что-то происходит: когда просверливают в трубке отверстие, слышится музыка.
Так и пленник: чтобы вырваться на свободу, ему надо только выломать половицу в полу своего дома, ставшего для него тюрьмой.
СТОЛИЦА
Город, построенный не на своем месте
ПО СВЕДЕНИЯМ большинства справочников, в столице Федерации 60 тысяч жителей, причем около 200 тысяч африканцев в расчет не принимаются.
Министров и автомобилей на каждого белого здесь приходится больше, чем в любом другом городе мира. Здесь потребляется сухого молока больше, чем где-либо на земле. Цивилизация Солсбери блистает любительскими театрами, гуляньями, в которых принимает участие сама госпожа губернаторша, бензоколонками, роскошными отелями и змеиным питомником.
Грэм Грин в «Путешествии без карты» описывает различные части Африки. Родезия характеризуется у него всего в четырех словах: «Ошибка, табак, снова ошибка».
Само основание города Солсбери началось с ошибки. Копьен (африкандерское слово, означающее «холм») — самая высокая точка Солсбери. Отсюда, в пятнадцати милях к северу, видна гора Маунт-Хэмпден. Семьдесят лет тому назад, в сентябре 1890 года, у Копьена появились первые поселенцы. Они почему-то решили, что этот холм и есть та величественная гора Маунт-Хэмпден, возле которой они намеревались обосноваться. Упрямые поселенцы отказались признать свою ошибку, заявили, что карта врет и что здесь-то и будет столица новой страны Родезии.
Говорят, что именно атмосфера подобной рассеянности, характерная для страны, по сей день спасает ее от железной тирании, процветающей к югу. Например, нежелательные лица, вроде романистки Дорис Лессинг, выросшей в Родезии, попали в страну по недосмотру; недавно уголовная полиция явилась на собрание свиноводов и записала все речи в полной уверенности, что это политический митинг. В результате в тюрьму попали ни в чем неповинные люди.
Многое можно простить Солсбери, зная, что это вовсе не тот город, который намеревались построить. Он должен был находиться в другом месте и иначе выглядеть: в пятнадцати милях отсюда, на другом холме, где нет ни грязи, ни пороков. Но теперь уже ничего нельзя поделать — эти пятнадцать миль оказались так же непреодолимы, как путь в царствие небесное.
— Мы создали все это всего лишь за одно поколение— ежегодно с гордостью заявляют ораторы в день основания Родезии, и кто-нибудь из четырех оставшихся в живых пионеров, поднимавших флаг над фортом Солсбери, первым начинает аплодировать. Сердца большинства присутствующих наполняются гордостью, но кое-кто скептически посмеивается, считая само основание города горькой иронией судьбы.
Город пестрит объявлениями: «сдается в наем». Роскошные особняки, конторские дома-дворцы из мрамора и цемента, даже сам дом страхового общества — шестнадцатиэтажный небоскреб — все свидетельствует о предусмотрительности белого человека: сюда, в этот земной Эдем, прибудет еще много эмигрантов. Правда, их пока маловато, и домовладельцы уже в более сдержанных тонах выражают свою веру в будущее и в правительственные планы. Того и гляди, наступит день, когда их съемщиками окажутся не эмигранты, а… Но столь еретические идеи немыслимы для Южной Родезии раньше 1984 года.
У одного голландца, подвизающегося по строительной части, мы купили «Моррис Оксфорд» выпуска 1950 года. В таком огромном городе нельзя обойтись без машины — один или два автобуса для белых, курсирующие по городу, поймать почти невозможно. Мы снова занялись розысками маклеров по продаже недвижимостей. В районах Александра, Авондейл и Мильтон-парк мы осматривали дома с шаткой садовой мебелью, плюшевыми гардинами и полустертыми монограммами на простынях. Дома эти, по-видимому, сдаются уже давным-давно: колонки для горячей воды полопались, за густой разросшейся зеленью в конце сада стыдливо прячутся мусорные ямы и лачуги для прислуги.
Мы решили снять жилье не больше чем на три месяца; оставаться на более долгий срок вряд ли имело смысл из-за белого террора, называемого чрезвычайным положением. Каждое утро мы просматривали в газете «Родезия геральд» многочисленные столбцы объявлений о сдаче жилья в наем.
Осматривая квартиры, изучаешь город, особенно его окраины. Выбор был очень велик, и нас интересовало только то, чтобы квартира была как можно более дешевой, как можно ближе к центру и как можно лучше меблирована. Хозяйки и управляющие спрашивали: может быть, мы сами хотим подобрать слуг-туземцев, а то они знают одного — он не строптив и редко ворует. Переходя из одной комнаты в другую, мы не испытывали недостатка в темах для разговоров.
Пожилой паре из Южной Африки нужно было уехать к своим внукам на время поездки зятя и дочери в Европу. Им так хотелось сдать нам на это время свою квартиру, что они даже предложили пожить в ней сутки на пробу.
— A-а, вы из Скандинавии, сказал старик с брюшком. — Прекрасно! Скандинавы опрятные и чистоплотные люди. Итальянцы — ужасные грязнули. А греки — их много у нас побывало — ничуть не лучше индийцев. У них всегда куча детей. Накопят денег и удирают. А их дома и все дома вокруг вдесятеро падают в цене. Евреи, что поделовитее, пожалуй, заткнут за пояс индийцев.
Так, потягивая виски для улучшения кровообращения, он разложил по полочкам полмира. Старики выехали на одни сутки. На другое утро в семь часов из африканского квартала прикатил на велосипеде слуга Сэм. Уничтожив свою порцию кукурузной муки и мяса, он принялся натирать полы. Шкафы в спальне ломились от старомодной одежды начала века, на полу стояли полуметровые свадебные фотографии, на столиках разной формы — искусственные цветы и белые пепельницы в форме рук. И ничего нельзя было сдвинуть с места. Мы не смели буквально пошевельнуться среди этих немых свидетелей чьей-то долгой жизни.
Старики вернулись, и мы извинились перед ними. Картина с избушками баварских дровосеков, лампы с розовыми шелковыми абажурами, Сэм, который должен был есть только дешевое мясо и безостановочно натирал полы, — все это слишком непривычно для нас.
— Понимаете, в Швеции мы не держим прислуги, — объяснили мы.
— Я как будто слыхал об этом, — с участием сказал старик. — Там всю работу делают женщины. Точь-в-точь как у наших туземцев.
Дом в Африке
Не смотря на чрезвычайное положение, жизнь в городе шла своим чередом. Люди старались не думать о будущем. Солдаты и полиция делали свое дело, завсегдатаи бара Майкла все так же крепко держали в руках свои рюмки. И только когда на улицах расклеивали газеты, в душную атмосферу безразличия, присущую провинциальному городу, ненадолго врывалась струя свежего воздуха.
А в остальном…
— Нет, нет, мне придется-таки пойти к Аусби, вы знаете, это психоаналитик из Лондона, — взволнованно произнесла одна дама.
Пока авиация и королевские вооруженные силы занимались усмирением непокорных, остальные тоже были очень заняты. Психоанализ и танцы, минеральные воды Швеппе. Общество любителей конного спорта устраивало выставку в Чикараби, а фабрика, изготовляющая шелковые банты для кошек, организовала в Дрилл-холле выставку своих изделий. Ботаническое общество приглашало на экскурсию в Эванригский сад алоэ («О необходимом для пикника, пожалуйста, позаботьтесь сами»), а в Гранд-отеле две дамы (Энид Эблетта и Энджела Крипе) устраивали выставку картин пейзажистов и маринистов.
По краям тротуаров сидели африканки в ярких бумажных платьях и вязали. У большинства из них за спиной привязан ребенок. Убаюканные легкими движениями матери, дети мирно спали. Отмеряя время, монотонно тикали автоматические счетчики на стоянке автомашин, но женщинам следить за временем было совсем ни к чему.