Полагают, что еще до VI в. индийские торговцы обосновались на восточном побережье и оттуда продвигались в глубь страны, к большим озерам. В VIII веке начал распространяться ислам. Арабы переправились через озеро Танганьика в бассейн Конго. Они двигались вверх по реке Замбези, скупая золото, слоновую кость и рабов. В средние века в Африку прибыли китайские купцы, в XVII веке они появились на Мадагаскаре.
В то время когда португальцы огибали мыс Доброй Надежды, Африка находилась под влиянием восточной культуры. Первые европейские исследователи шли по следам своих арабских предшественников. Большая часть континента уже была открыта египтянами, финикийцами и римлянами. Но для Генриха Мореплавателя, пославшего сюда свои корабли в тридцатых годах XV века, Страбон, Плиний Старший и Ганнон из Карфагена ничего не значили. С Африкой получилось так, как писал Джойс Кэри: «Все приходится разыскивать, открывать, описывать снова и снова тысячи раз».
В 1499 году к побережью Мозамбика причалило несколько кораблей под командованием Педро Альвареса Кабрала. Он намеревался заложить там форт, но был изгнан арабами и отправился в Индию. Однако он успел высадить на берег своего плотника Антонио Фернандеса. Фернандес бегло говорил на арабском языке, был переодет в арабскую одежду и выдавал себя за араба. Это был преступник, которому даровали жизнь при условии, что он выполнит самые опасные поручения, данные его хозяевами.
В его рапортах есть сведения о внутренних районах Центральной Африки. Несмотря на свою болезнь и враждебное отношение со стороны арабов, он сумел добраться до Мономотапа, где, по слухам, правил император Замбезии, которого называли Властелином рудников. Фернандес изучил численность местных племен и природные ресурсы страны. Коренное население восхищалось им и поклонялось ему как богу. В 1506 году он сообщает о «королевстве, называемом Веаланга… где никто не может добывать золото без разрешения короля под страхом смертной казни».
Сообщения Фернандеса подтверждаются современными сведениями о географии и минералах Родезии. Очевидно, ему были известны и огромные залежи меди в Северной Родезии.
О дальнейшей истории Родезии ничего не известно — летописцы забыли написать историю нескольких столетий и от XVI века переходят прямо к девяностым годам XIX века, когда в Родезию проникли англичане из Южной Африки. Перейдя к этим событиям, они сразу же впадают в извиняющийся, сентиментальный тон. Я не знал, кому мне верить, вскоре обнаружил, что не верю никому, и отложил свои исследования в ожидании более объективного материала.
Эти историки придерживаются той же точки зрения, какая излагается в брошюрах для будущих эмигрантов: завоевания белых в Африке избавили африканцев от жестоких междоусобных войн. Белые разбили племя матабеле, угнетавшее племя машона, и в стране наступил мир. Эти племена действительно враждовали между собой, и слова «свобода» и «рабство» вошли в их словарь задолго до появления европейцев.
Но как же белые ликвидировали вражду между африканскими племенами? Об этом ученые умалчивают. А ведь уже в 1896 году, когда небольшая группа европейцев пробыла в стране всего лишь несколько лет, народ матабеле поднял против них восстание, которое было потоплено в крови, и тогда машона поднялись вместе с матабеле. Нескольких лет владычества белых было достаточно для того, чтобы африканцы забыли о многовековой междоусобице и с тех пор никогда не ссорились.
Снова и снова белые господа повторяют сегодня, что двухтысячелетняя культура дает им право на господство. Этот же аргумент они приводят в обоснование своего требования независимости от Англии и хотят, чтобы мир верил их добрым намерениям по отношению к африканцам.
Примером того, как белые относились к африканцам— не две тысячи или две сотни лет тому назад, а в девяностых годах прошлого века, — может служить Южная Родезия.
«Европейцу еще не удалось высечь из негра искру вдохновения и инициативы, столь необходимую для того, чтобы он сам стремился к прогрессу». Так пишет Нора Кейн во «Взгляде на мир» («The view of the world»), книге, повествующей о развитии Родезии. Эту книгу читали большинство тех, кого мы встречали на ферме. Вопросов — почему и как — Нора Кейн не задает; свою искру поэзии она тратит на то, чтобы нарисовать красивую виньетку в конце книги:
«Черный человек Африки простирает руку к свету цивилизации, забрезжившему над холмами и долинами его древней родины».
Запертая комната
Повара пришлось рассчитать. Он много пил и отравлял себя наркотиками. Мы так и не узнали, куда он направился со своей семьей, похоронив ребенка. Социальной помощью в стране занимаются родные и друзья, а не общество. В муниципальной бирже труда Пэрди дали объявление: «Требуется повар, жалованье хорошее. Телеграммы о смерти родственников в течение первых двенадцати месяцев не принимаются». Так выглядит договор об отпуске в Родезии.
Новый повар приехал из Нката-Бэй в Ньясаленде. Там у него остались жена и трое детей. Кукуруза плохо уродилась, и у него не оказалось денег на выплату поземельного налога. Он надеется подработать здесь и послать деньги домой. Миссис Пэрди взяла его после долгих колебаний — он не умел печь яблочный пирог.
Нам все больше и больше становилось не по себе в окружающей обстановке. Жить так дольше мы не могли. Птицы улетали в страны с другим климатом. Шур-р-р… слышали мы в темноте. Это пролетал козодой.
У нас было странное состояние — нечто среднее между бессилием и отчаянием. Я не могу описать его, так как никогда не испытывал ничего подобного. Раньше я мог закрывать глаза на многое, наблюдать в течение дня все недостатки этого мира и смеяться по вечерам. В Федерации все было мелким — и зло, и насилие. Здесь не было военных блоков, холодной войны, атомных бомб, полетов в космос и борьбы идеологий. Здесь не собирались государственные деятели на высшем уровне, когда люди всей земли настороженно следят за их встречей. Да здесь и не было государственных деятелей, их заменяли несколько бесцветных фигур, уполномоченных своими друзьями заниматься дешевой политикой. Их беседы велись за обеденным столом. Все мы принимали участие в этих дискуссиях благодаря белому цвету нашей кожи.
В этой маленькой стране мы кружились в одном хороводе. Мы оказывали влияние друг на друга, старались добиться осуществления своих желаний, по воскресеньям играли с министрами в кегли. То, что на расстоянии казалось чем-то чудовищным, тиранией, здесь оборачивалось обыкновенной завистью и злобой в несколько увеличенном виде, ревностью домашних хозяек, боязнью конкуренции фабрикантов, мелкой клеветой, невежеством и лживостью.
Мы видели, как все просто и обыденно. И нельзя было выбраться из этих будней. Авиабазы и высокие налоги — отнюдь не самое главное в политической жизни Федерации. Здесь основной политический фактор — личные знакомства, и поэтому все являются глубоко заинтересованными политиками. Парламент — всего лишь место, где то, что было сказано за обеденным столом, заносится в протокол.
Каждое утро мы просыпались с таким ощущением, словно получили пощечину от сэра Роя Беленского. А сэр Эдгар Уайтхед, ученый, тугой на ухо и близорукий, премьер-министр Южной Родезии, ежедневно выносил новый приговор остаткам справедливости и безопасности, и нам казалось, будто он подписывает приказ о нашем аресте. Когда какой-нибудь профессор или адвокат возражал против чего-либо, ссылаясь на британские традиции свободы, сэр Эдгар выключал свой слуховой аппарат.
Знакомые Пэрди, приезжавшие погостить к ним на ферму, словно эхо повторяли те же слова и фразы. Уединенная усадьба, министерства и клуб в Солсбери, оккупированные селения в Ньясаленде — все это было частями одной действительности, предметом одних и тех же пересудов. От этого даже при желании некуда было деться. Такая обстановка могла бы послужить некоторым стимулом: в Центральной Африке, белое население которой приехало из Мальме и из Бормута, действия отдельного лица кое-что значили. Но мы были всего лишь гостями, и танцевать в одиночку не имело смысла.
Взгляды Пэрди и их друзей причиняли нам такие муки, что мы старались переводить разговор за столом на нейтральные темы. А если бы мы и высказали откровенно свое мнение, хозяева дома бесконечно удивились бы и искренне оскорбились. Ведь все, что они делали и говорили, должно было, по их мнению, помочь нам чувствовать себя в Федерации как дома.
А ведь у нас и в самом деле было много общего. Однажды вечером наш хозяин страшно удивил нас, заговорив о Т. С. Элиоте и об Иваре Аросениусе. Моя первая мысль была обманчивой: да это образованный человек! Может быть, я судил его слишком строго. Со мной это не раз случалось в Родезии. Я встречал любезных, обходительных людей, поражался их учтивости и великодушию. Но уже в течение нескольких минут ни к чему не обязывающий разговор на самые обыденные темы воздвигал между нами стену. Мы сидели, обменивались любезностями, и хотя на первый взгляд у нас было много общего, мы чувствовали себя чужими.
— Не женись на иностранке! — сказал мне однажды отец, когда я был маленьким. — Вы будете по-разному справлять рождество, твоя жена не будет знать, кто такой Густав II Адольф, у вас будет так мало общего!
Африка заставила меня понять, что одинаковые привычки, летние каникулы и Карл XII ничего не значат в отношениях между людьми. Для того чтобы понять друг друга, важно другое — единомыслие.
Однажды вечером мы все вместе отправились в спортивный клуб в Солсбери. Дженнифер была в новом голубом платье. Клуб находился на окраине города, возле него была устроена площадка для гольфа. В клубе отмечали введение чрезвычайного положения — пили пиво и виски, закусывали спаржей. Девочка из выпускного класса в старомодной коричневой школьной форме спела «Paper Doll»[7].
В клубе мы встретили англичанина, который раньше держал книжную лавку в Иордании, киприота, приехавшего в Родезию в поисках светлого будущего, и многих других. Все они спрашивали, как нам живется здесь, и, не выслушав ответа, рассказывали сами, как они хорошо живут. Один из них попытался дать мне ключ к разгадке поведения населения в Южной Родезии: