И только африканцам он никак не может внушить доверия, хотя и делал для этого смелые попытки. А африканцы, к несчастью для сэра Роя, составляют большинство в стране. В их кругу он теряет уверенность, не знает, чего они хотят, и даже не понимает, как это они могут чего-то хотеть.
Африканцы не желают слушать разглагольствований сэра Роя, и поэтому он приберегает свое красноречие для английского правительства, пытаясь убедить его в благородстве своих намерений. Африканцы склонны запоминать наиболее конкретные высказывания сэра Роя за последние годы. Я приводил уже целый ряд таких изречений. Вот еще несколько:
«Африканец не может надеяться стать хозяином в Федерации даже через сто или двести лет» (1956).
«Пора нам решить, сохранится ли здесь цивилизация, то есть останемся ли здесь вы и я, европейцы, и останется ли все то, чем мы дорожим…» (9 февраля 1957).
«Демократия, основанная на всеобщем избирательном праве, позволяет местным демагогам называться вождями, а умеренных обрекает на прозвище Квислингов» (17 сентября 1959).
Критический анализ заявлений сэра Роя обнаружил бы в них сумбур противоречий, что серьезно пошатнуло бы его положение в политически более устойчивом обществе. Но в непоследовательности сэра Роя, может быть, есть своя хорошая сторона: ради сохранения власти он овладел искусством приспосабливаться. Он только кажется похожим на политического деятеля — в его внешности и поведении проглядывает бывший боксер. Он чувствует свою силу, когда его носят на руках. Популярность— это та трость, на которую он должен опираться; он, по-видимому, не настолько силен, чтобы обойтись без этой подпорки. И когда Рой Беленский поймет, что он не в силах изменить окружающий мир, он, возможно, предоставит миру изменить его самого.
В жизни Роя Беленского не было прямых дорог. Его отец был польский еврей, который, по утверждениям большинства историков, эмигрировал сначала в Швецию, оттуда в Америку, а затем в Южную Африку, где женился на африкандерской девушке. С первой партией переселенцев он прибыл в Солсбери, и Рой родился на улице Пионеров в то время, когда у первого пекаря еще не было средств на постройку настоящей пекарни и он устраивал печь в термитнике, заполняя яму горячей золой, а первому мяснику приходилось полагаться на свое ружье, чтобы снабдить мясом покупателей.
Беленский приводил следующий довод в пользу включения Ньясаленда в Федерацию. Он хотел уменьшить бедность этой страны. Он сам перенес бедность и любит упоминать, что до шестнадцати лет спал без простыней. Сэр Рой, кажется, считал, что стоит лишь уничтожить бедность, как все будут удовлетворены. Духовные потребности никогда не находили в нем отклика.
Окончив несколько классов школы, Беленский перепробовал множество профессий: он был барменом, продавцом, железнодорожным рабочим. Его будущая жена, девушка из шотландской семьи, жившей в Южной Африке, подавала ему чай в одном из кафе в Булавайо. Он был машинистом, профсоюзным лидером и чемпионом в тяжелом весе. Рассказывают, что, когда однажды он выводил свой паровоз из депо в Брокен-Хилл, весь кожух паровоза был расписан антисемитскими ругательствами по адресу еврейской крови его отца. Не странно ли, что Беленский поддерживает дискриминацию миллионов небелых в Федерации?
Когда с ним разговариваешь и слушаешь его анекдоты, начинаешь понимать, почему многие поддаются его обаянию и считают Роя Беленского славным парнем. От него так и пышет здоровьем, отличным самочувствием и самоуверенностью. Своих противников он поучает как школьников.
Локомотив — символ его жизни. В торжественных случаях и во время избирательных кампаний он любит появляться на собственном паровозе, в старой форме машиниста. Он стоит впереди всех с запачканным сажей лицом и машет фотокорреспондентам, толпящимся на перроне. Паровоз пыхтит, клубится пар. Беленскому кажется, будто он въезжает на своем паровозе в будущее.
Может быть, есть фигуры, более достойные стать премьер-министром. Но едва ли можно найти подходящего человека более правой ориентации. Партия Доминиона (Dominion Party) получила на последних выборах в Южной Родезии наибольшее число голосов, по выдающихся личностей в ней нет. Ее лидер Уинстон Филд чуть не получил портфель министра, но вряд ли ему удалось бы уговорить британское правительство дать согласие на самоуправление, если он заявил: «Мне следовало бы подчеркнуть, что мы, родезийцы европейского происхождения, не побоимся драки, если будем вынуждены пойти на это…»
Суть политики этой партии раскрывается в словах ее делегата на конгрессе в августе 1959 года: «Расширение избирательного права зависит от взгляда на вещи. Только одно может быть объективным фактом: цвет кожи». Если бы не было партии Доминиона, сэр Рой попросил бы наиболее консервативных членов собственной партии создать ее. Ведь сильная оппозиция справа заставляет многих воображать, что правящая Федеральная партия стоит за более либеральный путь.
Путь более либеральным взглядам прокладывает Гарфилд Тодд[12], бывший миссионер из Новой Зеландии, один из самых выдающихся европейцев в Африке. Его прошлое, правда, во многих отношениях настораживает. Будучи премьер-министром Южной Родезии до 1958 года, он применял слезоточивый газ против забастовщиков и к национализму африканцев относился так же нетерпимо, как сэр Рой и сэр Эдгар Уайтхед. Но ему пришлось выйти из рядов собственной партии, после того как он повысил зарплату промышленным рабочим-африканцам с 60 до 95 крон в месяц и ввел более умеренный избирательный ценз, в результате чего восемь тысяч африканцев получили право голоса. Лорд Молверн, первый премьер-министр Федерации, спросил его по этому поводу: «Вы и в самом деле надеетесь постичь вечные истины, пересчитывая носы?»
Говорят, поражение на выборах 1958 года сделало Тодда совсем другим человеком. Когда я встретил его через год после этого события, он пришел к окончательному выводу, что эпоха превосходства белых прошла. Это наполовину примирило его с африканским национализмом, и многие африканцы, оставшиеся после запрещения Национального конгресса политически бесприютными, объединились с ним, по крайней мере временно, в партии Центральной Африки. Большинство африканцев знает, однако, что партия с высоким процентом африканцев никогда не будет популярна среди белых, которые в конечном итоге решают исход выборов.
Но Тодд смотрит в будущее и заявляет, что он не будет больше считаться с мнением белых избирателей. Он заглядывает вперед, в тот день, когда белый не сможет быть избран в парламент, не получив поддержки африканцев. В этот день осуществится истинное партнерство и исчезнет дискриминация. Его программа — получение Северной Родезией и Ньясалендом самоуправления до 1965 года и получение африканцами большинства в парламенте и правительстве Федерации. Однако, чтобы не напугать белых такой радикальной программой, он предлагает систему, действующую в Танганьике: в переходный период все избиратели голосуют в своем избирательном округе за одного представителя от каждой расы.
— Федерация — полицейское государство, и оно становится все хуже, — заявил мне Гарфилд Тодд. — Многие африканцы боятся, что подвергнутся репрессиям, если войдут в нашу партию, и мы не сможем устраивать собраний в Ньясаленде. Если стольких людей будут долго держать в тюрьме, от нормальных отношений между расами не останется и следа. После мятежа целью политики должно быть не восстановление порядка, а удаление причин, вызвавших насилие.
Своим обращением к более радикальному либерализму Гарфилд Тодд сможет на некоторое время заполнить пустоту, возникшую после разгона Национального конгресса, партии большинства. На собраниях он выступал с юношеским пылом и глубоким убеждением в своей правоте, выдававшим в нем миссионера.
И сэр Рой, конечно, втайне благодарен Тодду за то, что тот втягивает политически сознательных африканцев в европейскую партию, которая не может угрожать правящей партии. Многие белые в то же время думают, что под длинными ногами Гарфилда Тодда нет прочной □поры и что его магическое обаяние не приносит ему никакой пользы.
Национальный конгресс и его идеи продолжают жить за пределами страны. Джошуа Нкомо, вождь Национального конгресса Южной Родезии, и Каньяма Чьюме, секретарь партии в Ньясаленде, были за границей во время операции «Солнечный восход». Их штаб-квартира — в Лондоне, тайными путями они получают сведения о том, что происходит в их отечестве.
Они произносят речи в Англии и США, часто вступая в поединок с официальными представителями Федерации. Они издают брошюры, сотрудничают с такими сочувствующими им группами в Англии, как Африканское бюро (Africa Bureau), Христианские действия (Christian Action), Движение за свободу колоний (Movement for Colonial Freedom)[13], а также с либеральной и лейбористской партиями…
После нашего путешествия по Африке мы встречались с ними, как и со многими другими африканцами, либо изгнанными из страны, либо обучающимися в Лондоне, на улице Гауер-стрит, 200, недалеко от Истон Стейшн. Здесь, в маленьком закопченном домике, размещается европейский центр панафриканского движения. В конторе, расположенной в подвале дома, висит нарисованный углем портрет доктора Банда. Старомодные пишущие машинки размножают памфлеты и листовки; неофициальные послы шестнадцати африканских стран пытаются найти здесь общее решение вопросов, стоящих перед Черным континентом.
Джошуа Нкомо — толстый веселый человек, бывший распорядитель на аукционах. В нем нет ни капли фанатизма. Он легко может убедить противника и завоевать на свою сторону колеблющихся, но ему трудно издалека, из Лондона, руководить национальным движением в Южной Родезии.
Каньяма Чьюме — небольшого роста худой человек лет тридцати. Он тоже поразительно веселого нрава, так же оптимистически смотрит на будущее, но не склонен к уступкам и компромиссам. Он отказался даже встретиться с чиновниками министерства по делам колоний, считая, что все переговоры должны вестись с Банда (Стариком, или Доктором, как его все называют). Он требует сначала освободить Доктора и перевести его обратно в Ньясаленд.