[92]. Метафоры в тексте имеют различные семантические следствия, которые определяются характером ситуации общения, ситуацией, описываемой в высказывании, и другими факторами. Так, метафора «народ / общество — это стадо» часто используется в современной публицистике для смыслового выделения идеи несамостоятельности, покорности, поскольку знания о мире говорят нам, что стадо животных (например, коров, овец и других) управляется пастухом.
…Мы вновь, как в недавние времена, являемся лишь бессловесным стадом для экспериментальных губительных игр «верхов».
В спорном фрагменте слово подворотня как метафора может влечь различные семантические следствия: от осмысления подворотни как места обитания маргинальных слоев общества (в частности, женщин с низкой социальной ответственностью) до сопоставления с поклонницами, ожидающими артиста у запасного выхода из театра. Последнее вряд ли, но формально этому ничто не противоречит.
Само по себе слово подворотня не относится к числу неприличных. Иными словами, метафора подворотни может рассматриваться как что-то неприличное и, соответственно, как оскорбление только в контексте явного следствия, включающего бранное, неприличное или обсценное выражение, например слово проститутка. Очевидно, однако, что при негативном понимании обсуждаемой метафоры с тем же успехом можно предположить и другие варианты негативно-оценочных лексем, обозначающих представителей низов общества, обитающих в подворотнях, — пэтэушница, бомжиха, алкоголичка и прочие. Разумеется, они несут явный негативный смысл, но квалифицировать их как неприличную форму выражения все-таки нельзя. Многообразие семантических следствий из метафоры не позволяет однозначно указать на то или иное понимание, а однозначность понимания для судебной лингвистической экспертизы — условие sine qua non[93]. Неопределенность семантического следствия оказывается в данном случае решающим фактором при оценке реплики Киркорова в судебной экспертизе: она не могла рассматриваться как оскорбление в смысле ст. 130 УК РФ.
Основная коллизия данного дела, вызвавшая бурную реакцию российского общества, заключалась в очевидном расхождении между законодательством и обыденными представлениями носителя русского языка[94].
Действительно, представим себе такую ситуацию. К чиновнику приходит пожилой человек для получения некой справки. Он ждет в очереди несколько часов, а когда заходит в кабинет, то чиновник (или чиновница) в ответ на предъявляемые посетителем совершенно законные претензии сообщает, что приемное время закончилось. Является ли это оскорблением? В обычном смысле — весьма вероятно.
Однокоренные слова литературного русского языка оскорбительный, оскорбление, оскорбительно используются в различных ситуациях, не имеющих отношения к оскорблению в юридическом смысле.
Как держать себя в таких случаях: пройти мимо, сделав вид, что не узнали, — противоестественно, но естественно ли здороваться, не будет ли это принято за подобострастие, не получим ли мы в ответ безразличный взгляд и оскорбительно-вельможный кивок?
Румата оскорбительно засмеялся.
— Возьмите, — сказал он, косясь на окно. — Взять его!
Однажды вождь западников пренебрежительно отозвался о русском квасе. Хотя квас в Партграде давно исчез, вождь славянофилов заявил, что он такое оскорбление русского национального достоинства стерпеть не может.
Очевидно, что в описываемых здесь ситуациях не идет речь об оскорблении в смысле закона, хотя и кивок чиновника, и смех Руматы оскорбительны в бытовом смысле, на что указывает наречие оскорбительно. С другой стороны, пренебрежительная оценка русского кваса также воспринимается в идеологизированной картине мира вождя славянофилов как оскорбление. Во всех этих случаях нет никаких признаков оскорбления в смысле прежней ст. 130 УК РФ.
В дальнейшем, обсуждая с разными лингвистами и правоведами дело Филиппа Бедросовича, я натолкнулся еще на одно интересное соображение, которое поначалу выглядело как слабое и несущественное для аргументации по делу «Ароян против Киркорова». Один весьма поднаторевший коллега, ментально потрепав автора этих строк по плечу, сказал: «Старик, ты там перемудрил. Любое научное слово в твоем тексте воспринималось как хорошо проплаченная отмазка звезды. Никто поэтому даже не заметил, что ты допустил возможность наличия оскорбления. Ты бы лучше по-простому написал: не подумайте, мол, плохого, это у них там, у звезд эстрады, так принято говорить, это у них речекряк такой». Иными словами, нормы речевого общения у каждой социальной группы свои, и в данном случае такая дискурсивная практика является нормой. Я поначалу отверг такой аргумент. Действительно, перенос дискурса одного типа в дискурс совершенно другого типа, вот так сразу, не говоря худого слова, — вернее, очень даже говоря, — вполне тянет на 130-ю статью. Например, фраза Эй ты, мудак, куда лестницу-то дел? в контексте строительного ремонта или при обращении старослужащего к «черпаку» (новобранцу или солдату первого года службы) выглядит совершенно органично. Однако в университетской библиотеке с древними высокими стеллажами, требующими использования лестницы (такие еще очень даже сохранились), вряд ли будет признана уместной и при наличии свидетелей может повлечь соответствующие правовые последствия. Аналогично нормы общения звезд между собой не могут быть перенесены на публичное мероприятие — на пресс-конференцию.
Между тем такой аргумент реально использовался в схожем деле. Станислав Юрьевич Садальский в интервью назвал известную певицу Азизу Абдурахимовну Мухамедову (сценический псевдоним Азиза) блядью, причем, в отличие от разобранного выше случая, контекст употребления этого слова не оставлял никаких сомнений: возмутительная номинация была адресована именно певице.
Во время застолья Игорь признался, что ему очень нравится Азиза… Поэтому, узнав о трагедии в Ленинграде, я поклялся, что никогда не буду общаться с этой блядью.
Авторы официальной экспертизы в качестве основного выдвинули следующий аргумент: читатели данной газеты относятся к людям специфической субкультуры, они ждут именно таких выражений, это для них норма.
Вывод экспертизы был таков: «Сам стиль “Экспресс-газеты” и публикации в ней, по нашим наблюдениям, позволяют автору более свободно обращаться со словом, в каком-то смысле считать, что слово блядь для круга читателей “Экспресс-газеты” не бранное, а свое, житейское, находящееся на самой грани просторечной лексики»[96].
Прокуратура дело прекратила. Интересно, какое бы решение принял суд, если бы делу дали ход. Была бы возможность сравнить судебную практику. В принципе, судебное дело «Ароян против Киркорова» и несостоявшееся разбирательство «Мухамедова против Садальского» в существенных чертах очень близки. Более того, в случае с певицей Мухамедовой оскорбление куда более очевидно. Правда, ролевая структура дел совершенно разная: в деле Азизы, хотя и оскорблена женщина, она — певица, а не журналистка. Случай Азизы был практически проигнорирован и СМИ, и общественностью.
Тему можно закончить строками из комментария Андрея Александровича Черкизова на «Эхе Москвы» по поводу дела Киркорова, которые фактически воспроизводят этот, как оказалось, неубиенный, хотя и теоретически сомнительный аргумент.
Другой эксперт по делу против Киркорова — профессор Баранов из Института русского языка РАН — считает, что слово «сиськи» вполне допустимо в обиходной речи. Но я вполне могу предположить, что дама-журналистка предпочла бы слово «грудь» или, к примеру, «молочная железа». В любом случае это только и только ее проблема. Так что дело не в словах. Дело в поведении, в отношении к собеседнику. И дело в собеседнике — знаешь ведь, с кем разговариваешь! Хочешь рисковать — рискуй. Такая у нас профессия.
P. S. Феерический судебный кейс с участием Ароян и Киркорова состоялся в те времена, когда действовала ст. 130 УК РФ, впоследствии отмененная. С тех пор оскорбление для обычных граждан перешло в ст. 5.61 КоАП РФ и получило расширенную формулировку: «Оскорбление, то есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной или иной противоречащей общепринятым нормам морали и нравственности форме». В предыдущей версии — в ст. 130 УК РФ — определение оскорбления было более лаконичным — «унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме». Старая формулировка более формальна, хотя понятие «неприличная форма» тоже далеко от идеала точности. Привнесение норм морали («противоречащей общепринятым нормам морали и нравственности форме») предполагает, что вместо более или менее формальной категории неприличной формы суд должен оперировать понятиями морали и нравственности. Стремление включить в законодательство моральные нормы вряд ли приведет к нужному результату — объективности принимаемых судебных решений.
Значительная часть моральных установлений должна оставаться в сфере неформального общественного договора и регулироваться на уровне частной и публичной коммуникации. Отказ пожимать руку часто куда эффективнее, чем судебный приговор, — в том числе и в рассмотренном деле.