Рассказывая, миссис Райдер негромко смеялась. Она как будто радовалась тому, что знает такие вещи. В молодости она работала учительницей в Бирмингаме; она захватила с собой в Родезию целый воз тетрадей — последние сочинения ее класса.
Муж ее молчал, поглядывая на нас сквозь сетку от москитов — так он, наверное, сидел на веранде изо дня в день весь год. Он рано отошел от дел, его вполне удовлетворял доход, получаемый от двух домов в Булавайо, и акций, вложенных в небольшие разработки меди и асбеста.
Предметы в его комнате больше говорили о хозяине дома, чем он сам. На одной из фотографий он был снят в Дамфрисе двенадцатилетним мальчиком, в штанишках до колен, с саблей поверх школьной куртки и томиком избранных стихов Бёрнса в руке — премия в день окончания школы. На стене под стеклом висела медаль, полученная от министерства сельского хозяйства за рекордный урожай кукурузы с акра пашни. Но теперь фермы нет — она продана.
— Тебе пора гулять, — сказала миссис Райдер. Тогда мы поднялись и отправились все вместе.
— Я дойду до бензоколонки, поболтаю там со стариком буром. А потом зайду в бакалейную лавку и поговорю с греком. Это займет всего час, — деловито сказал мистер Райдер.
Мы пошли проводить его до дороги. Он повеселел, предвкушая встречи и возможность поболтать. Вдруг он схватил нас обоих за руки и сказал тихо, но с волнением в голосе:
— Если бы вы видели, какие были раньше поезда! Замбезийский поезд люкс! Отличные поезда! Можно было занять отдельный вагон с тремя спальными купе, двумя туалетами, ванной и салоном. Пять тысяч крон в месяц — в эту цену входили повар и еда, — и можно было отправиться куда угодно по дорогам Родезии, останавливаться на любое время. Если только была боковая ветка, можно было остановить поезд и потребовать отцепить вагон. Где угодно… На какое угодно время… В Родезии…
Это привело меня в ужас: странная форма туризма.
Может быть, бумеранг судьбы забросит мистера Райдера обратно в Дамфрис? Нет, он предпочитал после обеда поболтать часок с буром и греком, а остальное время ничего не делать. Кто хоть раз отведал африканской воды, — утверждают арабы, — непременно вернется, чтобы попробовать ее вновь. Иначе его изгложет тоска.
Мистер Райдер указал на поля и кусты по ту сторону дороги.
— Несколько лет тому назад здесь была туземная деревня. У них был вождь, они изготовляли великолепные калебасы. Земля была плодородной и ее купило одно предприятие.
— И что же, вождь получил что-нибудь за землю?
— Нет. Оказалось, это государственная земля. Вождь думал, что он ее хозяин, ведь здесь всегда жил его народ. Но он узнал, что им предоставляется резервация в другой провинции. Там он и умер от огорчения. Говорили, что он отравился ядовитым растением, какого нет в его родной местности.
Мистер Райдер улыбнулся.
— Ну, я пойду дальше, к гаражу.
Прежде чем он вернулся на свою веранду, мы успели уехать за много миль от фермы.
Исчезнувшая надпись
На холме, где покоятся руины Зимбабве, космосовые цветы покачиваются от зимнего ветра совсем как колокольчики и ромашки на шведских курганах.
Перед нами классический африканский пейзаж: мягкие очертания гор, долины, расходящиеся в виде звезды от развалин, потоки, бегущие с гор, цитрусовые рощи, мохнатые зеленые смоковницы. Ясным утром веет приятной прохладой, вдалеке слышен крик петуха.
Руины молчат. По гранитным стенам плавно изогнутой арки взбирается каменный зверобой и влажный мох. К траве приникают надгробные камни и остатки алтарей, а на высоком крутом холме возвышается акрополь Зимбабве — вот так же под защитой какой-нибудь высокой горы располагались античные города.
В начале века эти развалины принимали за творения арабских и финикийских рудокопов, бродивших по стране Офир в поисках природных богатств. Португальский историк XVI века упоминает крепость Мономотапа с древней надписью над воротами, которую никто не мог понять. Когда руины были открыты вторично, около 1860 года, никаких письменных знаков не нашли, но многие продолжают думать об исчезнувших загадочных словах. Найденная в развалинах керамика была либо традиционным искусством банту, либо имела восточные орнаменты, характерные для XVII века и более позднего времени.
В самой глубинной стене акрополя нашли кусок дерева тамбути. Его исследовали и решили, что до того, как оказаться здесь, он был частью более древней постройки, примерно начала VI века. Но доказать этого никто не смог.
Руины Зимбабве вдохновили Райдера Хаггарда на роман «Она» и стали одним из самых популярных в Родезии мест, привлекающих туристов не менее чем водопады Виктории. Загадка этих руин еще не решена и порождает самые фантастические теории.
Но в общем руины свидетельствуют о не очень высокой ступени цивилизации — вероятно, африканской; путаные ходы в стенах, изображения символов плодородия и птицы, отчеканенной теперь на монетах Федерации.
От Зимбабве на восток идет пустынная дорога, по ней можно ехать часами и никого не встретить. Кое-где на скалах сохранились рисунки: мужчины с узкими бедрами, жирафы и болотные птицы. Какой-то неизвестный народ, живший среди скал, — не бушмены — когда-то создал эти вечные памятники искусства.
Возвышенность понижается, и на дороге перед самым автомобилем неожиданно появляются мартышки и павианы. Баобабы в драматической позе грозят небесам. Блестящая, отливающая лиловым кора с наростами прикрывает дуплистый ствол. Баобабы смешны как клоуны, но, когда их много, они напоминают слонов.
На баобабе африканцы пристраивают пчелиные ульи: на ветвях укрепляется свернутый в трубку кусок коры. В нем поселяются пчелы. Потом их выкуривают, поджигая сухую траву. Вот так и возникают лесные и степные пожары. Нам часто приходилось видеть пелену дыма, а если уж начинали гореть телефонные столбы, нужно было либо поворачивать назад, либо прибавлять скорость.
Вдоль дороги, ведущей к мосту Бирченаф, тянутся убогие резервации: песок, кактусы, козы, наглые павианы. Дети по традиции машут руками, растопырив пальцы, это означает — в руках нет ничего, что может свидетельствовать о недружелюбии. Некоторые женщины почему-то отворачиваются. Пожилые мужчины стоят в смиренной позе у обочины дороги, сняв шляпу — ведь в машине мог оказаться и комиссар по делам туземцев. Если не поприветствовать его, можно заработать наказание.
Гостиницы «Гнома», «Мкапа» стоят на сваях, там подают маисовое пиво и фруктовые напитки. Путник африканец, идущий из Ньясаленда или Мозамбика, может переночевать в бамбуковой хижине. А таких странников сколько угодно. Они обычно несут на голове невероятно тяжелую ношу. Нам попался человек, идущий из Танганьики. У него не было с собой ни денег, ни еды. Он рассчитывал на гостеприимство в любой деревне, в любом племени. Многие африканцы напоминают кочующих дьячков или подмастерий, направляющихся на работу, учение или просто бредущих в поисках приключений и жизненного опыта. Африканцы встречают всех с таким гостеприимством, какое, говорят, существовало в средневековой Европе.
По мере приближения к реке Саби плато становится ниже; звенящий воздух наполнен легкими пузырьками, как бывает, если открыть глаза в воде и смотреть на освещенный солнцем предмет. Не то туман, не то солнечная дымка вдруг приводит в движение застывшую в мертвой зыби землю, и она кажется катится вам навстречу.
В маленькой гостинице у моста Бирченаф сидели люди, обмахиваясь носовыми платками. С низкой веранды с колоннами они смотрели вниз на речные отмели, где африканцы мылись и стирали свою одежду. Было время ленча, но все хотели только пить. В надежде заманить кого-нибудь в столовую, хозяйка отказывалась подавать бутерброды. Всех охватила апатия, обычная в жаркую погоду в низине: никто не был в состоянии спросить, почему в баре лежат два десятка львиных черепов; никто не был в силах попросить ложечку для сахарницы, поэтому сахар скоро стал коричневым от ложечек, вынутых из чашечек с кофе.
От реки Саби мы едем к поливным чайным плантациям у Чипинга, затем к лесу, окружающему горы Маунт-Селинда, где нас встречает дождь. Дорога вьется между тропическими Альпами, мимо миссий, вдоль границы с Мозамбиком. Обуглившиеся стволы деревьев — свидетели лесных пожаров — подпирают небесный свод со стороны португальской колонии.
Здесь, в восточных горах, природа очень похожа на природу, которую мы видели когда-то в Кении и Конго. Встречаются редкие породы деревьев; у птиц клюв напоминает расплющенную пластинку, звуки они издают странные: что-то вроде стука шарика пинг-понга, скатывающегося по лестнице. Здесь тоже часто встречаются маленькие уютные гостиницы: в британских колониях, как и в самой Англии, лучше всего жить в сельской местности.
Когда мы очутились на узких дорогах Вумбы, с обрывами по обе стороны, поднялся ветер. Перед автомобилем бежал красный столб пыли. В гостинице, расположенной высоко в горах, нашлись и комнаты, и тропический сад, и горькое пиво из Лоренсу-Маркиша, и трогательно примитивная столовая. Кроме нас здесь были разъезжающий по делам торговец и владелец фабрики из Энкелдорна. Они не обращали на нас никакого внимания.
— Родезия удивительная страна, — сообщил один из них. — Я здесь уже два года и принял местное гражданство.
— Я скоро сделаю то же самое, — сказал другой.
Они старались превзойти друг друга, расхваливая достоинства страны. Гордость за молодую страну понятна. Правда, мы ждали большей иронии от англичан, но оказалось, что они так и не выросли из старых школьных курток своей родины. Они строили здесь новую империю в миниатюре и находили водопады Виктории красивыми только потому, что они громыхали в Родезии, а не в Анголе.
Чтобы не слышать продолжения дифирамбов, которые мы знали наизусть, мы вышли на террасу. В этом заброшенном уголке с цветущими рождественскими розами, произведениями Черчилля на полуфранцузском языке и ручьями, бегущими с крутых горных склонов, мы остро почувствовали, насколько мы безнадежные личности: никак не можем научиться уживаться с людьми.