Самканге (на языке шона это означает «тот, кто хорошо жарит мясо») влюблен в еду, приготовленную женой. Он с удовольствием угощает своих гостей крепкими напитками, а сам, как многие другие интеллигенты из африканцев, предпочитает «мазо», апельсиновый сок. Это полный мужчина с хрипловатым голосом, возмущенный всеми нелепостями, наблюдаемыми в обществе. Академическая степень дает ему право не носить паспорта, но вместо него он должен носить с собой бумагу стоимостью в фунт стерлингов, подтверждающую, что он освобожден от ношения паспорта.
Стэнлейк не питает иллюзий по отношению к настоящему, он делает ставку на будущее и уверен, что выигрыш обеспечен. После жаркого из вырезки он становится задумчив:
— Мы так долго боремся за вещи, которые хотим иметь, что уже не уверены, сумеем ли воспользоваться ими, когда получим их.
В их доме всегда полно людей. У нас было такое чувство, словно сказанное здесь имело такое же значение для будущего страны, как то, что происходило в парламенте в каком-нибудь десятке километров отсюда. Английские журналисты приходили сюда, чтобы прощупать настроение африканцев — так делал, например, Антони Сэмпсон, писатель и корреспондент газеты «Обсервер». Здесь бывали африканские врачи, которым власти постоянно запрещали что-нибудь делать: например, проверять процент содержания алкоголя у пьяных европейцев; националисты из Северной Родезии, учителя, священники…
Был здесь и Блоук Модисейн, известный журналист из газеты «Драм» в Иоганнесбурге, — он бежал оттуда на север. Он говорил о Южной Родезии, как о родной сестре Южно-Африканского Союза, правда, несколько отставшей от него в своем развитии. Люди из Харари налаживали здесь контакты с африканцами и белыми либералами, живущими в Северной Родезии. Однажды ночью друзья перевезли Модисейна по неохранявшейся дороге в Танганьику, где его ждала свобода. В последний раз я встретил его в Лондоне в книжной лавке на Лейчестер-сквер. Как и многие другие, он писал в то время роман.
Собираясь в доме Самканге, мы думали о любимой идее Беленского, Майкла Бландела в Кении, бельгийских и французских колонистов: создать африканскую буржуазию, которая явилась бы буфером, смягчающим столкновение с пролетариатом.
Несмотря ни на что, в локациях все-таки процветает социальная и общественная жизнь. Это говорит об инициативе и предприимчивости африканцев. Согласно одиннадцатому разделу коммунального закона, семьи, проживающие в локациях, могут в любую минуту быть выброшены из своих лачуг, если они занимаются противозаконной деятельностью или если власти решат, что им вообще почему-либо «не подобает проживать там». Африканцы получают низкую зарплату; они не могут скопить деньги, чтобы вложить их в дело, способствующее процветанию страны. Если они хотят открыть какое-нибудь предприятие, им не предоставляют щедрых займов, как белым.
Гай Клаттон-Брок заметил, что если бы экономическая, социальная и политическая жизнь в европейском районе сопровождалась такими же ограничениями, эмиграция и капиталовложения прекратились бы и в Федерации воцарились нищета и застой. Когда-нибудь судьба белых будет определяться тем, насколько представления африканцев об общественной справедливости не похожи на представления белых.
В это время в Родезию прибыли с визитом лорд Хоум, лорд Перт и другие члены английского консервативного правительства. Их лица мелькали на страницах «Родезиа геральд», посвященных светской жизни: коктейли у генерал-губернатора, африканцы-официанты в белом подают сухое мартини и улыбаются. Они осмотрели достопримечательности, что заняло день или два — больше не нашлось ничего достойного внимания высоких гостей, — и никто не догадался сказать им, что следует остаться на несколько лет, чтобы понять эту страну.
Когда официальные гости хотят осмотреть «простой африканский дом», из департамента информации звонят в наиболее респектабельные дома и спрашивают — не примут ли они высоких посетителей. Откуда-то вдруг появляются цветы, начинают суетиться слуги, все прибирают и начищают. Когда генерал-губернатор недавно пожелал посетить дом цветного, позвонили Джо Калвервеллу, но он отказался от этой чести, и предложение досталось его соседу. Тот, в восторге от того, что высокий гость нанесет ему пятиминутный визит, продал всю старую мебель и купил новую.
Перед лордами лебезят, потому что, как весной сообщалось в одной из статей «Родезия геральд», наш главный враг находится в Англии» (читай: не в Претории). Милостиво кивнув головой, они быстро проходят по сцене, как в опере Джильберта — Салливэна, и затем с доброжелательной миной дают отзыв: все хорошо, между расами нет недоразумений, наоборот, здешние отношения между расами могут служить примером всему миру…
Однажды вечером у Самканге кто-то начал танцевать, напевая «Мы партнеры, мы партнеры…» на мелодию псалма. А двое других начали диалог:
— Я согласен с тем, что недавно сказал наш уважаемый Вилден. Я тоже чувствую себя беспомощным. Ведь нашей цивилизации всего семьдесят лет. Я до сих пор верю в средство из земляных червей; я сжигаю их, перетираю в порошок и даю своей жене. Это для того, чтобы она родила дочерей, которых я смогу продать.
— Для африканцев гораздо лучше оставаться на той стадии, на какой они находятся. Мы продолжаем искать в золе знаки предзнаменования и верить в привидения. Или, может быть, вы, господин доктор, можете вспрыснуть в мои вены культурные традиции нескольких веков?
— Я работал на ферме. Однажды ко мне подошел хозяин и сказал: «Джонни, ты получишь в день на пенни больше, здесь Федерация». Рядом с ним стоял, улыбаясь, новый надсмотрщик. Я повернулся к нему и сказал: «Благодарю вас, господин Федерация».
Белые много выгадывают от того, что здесь горькие мысли пытаются отогнать смехом. Подобные вещи мы слышали много раз и от белых и от черных. Их надо бы превращать в песни и шутки — ведь на севере нигде не услышишь таких забавных историй.
Смех — тоже форма сопротивления. В нем заключена своего рода перестраховка; этого не стоило бы принимать всерьез, если бы за этим не скрывались столь серьезные вещи. Но наступит время, когда мы всерьез посмеемся, вместо того чтобы смехом скрывать страдания.
Важно не впадать в патетику. В доме Стэнлейка и Томми кто-то сказал:
— Борьба за свободу — нечто более великое и вдохновенное, чем свобода, которую мы, может быть, обретем в результате этой борьбы.
«Мы партнеры». Африканец ритмично танцует, напевая, и его пение напоминает нам о треске пустых, шаблонных фраз, высказанных дельцами и политиками, к которым почтительно прислушивается весь мир.
Мы на острове
Шелах Рейнджер опоздал на ленч. Его пальцы были запачканы типографской краской. Студент африканец укрепил на доске несколько объявлений. Одно из них приглашало на дискуссию о свободе печати, другое призывало отправиться на рассвете вместе с женами с визитом к политическим заключенным, взяв еду и книги. «Я был в тюрьме, а вы не навещали меня» — упрекал плакат.
На другой день увидел свет новый номер «Диссента», который занимал двадцать страниц текста, отпечатанного на скверной бумаге. Если бы эта газета попала на глаза родезийцу, он наверняка швырнул бы ее в корзину для бумаги. Но в газетах и парламентах разных стран мира эти страницы вызывали оживленные дискуссии— ведь только они стояли на страже демократических идей, предостерегали о будущем, предлагали правительству конструктивный план. Только «Диссент» давал глубокий политический и психологический анализ событий, происходящих в Федерации.
Когда в 1957 году был создан университет, некоторые (кто знает, может быть, и сама королева) надеялись, что он не будет островком, а представит собой часть «Родезийского материка». Эта надежда оправдалась, но не так, как многие хотели. Здесь, на Маунт-Плезент, воздух был чистым и перспективы будущего ничем не омрачались. Только здесь да еще в локациях для африканцев я чувствовал себя свободным в Родезии.
Пожертвовав на создание университета крупную сумму, Англия потребовала, чтобы в него были допущены африканцы и вступительные экзамены для них не отличались от экзаменов для белых и чтобы в основу были положены требования Лондонского университета. Протестов и письменных заявлений со стороны родителей белых студентов было немного; спокойно и без шумихи здесь соединились расы: все едят в общих столовых и живут в общих домах — правда, в разных коридорах. Предрассудки — если они не переходили в политические разногласия — чаще всего исчезали, как только студенты ближе узнавали друг друга. Юноши и девушки уезжали домой к родителям и рассказывали им о жизни, о какой те не решились бы и подумать.
Так университет стал самой прекрасной картиной партнерства, какую только могла предложить Федерация, единственным местом, где расы встречались на равных условиях. В пропаганде для заграницы без стеснения используется эта картина: смеющиеся черные и белые в университетских столовых и аудиториях.
Однако эта картина полна фальши и лицемерия, так как не отражает положения, в котором находится громадное большинство населения. У Оливера Ндокони дядя сидит в тюрьме; у многих африканцев там родственники и друзья. Одна белая девушка сказала, что после того как сдаст экзамены, она не сможет больше встречаться со своей подругой, африканской студенткой, — этому мешали условности, которым подчиняются и ее родители и все общество.
Поэтому роль преподавателей здесь была особенно ответственна. Их значение в это напряженное время едва ли сводилось только к чтению курсов африканской истории или английской литературы. Гораздо большее значение имело то, что они утверждали нерушимый человеческий идеал. Они не выступали ни за, ни против африканцев, а анализировали идеи тоталитарного господства, возникавшие у белых и в дальнейшем одинаково угрожавшие и белым и черным.
Ежедневное общение с африканскими студентами помогало представить себе проблемы, стоявшие перед коренным населением. Большинство преподавателей приехали из Оксфорда и Кембриджа, из Южной Африки и Австралии, привлеченные лучшим положением и зарплатой, а также перспективой активного участия в культурной жизни страны. Когда они выступали против чрезвычайных законов, их обвиняли в том, что они вмешиваются в дела, в которые иностранцам нечего соваться. Но, несмотря на кратковременное пребывание здесь, некоторые из них изучили условия жизни африканцев, и