я в разных редакциях в 1930, 1941 и 1950 годах.
К 1930 году сгон африканцев с их земель был в основном закончен: сотни тысяч жителей были вытеснены в так называемые резервации, составляющие всего одну пятую территории страны. Голод и нищета коренного населения вскоре достигли такой степени, что власти были вынуждены прирезать к резервациям дополнительно 6,7 миллиона гектаров земли (разумеется, наименее плодородной). Эта куцая реформа не облегчила положения крестьян, которые до сего времени жестоко страдают от безземелья.
В настоящее время на долю 2,3 миллиона африканцев, проживающих в Южной Родезии, приходится около 15 миллионов гектаров (47 %) пригодных для обработки земель. Оценивая эту цифру, не следует забывать, что в хозяйствах коренного населения господствует подсечно-огневая система земледелия, при которой, для восстановления плодородия почв в условиях Африки, после снятия нескольких урожаев поля приходится оставлять под паром на долгие годы 215 тыс. европейских колонистов владеют примерно 24 миллионами гектаров (53 %), то есть в пересчете на душу населения в восемнадцать с лишним раз больше.
Тяжелое положение африканских крестьян, вызванное несправедливым распределением земель, усугубляется дискриминационным законодательством, направленным на то, чтобы обеспечить привилегированное положение европейским плантаторам. Так, например, закон о контроле за кукурузой устанавливает высокие закупочные цены для поселенцев и низкие для африканцев. Правительство лишает африканца права на государственную помощь, вынуждает его сокращать поголовье скота и так далее. Все эти меры направлены к тому, чтобы принудить африканцев покидать свои деревни и наниматься на работу на плантации, заводы и рудники, которые испытывают острую потребность в дешевой рабочей силе.
Той же цели подчинена налоговая политика южнородезийских властей. Система налогообложения, введенная ими, обязывает каждого взрослого африканца под страхом тюремного заключения платить высокие подушный и подоходный налоги. Налоги столь велики, что африканец зачастую должен расстаться со своим клочком земли и отправиться на заработки в город. Дешевый труд рабочих-африканцев обеспечивает монополиям колоссальные сверхприбыли, в десять и больше раз превышающие барыши компаний, орудующих в Европе. «Мы и пяти минут не просуществовали бы без туземца», — как-то в минуту откровенности признал бывший премьер-министр Южной Родезии лорд Молверн…
До 1922 года Южная Родезия формально управлялась британской Южноафриканской компанией, детищем Родса, и считалась ее «частной собственностью». Этот прием европейские страны нередко использовали для того, чтобы замаскировать свое господство в Африке. Бельгийское Конго в свое время также, например, считалось частным владением («доменом») бельгийского короля Леопольда II, пока тот не «сбыл» свою ставшую дефицитной собственность своему же государству. Так же поступила в 1923 году и Британская компания, продавшая право собственности на Южную Родезию Великобритании за 3750 тысяч фунтов стерлингов. Так Южная Родезия была включена в Британскую империю.
К тому времени в этой стране сложилась уже прослойка европейских поселенцев, которых британский империализм резонно рассматривал как своих союзников и опору в борьбе с национально-освободительным движением. Естественно поэтому, что британские власти согласились разделить с ними и власть в колонии. По конституции 1922 года поселенцы получили право иметь свой парламент (законодательное собрание) и свое правительство, наделенное довольно широкими полномочиями в области внутреннего самоуправления. Англия оставляла за собой лишь контроль над внешней политикой, финансами, вооруженными силами. Разумеется, коренное население не получило никаких гражданских прав и оставалось на положении париев. Правда, британские власти милостиво согласились взять на себя обязательство «охранять его права и интересы», но, как показало будущее, они не только ни разу не воспользовались этими полномочиями, а, напротив, используя свои «обязательства», поощряли расистские действия местных поселенцев. Такая обстановка создала благоприятные условия для развития в стране бациллы расизма, которая быстро проникла во все сферы политической, общественной и экономической жизни страны.
Расистская идея превосходства белого человека получила практическое воплощение в многочисленных дискриминационных законах, принятых южнородезийским парламентом. Эти законы наделяют европейцев практически неограниченной властью над жизнью и судьбами африканского населения. Так, закон о туземных делах предусматривает, что африканцы, живущие в резервациях, подчиняются департаменту по делам туземцев, состоящему исключительно из европейцев. Белыми являются также окружные комиссары по делам туземцев и коменданты резерваций. Они вершат суд, собирают налоги, наказывают тех, кто «ведет себя дерзко или неуважительно» по отношению к властям. Комендант осуществляет контроль за передвижением африканцев во вверенном ему районе. «Туземец» может покинуть резервацию только с его специального разрешения. Получив такое разрешение, африканец должен вернуться в резервацию до истечения срока его действия — в противном случае он будет осужден за бродяжничество. Если африканцу удается найти в городе работу, он обязан получить специальное удостоверение, куда заносятся сведения о месте его работы, заработной плате, уплате налогов, месте жительства и так далее. Малейшее нарушение системы пропусков влечет за собой арест и осуждение на каторжные работы: каждый год 10–15 тысяч африканцев попадают в тюрьму за нарушение «паспортного режима». Закон об устройстве туземцев в городских районах и регистрации запрещает африканцам селиться в европейских кварталах. Для них отведены поселки, расположенные вне черты города, — так называемые локации.
Духом расовой сегрегации проникнуто трудовое законодательство страны. Заработная плата африканского рабочего более чем в десять раз меньше заработной платы европейца, выполняющего ту же работу. Специальный закон об урегулировании в промышленности резервирует все должности, требующие более или менее высокой квалификации, за европейскими рабочими. Дело доходит до того, что, например, в строительстве африканцам запрещают пользоваться молотком, кельмой, мастерком — это привилегия белых рабочих. Африканские рабочие не получают ни пенсий по старости, ни пособий при утере трудоспособности. Забастовки считаются незаконными, африканские профсоюзы подвергаются преследованиям.
Зараза расизма проникла в широкие слои местных поселенцев. Европеец, разговаривая с африканцем, требует, чтобы тот встал и снял головной убор. Обращаясь к африканцу, он никогда не называет его по имени, а просто «мунт» (человек), «кафр» (чернокожий) или «бой» (мальчик), даже если тот втрое старше его. Белые господа дают слугам унизительные клички, так как они, видите ли, не могут запомнить их «варварских» имен. Расовая сегрегация преследует африканцев даже после смерти: в стране запрещено хоронить рядом черных и белых.
Таковы порядки, существующие в Южной Родезии. Нужно ли удивляться тому, что именно здесь родилась поговорка, которая предельно точно характеризует деятельность колонистов в Африке: «На Черном континенте нет ничего чернее дел белого человека!»
«Равные права для всех цивилизованных людей». Эти слова, принадлежащие «отцу страны» Сесилю Родсу, избраны девизом Федерации Родезии и Ньясаленда. Их любят приводить защитники южнородезийских порядков, когда сравнивают свои порядки с режимом, царящим в Южно-Африканской Республике.
Сходство этих порядков действительно бросается в глаза. Правда, к северу от Лимпопо не принято употреблять термин апартеид, взятый на вооружение правительством Фервурда. Здесь в ходу другой — «партнерство». Но это обстоятельство не способно затушевать разительное тождество этих двух понятий.
Что означает партнерство? Апологеты этой теории утверждают, будто бы они вовсе не расисты, а совсем напротив — они за укрепление отношений между расами. Все дело только в том, что, мол, различные расовые группы стоят на разных уровнях развития, а это затрудняет контакты между ними. Вот когда африканцы, заверяют они, поднимутся до уровня цивилизованных европейцев, тогда-то и наступит гармония в расовых отношениях. Что касается южнородезийского правительства, то все его помыслы и стремления направлены-де на достижение этой гармонии. Так выглядит партнерство на словах.
А на деле? Обеспечивает ли правительство равные возможности развития европейцев и африканцев? Отнюдь нет. Может ли, например; достичь уровня «цивилизованного человека» и получить избирательные права рабочий, получающий 5—10 фунтов в месяц, или крестьянин, доходы которого считаются одними из самых низких в мире? Могут ли рассчитывать на получение такого «звания» дети африканцев, если их даже не пускают на порог школы, потому что у родителей нет средств дать им образование и еще потому, что не хватает учителей и школ, в которых разрешено учиться африканцам?
«Образование и заработная плата, — делает вывод Пер Вестберг, — регулируются белыми. Значит, они могут регулировать и число избирателей». Следует подчеркнуть, что сами расисты не обманываются на счет истинного смысла партнерства. «Это верно, что у нас существует дискриминация по отношению к черным», — признавал Р. Беленский в 1952 году, а один из «изобретателей» партнерства лорд Молверн цинично охарактеризовал его как «партнерство всадника и лошади».
Любопытно вспомнить, что и сам Сесиль Родс весьма отрицательно относился к перспективе цивилизации африканцев. Он был решительно против того, чтобы «кафрам» давать образование «Ученых негров, — писал он, — пекут дюжинами… В результате получается следующее: поскольку для этих господ нет никакого дела, они становятся агитаторами, начинают толковать о том, что правительство плохо и что народ их порабощен. Одним словом, ученый негр — крайне опасное существо». Так выглядит партнерство на деле.