Он не подозревал, ни что его бедра, колени и плечи были сняты и усилены, чтобы удвоить или даже утроить эффективную силу мускулов; ни что ему в спину вставлены пластины для поддержки и защиты его спины, а другой щит установлен между его ребрами; ни о том, что между его ключицами установлена тонкая твердая пластина для усиления его рук, защиты сердца и подпитки энергией компьютера, который стал частью его личности.
Он не осознавал, что его глаза были вынуты и заменены протезами, в которые потом были вживлены его оптические нервы, и это помогало видеть электромагнитный спектр, который не видел ни один живой организм – спектр сходный с такими устройствами как сигнализация или компьютерные схемы.
Он не подозревал, что ему в мозг вживлены шизо-имплантаты; не один электрод, а несколько. Активированные, они контролировали его с таким уровнем сложности, что в сравнении с этим все, что он проделывал с Морн Хайланд, было топорной работой.
И он наверняка не подозревал, что прошли недели, пока все операции не были закончены. Фактически лишь сложные хирургические процедуры и сложные лечащие наркотики позволили докторам проделать все это в течение недель, а не месяцев или лет. Делать киборгов было непросто; в данном случае сложности лишь возрастали, потому что его создатели решили, что он должен, без сомнения, сопротивляться своему технологическому совершенствованию. Не потому что у него были моральные или душевные возражения; ничто в файлах ПОДК не позволяло предположить, что Ангус Фермопил будет возражать против того, чтобы стать киборгом. Нет, он будет бесконечно сражаться за свою независимость, потому что никогда и никому не позволит командовать собой. Та же самая технология, которая сделала его суперменом в его же оболочке, будет управлять им; полностью диктовать ему свою волю. Когда хирурги закончили, Ангус был не более чем орудием, биологическим осуществлением воли ПОДК.
Если повезет, он будет совершенным орудием. У него останется разум, память и облик – он сохранит все, что делало его опасным для ОДК и космоса, принадлежащего человечеству. Он мог отправиться куда угодно и делать все, что мог. Но сейчас каждым его действием управляли новые хозяева.
В некотором смысле хирурги изменили его так же неузнаваемо, как мутаген Амниона.
Если все операции прошли успешно.
Это был самый критический момент; если. Невральные пробы и метаболическое моделирование могло лишь снабдить информацией. Они не могли доказать, преуспели хирурги или нет. А компьютер, который будет управлять им может быть калиброван лишь в сочетании с его электрохимической «подписью», его уникальным эндокринно/нейроимпульсным балансом.
Наконец докторам понадобилось разбудить его.
Поэтому они начали удалять из его вен лекарства, посылая малые доли стимуляторов в его мозг. Осторожно регулируя процесс, они заставили его восстать от сна, который давал ему единственную защиту от ужаса и боли.
Когда он достаточно пришел в сознание, чтобы преодолеть сдерживающее начало и крики, они начали учить его, кто он такой.
Ты изменился.
Ты – Джошуа.
Это твое имя.
Это твой код доступа.
Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Найди новое место в своем разуме, место, которое похоже на окно; место, похожее на подпространство, соединяющее тебя, каким ты стал и тем, каким ты себя помнишь. Отправляйся туда и назови свое имя. Джошуа. Скажи его. Джошуа. Окно откроется. Подпространство откроется. Все ответы, в которых ты нуждаешься, придут к тебе.
Джошуа.
Скажи.
Джошуа.
Ангус снова закричал. Если бы недели хирургических операций не сделали его таким слабым, он мог бы попытаться сорвать ремни, прикрепляющие его к койке. Но он не мог и поэтому сделал все, чтобы скорчиться как эмбрион и отключиться. Связь между его мозгом и его временным компьютером осталась неактивированной. Если бы он о чем-нибудь думал, если бы он позволял себе о чем-нибудь думать, он бы вспомнил весь этот кошмар – вспомнил бы, что они уничтожили его корабль; вспомнил бы большую стерильную комнату, полную инструментов, с капсулой для замораживания; вспомнил бы колыбель – и тогда пропасть, от которой он убегал всю свою жизнь, разверзлась бы под его ногами.
Тем не менее, он сотрудничал с докторами. Каждый внутренний импульс и посыл давали им информацию, в которой они нуждались – пищу нервов, которая позволяла им проверить свои предположения, калибровать свои инструменты.
Когда они были удовлетворены тем, чего добились на этот раз, они снова погрузили его в сон.
На следующий раз они резче подтолкнули его к сознанию.
Ты изменился.
Ты – Джошуа.
Это твое имя.
Это твой код доступа.
Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Все, что тебе нужно – это назвать свое имя. Подумай об этом. Прими его.
Джошуа.
Скажи это.
Нет.
Скажи его.
Не буду.
Скажи!
Мощным рывком Ангус освободил правую руку из ремней. Яростно ударив, сшиб с ног одного из докторов, разбил монитор, расшвырял все оборудование. Он мог бы преуспеть в нанесении себе членовредительства. Если бы кто-то не нажал кнопку управления шизо-имплантатом, отключая его.
Связь между его мозгом и компьютером осталась неактивированной.
Черт бы его побрал, пробормотал доктор. Как он может сражаться? Он недостаточно пришел в себя. Ему можно было бы внушить все что угодно, словно ребенку.
Но Ангусу не было нужды приходить в себя, чтобы разбудить свой страх перед кошмарами. В конце концов различные полные насилия страхи его жизни слились в один страх, один огромный барьер ужаса, который растягивался от его поведенческой поверхности до метафизического ядра. Он никогда не колебался, чтобы сражаться с чем угодно, разрушать все что угодно, что могло угрожать открытием пропасти…
дремлющей в его колыбели
…все, за исключением Морн Хайланд. Но это было потому, что извращенная логика насилия и обладания диктовала ему, что она принадлежит ему, точно так же как ему принадлежит «Смертельная красотка». Так же как «Смертельная красотка», она стала необходима, хотя эта необходимость делала ее, без сомнения, более опасной…
со своими маленькими кистями и лодыжками, привязанными к прутьям
…но они уничтожили его корабль. С Морн все было по-другому. Они забрали ее. Сейчас, так же как и его страх, она была где-то, где он не мог контролировать ее, она могла быть где угодно…
пока его мать наполняла его болью
…она могла быть где угодно, преследуя его, и в ее руках была его судьба, подталкивающая его к открывающейся под его ногами…
вталкивая твердые предметы ему в зад, в глотку, пытаясь открыть его пенис с помощью иголок
…так, чтобы он начал свое долгое погружение в ужас и никогда не смог выбраться наружу, никогда бы не смог избежать полной, бессильной агонии, которая разрывала его из самой середины его существа…
и смеялась
а после пыталась успокоить его, словно любила его, а не вид красного распухшего тела и приглушенные крики его рыданий
И потому что ему некуда было больше идти, Ангус Фермопил нырнул в самого себя, чтобы убежать от себя.
Но доктора не позволили ему сбежать. Сном они спутали ему дорогу побега; и как только он потерял дорогу, они снова подтолкнули его к сознанию, используя новые лекарства, новые стимуляторы.
Ты изменился, сказали они.
Ты – Джошуа.
Это твое имя.
Это твой код доступа.
Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Тебе лишь нужно назвать свое имя.
На этот раз страх перед тем, что он помнил или мог помнить, был сильнее, чем страх перед принуждением. В конце концов, все страхи одинаковы; но пока он не достиг конца, он мог делать выбор. И правильный выбор мог отдалить пропасть.
– Мое имя, – прохрипел он, вздрагивая от боли в своих голосовых связках, – Ангус.
И в то же самое время другое имя сформировалось в его мозгу, словно ключ.
Джошуа.
Выбор. Чтобы осталась возможность, что в один прекрасный день у него появится возможность делать другие выборы.
Линия была активирована.
– Готово, – раздался голос вдалеке. – Он включился. Сейчас мы можем начать работать.
«Работа», в данном случае означала интенсивную физиотерапию и долгие часы тестов, как, впрочем, и новые дознания. И у Ангуса не осталось никакого выбора.
Шизо-имплантаты позволяли докторам полностью управлять его телом. Они могли вызвать сокращение любого его мускула по своему желанию; они могли заставить его идти, или бежать, или браниться, или поднимать тяжести; они могли заставить его выдержать их бесконечные тесты. Они ошеломляли его и вызывали его ярость. Тем не менее, когда он понял, насколько полно они могут контролировать его, он начал выполнять их инструкции до того, как они заставляли его выполнять их. Для него подчиненность была худшей пыткой, чем физические или душевные мучения. Послушание всего лишь заставляло его выть про себя от ярости и жаждать реванша; беспомощность снова порождала кошмар.
Его доктора не догадывались, что он воет от ярости. На своих мониторах они могли видеть повышение интенсивности нервной активности, но они не могли понять, что это такое. Поэтому они не стали программировать компьютер так, чтобы он воспринимал эту активность как тревожный сигнал. Если электрохимические пики и всплески стали бы слишком интенсивными, компьютер использовал бы шизо-имплантаты, чтобы приглушить их. Но до тех пор, пока Ангус подчинялся, они оставляли его в покое в его мозгу.
Допросы были совсем другим делом.
Это не имело ничего общего с обращением Милоша Тавернье на Станции. Вопросы задавались внутри него. Фактически, когда компьютер устраивал допросы, в человеке не было нужды. Компьютер просто задавал вопросы и фиксировал ответы.
Это делалось с помощью обычного, хотя и сложного, чередования боли и удовольствия. Пока работали программы допроса, в его голове, казалось, открывалась щель и множество ограничений и возможностей появлялись в его мозгу. Он думал об этом как о лабораторном лабиринте для крыс, хотя стены и проходы не существовали в физическом смысле и их даже нельзя было увидеть. Если он нарушал ограничения, стимулировались его болевые центры; если он удовлетворял ожидаемое удовольствие переполняло его.