— Собственно говоря, нет необходимости делать в парках надписи «Только для европейцев». Африканцы просто не имеют права бывать там.
А во время прений в парламенте африканцы расположились на траве, как на поле боя; небольшая группа собралась у парламента и робко поглядывала на выходящих оттуда людей. Они не решались войти и послушать, о чем говорят. Вечером они уходили домой. В ходе утомительных вечерних заседаний правительство и оппозиция, общими усилиями сломив небольшое сопротивление, приняли новые законы.
Атмосфера чванливости и несерьезности, царящая в парламенте, угнетала меня. Те, кто должны были нести знамя образования и культуры, обнаруживали свое ничтожество. Лидер оппозиции, Айткен Кэйд, сказал однажды о ком-то, что тот забыл свои «briefs», что означает и «записи» и «брюки», и все громко расхохотались.
Так выглядел предпоследний акт в драме о старой и новой Африке.
Некоторые критиковали какие-то детали в деятельности правительства. Это все равно, что обвинять грабителей в том, что их оружие было грязным. Говоря о грязи на оружии, люди забывали о самом оружии и его применении. Но большинство белых ничего не желают знать об оружии, если оно направлено не на них.
Сэр Роберт Тредголд, президент верховного суда Федерации, упомянул, правда в конце своей речи, что Родезия вступила на путь, ведущий к утверждению тоталитарных принципов.
Вслед за этим последнее вечернее заседание закончилось, и когда в коричневых залах парламента Южной Родезии погас свет, а женщины, закутавшись в свои черные шарфы, поехали домой, наступил торжественный момент. Несколько десятилетий тому назад при таких же обстоятельствах погас свет свободы в центре Европы. А теперь он слабо мерцал в Центральной Африке.
Гражданские права в Солсбери
С балкона своего дома мы наблюдали кусочек жизни Федерации.
Здесь, на восемнадцатом градусе южной широты, солнце восходит между без четверти шесть и четвертью седьмого. Мы просыпаемся еще до восхода солнца от мошкары и крика петухов. Всю ночь напролет гудят поезда в нескольких километрах от дома: железная дорога проходит по промышленному району, где шлагбаумы заменены световыми сигналами. Паровозы на всех парах со свистом мчатся через город.
В половине седьмого начинают стучать в окно разносчики. Первым появляется Ксодо с овощами и фруктами в огромной корзине, прикрепленной к багажнику велосипеда: бананы стоят 4 эре штука, бобы 30 эре полкило, ананасы и дыни по 40 эре за штуку, небольшие тыквы по 2 эре, авокадо — 10 эре. Вслед за ним на задний двор на велосипеде въезжает небритый африканец с цветами, но цветы нам не нужны — у нас во дворе растут гортензии и несколько кустов роз.
В семь часов, как раз к завтраку, появляется разносчик хлеба из пекарни Лобеля. В половине восьмого белые покидают свои виллы, садятся в автомобили и едут в центр. Поток машин медленно движется мимо нашего балкона по Джеймсон Вест авеню.
И в это же самое время группами идут африканцы с чемоданами, матрацами, одеялами и мешками на головах. Они направляются куда-нибудь на новое место работы, на другое место жительства или в Ньясаленд, откуда родом многие рабочие Южной Родезии.
Кто-то стучит в кухонную дверь. За дверью — африканец, он просит продать что-нибудь из старой одежды. Он показывает на мой костюм, брюки цвета хаки и говорит:
— Я заплачу за это, сэр.
— Но это мой единственный костюм. Не хотите же вы лишить меня его.
С чувством глубокого сожаления он собирается уйти, но в этот момент его взгляд останавливается на Анне-Лене:
— Госпожа, жена носит тот же размер, что и вы…
По другую сторону дороги, в тени деревьев, сидят черные няни и вяжут, возле них играют белые дети. Рабочие делают вид, что заняты уборкой сада. Садовый «бой» швырнул на траву шланг и отдыхает за кустами, держа наготове ножницы. Как только кто-нибудь приближается, он для виду срезает ветку.
Какой-то африканец облокачивается на барьер нашего балкона — от балкона до земли не больше метра — и спрашивает, нет ли работы. Нет никакого смысла требовать у него справку от его прежнего хозяина — у него, конечно, нет ее, но у нас нет и работы для него. Тогда он идет к соседке, и мы слышим ее крик:
— Какое бесстыдство! Как ты смеешь входить с парадного входа и попрошайничать?
В половине десятого на нашей улице появляется белый мастер. Рабочие прокладывают водопровод, а он, в мягкой широкополой шляпе, с трубкой в зубах, стоит, часами не меняя позы, и лишь изредка дает указания.
В перерыве он усаживается в стороне от рабочих, пьет кофе из термоса, ест бутерброды и курит. Его бригада, состоящая из африканцев, работает медленно, но ритмично. Впечатление такое, будто они и понятия не имеют, с какой целью роют, для чего это нужно, кажется, будто они просто подчиняются ритму своего пения.
Надсмотрщик стоит так до пяти вечера. Он получает в несколько раз больше, чем рабочие: ведь он белый, имеет право голоса и к тому же специалист по прокладке труб. Безделье должно бы извести его и заставить взяться за любую работу. Но нет — человек, по его убеждению, рожден не для того, чтобы работать. Африканцы ленивы, поэтому и нужен белый человек, чтобы присматривать за ними.
Ближе к полудню приходят африканцы, чтобы продать что-нибудь из своих поделок: плетеные корзинки, чашки из тика, столы, книжные полки. Они делают все очень искусно и с ангельским терпением пытаются это продать. Редко случается, чтобы их вещи покупали, но они никогда никого не уговаривают.
Прямо напротив нашего дома, по другую сторону дороги, лес: дерево мсаса, пинии, кактусы и джакаранда. Между стволами деревьев около павильонов выставки, сооруженных несколько лет назад, вьется сеть тропинок. Деревья и кусты пышно разрослись на красноземе, и весь этот район похож на покинутый город, заросший лесом.
Здесь есть бензоколонка, телефонные будки с оборванными проводами, полуразвалившиеся уборные, миниатюрные домики смелой архитектуры, возведенные разными фирмами. Между домиками пучками растет мощный бамбук, под его крупными листьями висят круглые, как шары для гольфа, гнезда, выстланные увядшей травой. Пробравшись через заросли кустарника, попадаешь на небольшую беговую дорожку для лошадей.
Силуэты высоких домов Солсбери совсем недалеко от нас, однако мы чувствуем себя так же далеко от них, как если бы жили в одном из многочисленных шахтерских городков, где дома пустуют с тех пор, как закрылся рудник. Кажется, будто мы в тропической стране, из которой уехали белые колонисты. В преломленном солнечном луче порхают черные бабочки. В центре широко раскинувшейся столицы иногда встречаются такие дикие места. Они как бы напоминают о том, что форма жизни, которая, кажется, находится в расцвете, на самом деле — уже пройденный этап.
И мы в своем доме на Джеймсон Вест авеню тоже живем какой-то нереальной жизнью. Там стоит наш «Моррис Оксфорд». Толстый пятнистый кот выгибает спину, съеживается, становясь похожим на сову, и сердито фыркает на холодильник. Почтальон въезжает на велосипеде во двор. Тонкие письма он просовывает под дверь. Здесь ни в одном доме нет почтовых ящиков — ведь всюду есть слуги. Газеты протискивают сквозь отверстие в оконной решетке, чаще всего над раковиной для мытья посуды. Они падают в раковину и намокают. Иногда мы находим их через несколько дней за гардинами и стульями, стоящими против открытых окон.
Мы стали жителями Солсбери, оплачиваем счета за электричество, и, несмотря на то что живем здесь недолго и являемся гражданами другой страны, мы, в отличие от африканцев, уже имеем право принимать участие в выборах в муниципалитет. Мы — члены белого клуба, именуемого Федерацией.
Во многом мы ведем себя так же, как все другие. Если нам некогда, мы, как и все, заходим в продуктовый магазин на углу улицы Моффэт-стрит. Покупаем белый хлеб в булочной на Кингсуэй, подозрительно нюхаем макрель, доставленную из Бейра на Индийском океане, и вместо свежей рыбы покупаем мороженую, привезенную из Гримсби. Когда нам надоедают пироги, сероватый ростбиф и крупный зеленый горошек, мы покупаем селедку и сухой хлеб в магазине-холодильнике на Моника-роуд.
Как и другие белые, мы ни в чем не терпим недостатка. Мы можем с удобством расположиться на балконе и, раскрыв детективный роман «Голодный паук», наслаждаться вечерней прохладой. Около восьми часов по радио сообщают цены на табак и сводку погоды. Низкое давление быстро распространяется из Конго на юго-запад. Завтра днем в горах Ньясаленда ожидается гроза с проливным дождем.
А потом — последние известия: спорт, парламентские новости, расовая политика. Мы получаем сведения из Конго, Уганды и Кении, но о Берлине и разоружении, о де Голле и Эйзенхауэре обычно ничего не сообщают. Все это — заботы северного мира, поставляющего нам белых эмигрантов и «Голодного паука», который еще целый месяц будет держать нас в состоянии страха, как говорят, полезного для здоровья.
Университет
Как только мы перебрались с фермы в Солсбери, я пошел записываться в университет. По условиям, согласно которым мне была предоставлена стипендия, я должен был изучать африканские мотивы в литературе.
Я вошел в пустой вестибюль и спросил, где можно найти ректора. Полная дама из секретариата показала, как пройти в его кабинет. Коридор был пуст, только в нише окна стояла девушка африканка и читала; на ней была клетчатая юбка и синяя шерстяная кофта. Волосы приглажены так, что стали почти совсем прямыми. Ректор, оказывается, был на собрании благотворителей.
Я прошел в большой прохладный холл. Там висела медная дощечка с надписью, из которой я узнал, что королева Елизавета основала университет в 1957 году.
У доски объявлений стоял юноша индиец и изучал кинорекламу. Я тоже взглянул на доску, прочел заметку о том, что бывшему премьер-министру Гарфилду Тодду его преемник запретил говорить с африканцами в локации, и поэтому он будет выступать в другом месте; объявление о том, что профессор истории прочтет вводную лекцию о памятниках древней культуры в Центральной Африке.