Вскоре она приглашает нас обедать; внешне миссис Литл очень приветливая женщина, когда мы входим, она сама угощает нас коктейлем из вина и крем-соды.
— Университет? — удивляется она, — я знаю агента фирмы «Ремингтон», он поставляет туда пишущие машинки.
Дверь в кухне открыта, ее подпирает черепаха в оправе из черного дерева. В гостиной масса фарфоровых безделушек: миниатюрная посольская карета, голубой рыцарь Стены украшены огромными картинами. Одна из них напоминает работу какого-то фламандского мастера, другая Утрилло, третья Тернера. А все они написаны голландцем, который, живя в Родезии, копил деньги для возвращения домой.
Мистер Джонс, брат миссис Литл, тоже приглашен к обеду. Он живет в соседнем доме. Свою семью он отправил на Райские острова: это два песчаных холма с несколькими отелями, расположенные в проливе, отделяющем Мадагаскар от континента. За день до этого, 28 апреля, начались школьные каникулы, как раз когда парламент Южной Родезии окончательно принял репрессивные законы и, не беспокоясь больше за судьбу государства, одни члены парламента отправились к водопаду Виктория наслаждаться нетронутой Африкой, другие подались к Индийскому океану, чтобы там в масках нырять среди полосатых рыб.
Миссис Литл обладает той откровенностью, которая, кажется, самим богом дана в подарок людям, переселившимся в колониальные страны. Поведение этих людей, даже не пытающихся скрывать свои чувства, ярко выделяется на фоне официального ханжества.
Миссис Литл родом из Корнуэлла, одна из восемнадцати детей своих родителей. До совершеннолетия она жила вместе с восемью сестрами в одной комнате. В двадцатые годы вышла замуж и переехала в Родезию. Сначала жили бедно, но мало-помалу муж собрал деньги и купил этот дом. потом еще один, и они стали жить в достатке. Но потом муж умер, миссис Литл построила сыроварню, чтобы помочь своим сестрам, которым тяжело живется в Англии, но фабрика до сих пор приносит только убытки. Большинство ее братьев погибли во время войны, один из оставшихся в живых, мистер Джонс, живет в ее втором доме, где живут также две вдовы погибших братьев.
Дом миссис Литл носит название Ранула. Меня интересует, откуда такое название?
— Это искаженное Рэнли, — говорит миссис Литл, — виконт Рэнли мой отец. Он был учителем в Корнуэлле. Его не интересовали титулы. Двое из моих братьев — близнецы. Люди спрашивают, почему так важно знать, кто из близнецов родился первым. Но ведь именно тот, кто родился на пять минут раньше другого, получает титул виконта — виконт оф Рэнли.
Я посмотрел на Джонса — она говорила, что он старший брат. Тот улыбнулся мне.
— Он никогда не пользуется титулом, — продолжала миссис Литл, — мой дедушка по матери был француз, великий композитор Блесс, вы знаете его? Он был женат на немке, а мой дедушка по отцу был женат на итальянской графине. На этом кончаются мои познания родословной; в моих жилах течет кровь всей Европы. Я чувствую себя лучше с иностранцами, потому что во мне есть капля их крови.
Миссис Литл взглянула на нас, проверяя, не чувствуем ли мы себя польщенными, и предложила еще по стаканчику крепкого вина.
Некоторые женщины любят вплетать в свой рассказ без всяких пояснений имена знакомых им лиц, будто они известны собеседнику. В рассказе появляются все новые имена, воспоминания все время обрываются и сменяются другими. Вот картина детства: осел, нагруженный рождественскими подарками, шествует со станции; новогодние подарки под елкой, комната девяти сестер, куда не разрешалось входить братьям.
Она достает альбом в бархатном переплете. Мне кажется, будто я уже видел где-то эти посеревшие фотографии давно разлетевшихся из своего гнезда неблагодарных детей. Здесь карточки всех родственников, сама хозяйка с пальцами, исколотыми швейной иглой. Этот спас какого-то утопающего, а вот эта обещала ухаживать за могилой брата, но никогда не приходила на нее, а этот заставлял свою племянницу платить за кофе, когда она приходила к нему в дом, а когда родители умерли, он переплавил их кольца.
В гостиную молча входит мистер Найджел. Мы также молча пожимаем ему руку. Он то садится в кресло, то встает и наливает себе стакан минеральной воды. Затем он снова садится в другом конце комнаты у торшера. На него никто не обращает внимания. Через некоторое время он желает нам доброй ночи и уходит спать.
Этот маленький пятидесятилетний мужчина в пенсне, с розовым, как у младенца, лицом и редкими седыми волосами, получает годовой доход примерно в два миллиона крон. Он владелец одной из самых крупных автомобильных фирм в Солсбери, на Кингсуэй. У него много магазинов готового платья и несколько гостиниц, в общей сложности девятнадцать предприятий. Он оставляет свой светло-голубой кадиллак на заднем дворе дома миссис Литл, у которой снимает комнату, предназначенную для прислуги, за 300 крон в месяц. В стоимость квартплаты входит ужин и право принимать гостей.
Но у него нет друзей, он слишком скуп даже для того, чтобы покупать себе молоко или минеральную воду, костюм на нем поношенный, ботинки он чистит себе сам. Кадиллак, собственность фирмы, является единственным признаком его богатства.
Миссис Литл так отозвалась о Найджеле:
— Для меня он простой квартирант, не подумайте что-либо другое! Он, конечно, хотел бы совсем другого, он ревнует, когда у меня собираются гости, приходит сюда, молча садится, несколько минут пялит на нас глаза, а затем уходит. Я ужасно зла на него! Я хожу в кино не меньше двух раз в неделю, а он за целый год ни разу не пригласил меня.
Мистер Джонс рассказал о себе сам. Он не поехал с семьей на Райские острова, потому что он ими уже сыт. Во время первой мировой войны он единственный из братьев остался в живых. После семилетней службы на рейсовом судне мистер Джонс приобрел пароход, курсировавший по линии Дурбан — Мадагаскар — Сейшельские острова. На этих отдаленных островах он прожил два года и основал там пивоваренный завод.
Когда он переехал в Момбасу, то возглавил экспедицию, которая субсидировалась американским концерном: с кинооператором и журналистом он совершил поездку по континенту на грузовике. Эта поездка по маршруту: Момбаса — Уганда — Северное Конго — озеро Чад — Лагос заняла пятнадцать месяцев. Ехать приходилось по бездорожью. Это было в 1927 году, и фильм, который они засняли, был первым документальным звуковым фильмом, посвященным путешествию.
Затем Джонс поехал в Англию, закончил там курсы по подводному плаванию и вернулся в Мозамбик как охотник за жемчугом. Когда однажды португальцы конфисковали у него улов жемчуга, он решил податься в Танганьику, где, по слухам, можно было ловить жемчуг таких же размеров.
В тридцатые годы он был гидом американской охотничьей экспедиции, направлявшейся из Солсбери через Бечуаналенд в Юго-Западную Африку, потом в Анголу, где диких животных больше всего, и через южное Конго в Северную Родезию. Позднее, когда диких зверей стало мало, он иногда помогал путешественникам-фотографам. А сейчас он больше всего любит сидеть дома и, отправив детей в кинотеатр на открытом воздухе, принимать гостей и угощать их жареными кукурузными зернами.
— Здесь уже стало почти как в Европе, тем не менее я никогда не уеду из Африки, такая уж у меня беспокойная натура.
Вокруг Солсбери вырастают все новые промышленные предприятия. Его дом теперь находится уже почти в центре города. Сейчас мистер Джонс готовит свою машину к поездке на искусственное озеро в Карибе. «Смеющиеся чернокожие джентльмены» с их врожденной честностью его уже не интересуют.
Благодаря Африке он прожил жизнь так, как хотел. Он не желал играть в виконта, культура и традиция для него ничего не значат, а Европа — мертвый континент. Биография мистера Джонса типична для многих белых в Африке.
Судьба миссис Литл еще более типична. В Кению многие европейцы ехали с большими капиталами и покупали там крупные плантации; в Родезию же, где земля менее плодородна, но богата полезными ископаемыми, из Европы приезжали люди победнее, без образования, готовые упорно трудиться. Вскоре они создали там свою Англию, без нужды и классовых различий (для белых!), со своими клубами и женскими институтами, кинотеатрами и праздниками цветов.
Миссис Литл не понимает, как это можно желать первым пересечь Африку от Момбасы до Лагоса. Она была всего один раз у водопада Виктория, один раз в Бейра, да и то только потому, что жителям высокогорья полагается время от времени отдыхать в долине расположенной на уровне моря. В остальном здесь всего достаточно: радио и газеты удовлетворяют духовные потребности, сыроварня не дает бездельничать. А все то, что она относит к «дикой и отвратительной Африке»— природу, змей, африканцев, — по ее мнению, следует уничтожить.
Для миссис Литл, как, пожалуй, для большинства белых, Африка отличается от Европы только тем, что она более спокойная, более богатая и более цивилизованная.
— Мы забрали из Англии все лучшее, — утверждает миссис Литл, — и поэтому нам незачем туда возвращаться.
Да, подумал я, из Англии вы вывезли с собой пунктуальность и определенные часы уборки, бекон и яйца, внешнее приличие и великодушную привычку к известного рода благотворительности. Англия дала вам парики для парламента и суда, жилеты на восьми пуговицах для посещения клубов и таинственные буквы перед фамилиями.
А старая английская идея о свободе и справедливости не была упакована среди того «лучшего», что вы взяли с собой. Но миссис Литл не огорчается: нет и не надо, без этого можно обойтись.
Если прислушаться повнимательней, то среди обманчивой тишины в этой стране слышен какой-то шум, ивам кажется, что это удары сердца империи.
Прислуга
У кухонной двери стоит женщина. В руках у нее корзина с салатом, помидорами и луком-пореем, на спине ребенок. Воспаленными глазками он поглядывает на нас из-за уха матери. Анна-Лена купила пучок лука.
— Дайте что-нибудь для малыша, — неожиданно попросила женщина.