— Вы новенький? — спросил индиец.
— Да, я здесь в первый раз.
— Вы будете поражены, когда увидите, как у нас тут чудесно.
— Здесь много индийцев?
— Нет, немного, а иностранцев вообще нет. Я из Танганьики. Я занимаюсь физикой, но не чувствую к ней особой склонности.
— А что делают другие?
— Большинство изучает экономику, историю и английский. Посмотрим, получится ли у меня что-нибудь. Я сам буду виноват, если придется ехать домой ни с чем.
— Не волнуйтесь, все будет в порядке.
— Может быть, и так, но мне приходится думать о многом, помимо физики.
— Говорят, в Танганьике гораздо лучше, чем здесь.
— Да, — сказал он гордо, — в тысячу раз лучше.
Распахнулись двери лекционного зала. Я с завистью смотрел на студентов. Они уже вошли в колею и чувствовали себя как дома. Я стоял в углу, искоса поглядывая на них, как школьник, опоздавший на урок. Некоторые из книг, которые они держали под мышками, были мне знакомы. Я почувствовал себя своим. Книги являлись как бы членским билетом на право входа в это общество.
Большую часть студентов этой группы составляли девушки. Они выходили на открытую галерею и наискось пересекали лужайку — шли в туалет, чтобы привести себя в порядок. На некоторых были прямого покроя шерстяные жакеты цвета беж, закрытые блузки и прямые юбки. Простота — примета нашего времени. Но, пожалуй, не меньше девушек были одеты совсем иначе и, видимо, обладали более веселым нравом. На них были цветастые юбки колоколом или пестрые летние платья. Они одевались в веселые яркие тона. Это время, каким бы оно ни было, впервые дало им возможность одеваться так нарядно.
Юноша индиец проводил меня к кабинету ректора. Доктор Уолтер Адамс, элегантный господин с длинными тонкими пальцами, сразу же принял меня. Он сообщил мне, что преподавал на Мальте и в Австрии, но что здесь работа интереснее, хотя и опаснее. Сейчас он старался достать денег на создание медицинского факультета, чтобы родителям не приходилось посылать своих детей в Южную Африку. Недавно в университете состоялась конференция с участием южноафриканских писателей, и он назвал фамилии нескольких африканцев-интеллигентов.
Я никогда не слышал этих имен, и для моего непривычного уха они прозвучали странно.
Меня вызвал к себе профессор английской литературы Норман Маккензи, остроумный и любезный человек. Он снял с книжной полки книгу Дорис Лессинг.
— Вы не будете чувствовать себя в Родезии как дома, пока не прочтете ее книг. Одна она пишет ярко и правдиво.
Меня порадовало, что Маккензи рекомендовал писательницу, бывшую в немилости у федеральных властей.
— Для вас, собственно говоря, нет никаких курсов, — сказал он. — Вместо этого вы займитесь чтением и знакомством с людьми, а потом мы организуем семинар с некоторыми другими преподавателями.
— Историей искусств мы тоже еще не начали заниматься, — сказал он потом Анне-Лене. — У нас читают только курс о пещерах бушменов.
Нас это не огорчило. Моя задача — прежде всего составить представление о том, как живут и мыслят отдельные группы населения. Ферма была нашим отправным пунктом; университет — нашей наблюдательной вышкой.
— Пойдемте со мной в комнату для преподавателей. Там в любое время можно выпить кофе.
В перерыве между лекциями в этой комнате собираются преподаватели, чтобы поговорить и почитать газеты. Я познакомился с ними; когда они садились в кресла, воздух с шипением выходил из тугих кожаных подушек.
Джон Рид провел нас в подсобную библиотеку, насчитывавшую несколько тысяч томов, и в комнату, где хранились журналы со всего света. Он читает курс английской поэзии. У него уклончивая, несколько ироническая манера говорить, какой я до сих пор не встречал в Родезии, любящей откровенность и прямоту. Мы поднялись на холм Маунт-Плезент. В какой-нибудь полумиле отсюда виднеются небоскребы Солсбери и красные крыши вилл. На каменистом склоне холма разбиты лужайки и клумбы, четко вырисовываются дороги, над которыми клубится пыль. Фундаментальная библиотека, занимающая четыре этажа, существует на пожертвования крупных горнодобывающих компаний.
Университет Родезии и Ньясаленда (University College of Rhodesia and Nyasaland) пока что напоминает модель, выставленную в окне витрины. Это город в миниатюре, выросший посреди степи и камней: лаборатории и клубы, плавательный бассейн, стадион, виллы преподавателей. Я был первым студентом, приехавшим сюда из Европы ради приобретения знаний.
Рид провел меня в Карр Саупдерс-холл, одно из университетских зданий, где за стойками завтракают преподаватели. Африканцы-официанты в длинных белых одеждах подали нам четыре блюда, за которые мы уплатили 2 кроны 20 эре. Африканцы и белые завтракают здесь за одними стойками. Разница в возрасте между преподавателями и студентами незначительная. Заведующий зданием — Теренс Рэджер. Он живет здесь вместе со своей супругой Шейлой, в его обязанности входит заботиться о благополучии трех десятков студентов. Человек двадцать из них — африканцы.
Я слушал, как он с несколькими товарищами обсуждал вопрос о создании газеты под названием «Диссент». Эта газета должна была разоблачать политику правительства, давать прогнозы на будущее и заботиться о том, чтобы страна и мир не забывали политических заключенных. Все это было увлекательно, но походило больше на утопию, чем на реальные планы. Никто из преподавателей не знал, что из этих планов газета сможет осуществить.
Напротив меня сидел профессор математики Мэнвелл. Он рассказал, что его гоночный автомобиль разбился на дорогах Родезии и что Кингсли Эмис изобразил его в фильме «Счастливчик Джим» под именем Элфред Бисли — и он и герой фильма преподавали в Суонси.
— У Эмиса все до отвращения правдиво, — простонал он.
Потом мы встретили во дворе профессора Маккензи.
— Пойдемте, у меня для вас сюрприз.
Он провел нас в одну из комнат главного здания.
— Мы по всему свету разыскиваем профессора географии, но до сих пор не нашли. Эта комната предназначалась для него.
Там стояли письменный стол, два деревянных стула, телефон. Большего нельзя было желать. Окна выходили на университетский двор. Двор будущего. Мимо окон шла колонна одетых в хаки людей, сопровождаемая черным полицейским. Это были нарушители порядка. Их преступление состояло в том, что они взяли из сарая мотыги и начали прокладывать дорогу из Капп-Саундерс к еще недостроенному общежитию для девушек.
Я заглянул в ящики письменного стола. В одном из них лежала чистая бумага, в другом — книжка стихов Поля Валери. Вероятно, за этим столом сидел преподаватель французского.
«Le vent se lève,
il faut tenter de vivre»[10].
Прекрасно! У меня было самое необходимое: несколько неисписанных листов бумаги, ветер над плато и жизнь.
Блестящие перспективы
Однажды я поднялся на рассвете, чтобы заплатить разносчику газет. На траве под кустом лежал человек. Было еще темно, и он, в синих штанах, голый до пояса, сливался с землей, точно оставив свою земную оболочку начал превращаться в камень.
Я выбежал во двор, чтобы узнать, что с ним. Уж не умер ли? Нет, он спал, а когда я разбудил его, он испуганно вздрогнул и вскочил. Вероятно, подумал, что я полицейский. Он плохо говорил по-английски, и мы с трудом понимали друг друга. Он пришел из Ньясаленда, очевидно, на свой страх и риск. Я спросил его, знает ли он кого-нибудь в Солсбери, он отрицательно покачал головой, но, может быть, это вовсе и не было ответом на мой вопрос.
Он стоял передо мной, еще толком не проснувшись, не зная, как себя вести, — ведь он спал на территории белых без разрешения. Рядом с ним лежал стянутый ремнем сверток. Я посоветовал ему идти через лес вдоль дороги Джеймса Макдональда к промышленному району, чтобы его не увидели в кварталах белых и он смог избежать малоприятной встречи с полицейскими. Он пробормотал несколько слов, без улыбки поднял в знак прощания руку и исчез в указанном мною направлении.
И только тогда я увидел на краю леса, через дорогу, палатку. Пока мы завтракали, из палатки вышли двое: девушка в застиранных брюках с большими клетчатыми заплатами и рыжебородый мужчина в меховой куртке. Они протянули нам кувшин и попросили наполнить его горячей водой.
Пока мужчина намыливал лицо, а девушка расчесывала волосы, они рассказывали, что направляются в Булавайо, через озеро Макилвейн. Дорогу знают хорошо. Их «Оверлэнд» стоял тут же, забитый чемоданами и рюкзаками. Наклейки на боковой стенке говорили об их путешествии: Уэди-Халфа, Найроби, Аруша, Форт-Хилл, Блантайр… За день они добрались сюда от самой границы с Ньясалендом.
Это была одна из многочисленных английских семей, которым надоели низкие заработки у себя на родине. Скопив и призаняв денег, они упорно пробиваются на юг, незаметно для себя пересекают границы, спят у обочин дорог. И в конце концов они осядут там, где перспективы на будущее покажутся им настолько заманчивыми, что их не испугают опасности, неизбежно связанные с жизнью в Африке.
Для этой пары эмигрантов Африка означала свободу, которую нельзя купить ни в каком другом месте на земле.
ФОН
Возникновение Федерации
В НАЧАЛЕ двадцатых годов генерал Смэтс предложил Южной Родезии присоединиться к Южно-Африканскому Союзу. Смысл этого предложения состоял в том, чтобы создать Соединенные Штаты Африки вплоть до границ с Эфиопией. Незначительным большинством голосов Южная Родезия проголосовала за собственное правительство и в 1923 году стала самостоятельной колонией.
К концу сороковых годов заговорили о другом объединении — с Северной Родезией и Ньясалендом. Страстным поборником этой идеи был Рой Беленский, в то время действовавший в Северной Родезии. И позднее Беленский пытался внушить всем, что этот союз благоприятно отразится на политическом развитии африканцев и будет способствовать сближению рас. Однако этот план преследовал совсем иные цели.