Он презирал невежество. Он жил в одиночестве где-то между Гвело и Умвума только потому, что не выносил белых людей, бездумно прожигавших жизнь в перенаселенном мире. Сквозь пыль от старых газет, накопленных в кабинете, он с сожалением взирал на своих близких.
Его интересовало буквально все:
Светятся ли звезды сами по себе, или лишь отражают солнечный свет? Сколько пород птиц на Ян-Майене? Почему Дрезден называется Дрезденом?
Мы обменялись обеспокоенным взглядом — да, он старался. Но не для этого мира; задавая вопросы, он смотрел на нас откуда-то издалека и словно говорил: о вашем существовании я забуду очень скоро. Вокруг его бессвязных знаний сами по себе росли кукуруза и табак, а жена и дочь мечтали об обществе и сетовали на несчастную судьбу, в которой их муж и отец видел триумф своей жизни. Мы выпили на прощание. Он взял со стола рекомендательное письмо от нашего американского друга из Каира:
— Вы можете воспользоваться им в другом месте.
— Но ведь на нем ваше имя!
— Здесь много Ричардсонов. Напишите только другие инициалы!
Он заставил нас взять письмо обратно. Казалось, он хотел закрыть дверь, которая раскрылась по ошибке. С письмом в руках мы вспомнили гоголевского Чичикова, разъезжавшего по русским имениям и встречавшего самый разный и необыкновенный прием.
Родезия была открыта для нас.
Встречи в Форт-Виктории
— О, я думал это Геоф! — воскликнул при виде меня владелец лавки. — Нет, наверное, он пропылил мимо…
Вошел африканец, чтобы купить бутылку пепси-колы и несколько сигарет. На нем были жокейская шапочка и темные очки. Когда он ушел, хозяин заметил из-за прилавка:
— Раньше они носили перья и маски дьявола и плясали вокруг костров у пещер и при затмениях. Что получил этот парень взамен всего этого? Кока-колу, сигаретные окурки, велосипед, который без конца ломается. Раньше он жил бы в Зимбабве.
Никто из нас не знает, что потерял, достигнув нынешней стадии цивилизации, хотел заметить я. Но вместо этого сказал, что африканец, быть может, и не носил бы перьев и не жил бы в Зимбабве. И тогда он, наверное, был бы таким же незаметным, как и теперь. Да если бы мы и жили во времена Римской империи, то еще неизвестно, были бы мы среди тех древних римлян, имена которых дошли до нас.
Потом мы зашли за продуктами в мясную лавку. Нас обслуживал очень приветливый молодой продавец. Но, увидев африканца, стоявшего за нами в очереди, он буквально зарычал:
— Чего спишь, кафр!
Африканец вздрогнул и от растерянности забыл, зачем пришел.
— Ну давай говори что тебе нужно! Не могу же я возиться с тобой целый день!
Привыкший сносить любые оскорбления белых, африканец вежливо попросил несколько колбасок. У молодого продавца был такой вид, словно он значительно вырос в наших и своих собственных глазах.
Это случилось в Форт Виктории, самом старом городе Родезии. Главная улица города названа именем Алана Уилсона, первого белого человека, вступившего на его землю. Улица длиною всего в несколько сотен метров — часть шоссе Солсбери — Иоганнесбург. В здании, на котором развевается британский флаг, на первом этаже расположена почта, а на втором — библиотека.
На этой же улице находятся гостиница «Виктория» и еще одна гостиница, несколько банков — «Стандард Банк», «Барклай Банк», «Провиденшиэл Иншуэренс», универсальный магазин «Майкл», булочная с залом, где можно выпить чашку чаю, винный магазин под зеленым навесом.
Большинство городов этой части Африки выглядят так же, с такими же банками и универсальными магазинами вдоль главных улиц.
Как и все города Родезии, Форт-Виктория имеет свою африканскую локацию и тоже на довольно большом расстоянии от белых кварталов. Вывеска у въезда в нее призывает вас сообщить белому управляющему о цели приезда; но мы не стали этого делать. Мы просто хотели передать привет мяснику Джосиа Гондо от его друзей из Харари. В его лавке толпился народ. Люди покупали сердце, печень, легкие, желудки — внутренности дешевле всего и покупаются наиболее охотно.
— Они готовят пищу на кострах, — сказал Джосиа Гондо.
Это был полный, добродушный, довольный собою человек; он был не только мясником, но и председателем футбольного союза африканцев южного района — один из важнейших постов, которого может добиться африканец.
— Не говорите со мной о политике! — попросил он и погрозил пальцем. — У меня ведь покупают сотни европейцев.
Но ни один из его белых заказчиков не показывался в локации. Он посылал им товар на дом. Форт-Виктория — центр сельскохозяйственной области, в которой большинство жителей являются членами реакционной партии Доминиона.
Мы заговорили о других вещах, но чаще всего вместо ответа слышали его раскатистый смех. Перед уходом он сказал:
— Люди из Европы нам по душе.
— Почему же?
— В Англии и Скандинавии нет расовых предрассудков, высокая зарплата и нет бедных.
Европа представлялась ему Эльдорадо — сказочной счастливой страной, где все расы жили так же хорошо, как здесь белые.
Еще до нашей поездки сюда я спросил одну девушку, что она думает об Африке. Она была продавщицей табачного магазина в Стокгольме, где я иногда покупаю газету. Африка в ее представлении была большой страной со многими провинциями, населенная дикими животными, язычниками, миссионерами, страна, где почти не нужна одежда.
Как было бы хорошо, если бы моя знакомая из табачного магазина и этот добродушный мясник могли встретиться за стаканом пепси с соломинкой. Она внесла бы поправки в его представления о европейском Эльдорадо, а он смог бы рассказать ей, что он сам, как и она, мечтает увидеть льва, людоеда и пляски перед боем.
И оба они согласились бы с тем, что рассказы людей — наполовину ложь и что учебники, по которым они изучают другие страны, уже устарели; они пытаются показать скорее различия, чем сходство в жизни разных народов, — так более занимательно; это знают все, кто снимает фильмы или пишет в газеты.
Она бы поняла, что ее учебник отстал на несколько поколений, а он. быть может, понял, что для него учебник еще не написан. И он, может быть, сказал бы ей еще, что чем больше европейцы стремятся видеть Африку, состоящей из нескольких стран, тем больше сами африканцы желают видеть в ней единую страну — свое отечество.
Покидая город, мы думали об эмигрантах послевоенного времени, привлеченных сюда грандиозными обещаниями. Им, видимо, не раз пришлось пережить разочарование. Воспитанные на ковбойских фильмах, они ожидали встретить здесь дикую природу, а нашли совсем другую картину: аптекарский магазин, начальная реальная школа, продавец грек в бакалейной лавке, крестьяне, говорящие на африкаанс.
Надгробная надпись на загородном кладбище говорила о разочарованиях поселенца:
Радости, утраченные в жизни рано,
Смертный в кущах райских обретет,
Там вокруг все так чудесно и прекрасно,
Оттого, что бог все лучшее себе берет.
В Родезии не было божьего сада, но надежда на лучшую долю при распределении благ жизни видна из названий рудников в этой местности: «Безрассудный», «Медоносная птица», «Не отчаивайся»…
До самого начала первой мировой войны почти 90 процентов всего золота, добываемого в стране, получали на копях, открытых каким-то древним племенем. Что случилось с этим месторождением — одна из мировых загадок. В этой провинции встречаются деревья и фрукты, завезенные из Индии.
А сейчас золотые рудники, существовавшие много веков, заброшены, окружены метровыми термитниками, напоминающими коричневые готические здания. Одинокая металлическая птица сторожит копи.
Там, где когда-то жили люди, растет страмоний, дурман, бледное растение с дурным запахом, родственник картофеля. Достаточно притронуться к его листам, чтобы от тебя пахло целый день. Из семян этого растения изготовляют снотворное для тех, кто не в силах быть свидетелем превращения золотого века в век асбестовый.
А на берегу рек Шагаши и Лунди сидят черные рыболовы— они рвут на части негодные шины и вытаскивают из них полотняную основу, чтобы сплести из ниток сеть. Они бережно вытаскивают каждую ниточку и связывают одну с другой. Ни один вопрос не поставит их в тупик. Что такое солнце? — Остров в небе. А что такое Африка? — Остров на земле.
Около них притаилась мангуста, род ласки, со светло-коричневым мехом. Она легко приручается. Мангуста высматривает, чего бы съесть. Не подозревая ничего плохого, к ней приближается ядовитый, так называемый геометрический паук, черный и круглый, как пуговица на старомодном ботинке.
Вечер на плато
Один за другим с деревьев падают листья, и сразу же их место занимают новые — так на одних и тех же ветвях встречаются осень и весна. Мы видели это на разных деревьях: на момбо, кора которого хороша для веревок; мхенга, из которого в Африке делают ручки для кирок и мотыг; марулаце, из плодов которого белые делают соки и желе, а черные — пряные напитки.
Под колесами машины огромные, больше человеческой ступни, листья шуршат, будто мы едем по ржавому железу.
Я выхожу из машины и, пробравшись сквозь кустарник, усаживаюсь на жесткой траве. Передо мной, словно покрытая серо-зеленым брезентом, лежит спокойная степь, готовая выдержать любые испытания. Вглядываюсь в небо, надеясь увидеть птиц, но тщетно — ведь до вечера еще далеко. Все замерло в ожидании живительной прохлады; в воздухе — бледно-розовое марево от раскаленной земли.
В этих просторах чувствуешь себя одиноким, как в безбрежном океане. Такое чувство я испытывал в детстве, когда убегал от друзей и близких в лесную чащу, чтобы подумать, разгадать какую-то тайну. Люди, голоса, обязанности — все исчезает, остаются лишь загадочные зарубки на коре деревьев да таинственный шепот листвы. Здесь постигаешь значение слов: смерть, трава, облака.
И вдруг в этом одиночестве появляется жизнь: мимо проходит, чопорно вышагивая, птица-секретарь, часто встречающаяся в африканских степях. Всем своим видом она напоминает писаря начала XIX века в его единственном, уже изрядно потрепанном костюме. Но и она исчезает, близоруко поверив манящему горизонту; ее помет, словно фосфор, блестит на камне.