Из рощи доносился тихий говор африканцев, возвращавшихся домой. Они так легко ориентировались в темноте, будто был ясный день.
Выпив несколько рюмок, мужчины вышли на террасу гостиницы.
— Что там за чертовщина? — спросил один из них, тыча куда-то в темноту.
Пионеров Африки мы представляли себе иначе.
На следующее утро воздух под грейпфрутовыми деревьями был свежим. Крыжовник, поданный к завтраку, напоминал по вкусу землянику. Мы помчались вниз с гор к Умтали, третьему по величине городу Южной Родезии, лежащему на дне зеленой котловины. Там есть превосходная гостиница «Сесиль», где подают баранье сердце и дыни с имбирем. В клубах «Браунс» и «Роил» можно пострелять из лука.
Рудник без золота
В асбестовый город Шабани мы прибыли на несколько часов раньше Макса Колли — «лучшего гипнотизера Европы», как вещали яркие афишы со стены горняцкого клуба.
В кафе «Сесиль» меня обслужили прямо за прилавком, а африканцев с рудника «Не отчаивайся» отсылали к окошечку в стене. Женщина, обслуживавшая нас, была одинаково невежлива со всеми.
Мы поспешили в гостиницу «Нильтон». Там уже сидели фермеры с загорелыми лицами. Удивительно, до чего они похожи друг на друга — все в шортах с кожаными подтяжками поверх рубашек, с оттопыренными карманами, из которых торчали толстые пачки сигарет (в каждой штук 40, не меньше), под коротко подстриженными волосами — жирные затылки, мятые шляпы на полу. У стойки, подняв лапу, мочилась собака. Подвыпивший мужчина в рубашке с изображениями этикеток от вермута, никого не стесняясь, орал на жену.
У двери гостиницы «Нильтон» мы впервые увидели нищего африканца, который, молитвенно сложив руки, просил милостыню на ндебельском наречии. Мимо него прошел какой-то человек, обернулся, прицелился и ловко запустил ему прямо в затылок пенни. Потом около старика остановилась белокурая девочка лет пяти. Она медленно вытащила из кулька конфету, положила ее в рот, а открытый кулек протянула старику. Когда тот хотел взять конфету, она рывком отдернула кулек, а потом долго и серьезно наблюдала за выражением его лица.
Позже мы рассказали об этом эпизоде одному шведскому промышленнику в Солсбери. Но он никак не реагировал. Ведь уже много лет его ничто особенно не волновало; да и не для того он приехал в Родезию, чтобы глазеть по сторонам. А может быть, он специально закалил свою душу, чтобы ничем не возмущаться — это могло помешать его делам.
Но, к счастью, миновало то время, когда мир верил россказням о том, будто в Африке все так таинственно и непохоже на то, к чему мы привыкли. Наш шведский знакомый, да, пожалуй, и многие другие подтверждали выраженную как-то лордом Пальмерстоном мысль: «Если я захочу что-нибудь узнать о стране, то к человеку, прожившему там тридцать лет, я обращусь в последнюю очередь».
О затхлости жизни в Шабани можно было бы написать многое. Я не нашел там ничего, что соблазнило бы меня связать свою судьбу с асбестовым рудником «Не отчаивайся».
Ждать гипнотизера Колли нам не захотелось, и мы поехали дальше в Селукве. Тяжелые машины разбили дороги, а дожди завершили дело и превратили их в сплошное месиво. Передние амортизаторы, растеряв все свои болты, стучали о землю. Я полез под машину и снял их совсем. Вскоре запахло горелым маслом, давление упало до нуля. Ни телефона, ни одной встречной машины. Дав мотору остыть, я снова завел его.
Наконец, измученные и вспотевшие, мы, грохоча словно трактор, ввалились в Селукве, значившийся на нашей карте как большой город. День был праздничный, и я спросил африканца, работавшего у гаража «Джекки», есть ли в городе механик. Он указал нам на домик самого Джекки. Здесь мы обнаружили рыжего англичанина, лакомившегося со своим семейством воскресной индюшкой. Послушав мотор, он всплеснул руками: еще один километр — и даже утильщик отказался бы от него. Нам пришлось оставить свой «Моррис» до понедельника в гараже «Джекки».
Африка — это вам не парк для прогулок, и нам совсем не хотелось оставаться в Селукве только для того, чтобы поесть мороженого. Городок лежит на высоте 1600 метров, окружен зелеными холмами и напоминает такие шведские местечки, как Гетене и Грэсторп. В то воскресенье было очень тихо. За всю вторую половину дня через город прошло не больше восьми-десяти машин.
Мы бродили по городу целый час и только тогда наткнулись на белых. Это был наш знакомый механик с дочерьми. Он сказал, что в городе живет еще несколько сот белых, но теперь они перебрались в горы. Люди уезжают, потому что сейчас здесь действуют лишь два хромовых рудника, а все золотые прииски — их около десятка — закрыты.
В Селукве всего четыре короткие улицы. Их можно обойти за десять минут. В полицейском участке спал африканец, на двери — список найденных вещей, предназначенных для распродажи с аукциона. В основном это саквояжи африканцев примерно с одним и тем же содержимым: дегтярное мыло фирмы «Лайфбью», пакет кукурузной муки, брюки и рубашка цвета хаки.
Городской парк в Селукве занимает столько же места, сколько его застроенная часть. В Родезии парки закладывают одновременно с первыми домами. Ведь здесь рассчитывают на то, что город разрастется и станет крупным — так, по крайней мере, обещают брошюрки для эмигрантов. Мы гуляли по парку под зелеными аркадами, слушая шорох пальм. На кегельной площадке в одиночестве тренировалась какая-то женщина. Африканские ребятишки завтракали на траве. У входа в парк висела афиша: приезжает Босвелл, первый цирк за восемь лет.
В Селукве у нас невольно возник вопрос: почему большая часть переселенцев всячески избегает африканцев? По самым различным причинам они селятся отдельно, в унылых эмигрантских поселках. Вся остальная страна остается для них пустыней.
Гранд-отель — самое монументальное здание города. В столовой мы оказались под взглядами целой армии нетерпеливых официантов. Как только они отводили от нас глаза, мы переставали жевать и чувствовали себя бездельниками, увиливающими от работы. Обед стоил четыре кроны: луковый суп, копченая макрель, пирог с сыром, жареная говядина с луком, холодный язык со свекольным гарниром, бланманже, сыр и чай.
Коридоры гостиницы — бесконечно длинные и прямые, словно разминированный фарватер, обозначенный на морской карте. В наш коридор выходило пятьдесят комнат, из них сорок семь пустовали. Ящик письменного стола был выстлан страницей из журнала «Булавайо Кроннкл» за 1956 год. Я увидел знакомое лицо — фотографию Вильгельма Муберга и рецензию на его роман «Эмигранты».
Мы расположились в зеленой гостиной, пили вино и читали газету. Мне попалось на глаза объявление о продаже небольшого золотого прииска. Владелец его не говорил на языке шона и поэтому не мог найти надежного управляющего. Он хотел продать участок за 16 тысяч крон.
«Гвело тайме» — единственное, что могли здесь предложить почитать До отъезда из Европы у нас были явно преувеличенные представления о недостатке книг в Африке — но ведь тогда неправильное представление было у нас почти обо всем. Мы уложили в чемоданы несколько томиков. Выбор пал на самые легкие и самые захватывающие: «Посол» Генри Джеймса, «В поисках утраченного времени» Марселя Пруста и что-то Достоевского. Я, конечно, не мог предполагать, что в Селукве у нас сломается машина, но рассчитывал на долгое путешествие в поезде и длинные вечера в африканской степи, где совершенно нечем заняться.
За многие месяцы пребывания в Африке я так и не прочел ни одной из привезенных книг. Этого со мной еще никогда не случалось. Здесь происходило много такого, с чем раньше я никогда не сталкивался. Может быть, ничего особенного, о чем стоило бы писать, и не было. Но я стремился запечатлеть и удержать в памяти все, боясь хоть что-нибудь упустить.
Я делал заметки о том, что видел или что мне казалось видел — это был мой способ успокаиваться, многократно испытанный и оправдавший себя. А моя жена хваталась за книги, как утопающий за соломинку, стараясь уйти от действительности, которую человек не в состоянии долго выносить. Иногда она зачитывала мне из книги какую-нибудь фразу, совершенно нереальную для Селукве. И тогда родезийский мир становился неосязаемым, его проблемы — никому не нужными, а люди утрачивали плоть и кровь. И мной овладевала необъяснимая тоска по искусству, фантазии, по гармонии и логике.
В Селукве было пять собак; мы увидели их на следующий день: два нечистокровных терьера, борзая, спаниэль и жирный мопс. Этакие злобные владельцы рудников, превращенные в собак.
На улицах не было ни души, не считая белого ребенка с черной нянькой. Зато псы маршировали взад и вперед в поисках приключений. Мы видели, как они после инспекции своих владений собрались на солнышке перед полицейским участком, чтобы посоветоваться. Они важно постояли несколько минут носом к носу, затем борзая выбрала направление, и все отправились под тюльпановые деревья.
В банке «Стандард Банк оф Саут Африка» нас спросили, с какой целью мы приехали в Селукве — не собираемся ли мы здесь поселиться.
— Нет, наш автомобиль…
— В каком гараже его чинят?
— У Джекки.
— Отлично. Я вчера играл с ним в гольф, второй механик уехал в Карибу. Мастерская Джекки — одна из лучших в Федерации.
— Прекрасно.
— И вы, значит, пользуетесь случаем, чтобы ознакомиться с Селукве. Жаль, что плавательный бассейн закрыт из-за холодной погоды.
— Мы были в москательной лавке, купили пленку у мистера Ли. Он показал нам свою библиотеку. Там нечего взять почитать, кроме «Ридерс Дайджест» и «Лондон иллюстрейтед ньюс». И почему-то на каждом углу нам встречался один и тот же инвалид.
— Крокодил откусил ему ногу. Я здесь уже целый год. А до этого два года служил в Солсбери в отделении банка в гостинице «Королевская».
О Солсбери этот человек говорил так мечтательно, словно о далекой столице мирового значения.
— Банк постоянно переводит нас из одного места в другое, — сказал он. — Если хочешь как следует знать страну, полезно посмотр