. Ее нынешняя нескрываемая ненависть, питаемая угасающей чувственностью, еще больше запутывала узлы, связывавшие эту пару в преступное семейство. Они проматывали свою жизнь бездумно и сожительствовали по необходимости, поскольку из-за грязных нескончаемых авантюр были одинокими. И все же в глубине души каждый из них желал развода. До этого не дошло по той причине, что желание развестись у них было обоюдным. Ведь разводы случаются чаще, когда одна из сторон не желает этого.
Бывший граф Кабураги непрестанно трудился над поддержанием себя в хорошей форме. Его холеное лицо с тщательно ухоженными усиками казалось искусственным и могло вызвать ощущение брезгливости. Под складчатыми веками беспокойно двигались заспанные глаза. Иногда у него судорожно дергалась щека, как вода от ветра, поэтому он имел привычку пощипывать гладкую кожу на щеках своими беленькими ручками. С пресыщенным и отчужденным видом он болтал со своими приятелями. В разговоре с малознакомыми людьми из него буквально выпирало бахвальство.
Госпожа Кабураги вновь посмотрела на мужа. Плохая привычка. Она никогда не смотрела ему в лицо. Когда она впадала в задумчивость, когда ее одолевала скука, когда на нее накатывала антипатия к супругу, она смотрела на него, как смотрит больной на свои чахнущие руки. Если какой-нибудь болван замечал этот взгляд, то вскоре разносился невероятный слушок, будто она по-прежнему без ума от своего мужа.
Они сидели в вестибюле, который примыкал к большому танцевальному залу Промышленного клуба. Здесь собралось около пятисот членов Общества ежемесячного благотворительного бала. На шее у госпожи Кабураги поверх вечернего платья из черного шифона красовалось поддельное жемчужное ожерелье — под стать фальшивому роскошеству всего этого общества.
Она пригласила на этот бал Юити с женой. В пухлом конверте оказались два билета и около десятка чистых листов бумаги. Ее раздирало любопытство, с каким выражением лица прочтет Юити эти страницы ненаписанного письма. Он не знал, что женщина заменила белыми листами все страницы своего страстного послания, которое сначала написала, а потом сожгла.
Госпожа Кабураги была женщиной напористой. Она не верила ни в какой «женский вопрос». Будто героиня повести маркиза де Сада «Жюльетта», которая всегда предсказывала несчастья, из-за своей порочной лености графиня стала склоняться к мысли, что впустую тратила время с тех пор, как провела малоинтересный вечер с Юити. Она была чертовски раздражена. Так бездарно потерять время с этим скучным молодым человеком! Еще она поняла, что находила Юити недостаточно, по собственной лени, очаровательным мужчиной. Она предавалась этим мыслям и освобождалась от какого-то бремени; и поражалась тому, как в ее глазах все мужчины мира утрачивали свое прежнее очарование.
Мы влюбляемся, и нас переполняет чувство беззащитности; из-за этого мы испытываем страх и трепет перед ежедневным существованием, которое проводили до поры до времени в счастливом неведении. Иногда люди благодаря любви становятся добродетельными.
В глазах окружающих госпожа Кабураги приближалась к возрасту матери Юити. Интуиция подсказывала ей, что, вероятно, по этой причине Юити сохранял запрет на их любовную связь, словно на отношения между сыном и матерью. Она думала о Юити примерно в таком духе, как вспоминает большинство матерей своих мертвых сыновей. Разве ее интуицию пробудили не эти надменные глаза юного красавца, в которых женщина натолкнулась на невозможность исполнения своего желания, и не влюбилась ли она в саму эту невозможность?
Госпоже Кабураги, гордившейся тем, что ей никогда не снились мужчины, стали сниться невинные губы Юити, которые нашептывали ей что-то жалобное. Она истолковала эти сны как предвестие какой-то беды. Вначале она почувствовала, что ей необходима защита.
Это основание было единственным для того, чтобы женщина, которая, по слухам, завязывала интимные отношения с любым мужчиной в течение одной недели их знакомства, обращалась с Юити уникальным образом. Чтобы забыть Юити, графиня задумала не встречаться с ним. Из прихоти она написала ему длиннющее письмо, но без намерения отправить его. Она писала это письмо с улыбочкой, вставляла в него полушутливые и соблазнительные фразы. Когда она перечитывала свое письмо, у нее задрожали руки. Из страха, что ей снова захочется перечитать письмо, она взяла спички и подожгла его. Неожиданно письмо вспыхнуло моментально; она поспешно распахнула окно и швырнула листы в сад под дождь.
Часть пылающего письма упала на сухую землю сразу под карнизом, а другая — рухнула прямо на краешек лужи. Листы продолжали гореть еще некоторое время. Они горели долго; казалось, что слишком долго. Графиня запустила пальцы в свои волосы. Кончики пальцев ее окрасились белым. На волосы ее спарашютировали тоненькие хлопья — пепел раскаяния.
…Госпожа Кабураги очнулась, ей померещился дождь. Это умолкла музыка, а танцующие пары еще продолжали шаркать по паркету, издавая шорох, похожий на шум дождя. Через распахнутую дверь на балкон открывалась заурядная картинка вечернего города — вкрапления звезд на небе и яркие хаотичные пятна окон высотных домов. Толпы женщин с голыми белыми плечами, разгоряченных танцами и вином, несмотря на проникающую ночную прохладу, невозмутимо скользили туда и обратно.
— А вот и Минами-кун с женой! — произнес господин Кабураги.
В толчее у порога графиня заметила супругов, оглядывающих гостиную.
— Это я их пригласила, — сказала она.
Впереди в сторону их столика шла Ясуко, протискиваясь сквозь толпу. При встрече сердце женщины осталось спокойным. Когда она виделась с Юити без Ясуко, она ревновала этого мальчика; но почему же сейчас, когда они вместе, сердце ее ничего такого не чувствует?
Она почти не видела лица Юити, указала Ясуко на стул рядом с собой и стала нахваливать ее прелестный наряд.
В отделе закупок отцовского универмага она прикупила недорогой отрез импортной ткани и еще раньше заказала костюм для осеннего гардероба. Это была тафта цвета слоновой кости. На пышном подоле из плотной холодноватой материи — из-за света текстура тафты казалась зыбкой, непрерывно текущей — широко открывались безмятежные серебристые, мертвенные, удлиненные глазки. Грудь Ясуко расцвечивала орхидея каттлея. Фиолетовая с желтизной головка цветка, его фиалковые лепестки-губы завораживали своим странным кокетливо-застенчивым ликом. От золотого ожерелья с мелкими индийскими орешками, от длинных лавандовых перчаток до локтя, от орхидеи на корсаже исходил тончайший аромат духов, словно воздух после дождя.
Юити удивился, что госпожа Кабураги ни разу не взглянула на него. Он поприветствовал графа. Граф, чьи глаза были намного светлей, чем у японцев, поздоровался с Юити, окинув его взглядом, словно на военном смотре.
Заиграла музыка. Стульев возле стола не хватало. Их разобрали молодые люди, сидевшие за другими столиками. Кое-кто был вынужден стоять. Разумеется, Юити тоже стоял, попивая предложенное графом виски с содовой. Женщины довольствовались крем-какао. Из бальной залы лилась музыка; она застилала, будто мгла, холл и гостиную, препятствуя общению. Все четверо молчали. Вдруг госпожа Кабураги поднялась.
— Ах, простите! Вы стоите один. Не желаете потанцевать со мной?
Граф Кабураги лениво покачал головой. Он был удивлен ее предложением. Они никогда не танцевали на этих балах.
Юити было понятно, что ее муж не примет это приглашение. Он мог только догадываться, что госпожа Кабураги предвидела этот отказ. Должен ли он предложить ей танец хотя бы из вежливости? Было очевидно, что она желает танцевать с ним. Растерявшись, он взглянул на Ясуко. Решение ее было вежливым, но детским:
— Что-то я оплошала! Давай потанцуем.
Ясуко кивнула графине, оставила свою сумочку на стуле и поднялась. Юити повернулся к стулу, с которого только что поднялась госпожа Кабураги, и безо всякого умысла взялся обеими руками за его спинку. Графиня снова присела, слегка прижав его пальцы к спинке стула. Она намеренно надавила спиной на его пальцы. Ясуко не заметила этой сценки.
Оба направились сквозь толпу к танцевальной площадке.
— В последнее время госпожа Кабураги изменилась. Стала какой-то тихой, — вымолвила Ясуко.
Юити промолчал.
Он знал, что графиня издали, как и прошлый раз в баре, наблюдает за его танцем с бесстрастным выражением лица под стать конвоиру.
Юити осторожничал, чтобы не помять орхидею, поэтому они танцевали чуть поодаль друг от друга. Ясуко чувствовала себя в чем-то виноватой, а Юити вовсе не был раздосадован этой помехой. Когда он представил, однако, этот мужской восторг оттого, что грудью своей расплющивает ее драгоценный цветок, пылкость этого воображения вмиг помутила его сердце. Следует ли сдерживать свои поступки, если даже им не хватает страсти, какой бы скромной и малостоящей эта страсть ни была, чтобы выглядеть в глазах света пристойными и сдержанными? А если он все-таки сорвет его? В каком кодексе записано, что без страсти это не положено делать?.. Пока он предавался своим мыслям, между ними горделиво красовался этот громоздкий и прелестный цветок, а бредовая затея смять его мало-помалу стала преображаться в чувство долга.
Середина зала была переполнена. Это давало извинительный предлог для любовных парочек, которые старательно прижимались друг к другу, как бы вынужденные тесниться в этой массе людей. Во время шассе Юити, подобно рассекающему воды своей грудью ватерполисту, старался вонзиться в ее цветок. Ясуко двигалась нервозно, пытаясь спасти свою орхидею. Конечно, женщине было милей сохранить орхидею, чем оказаться в крепких объятиях своего мужа во время танца, и это вселяло в Юити легкость. Он по прихоти своей входил в роль одержимого страстью мужа. Темп музыки возрастал, и молодой мужчина с его сумасбродными трагическими мыслями резко притянул к себе жену. Ясуко не успела уберечься. Орхидея была смята и перекошена — со всей безжалостностью!
Эта причуда Юити произвела впечатление. Что ни говори, а Ясуко почувствовала себя счастливой, правда с опозданием. Она метнула на мужа нежный и сердитый взгляд, выпятила грудь с помятой орхидеей, словно щеголяющий своими орденами и медалями солдат, и спешно, детскими шажками, вернулась к столику. «О, вашу каттлею разнесли в пух и прах с первого танца!» — желала она услышать подтрунивания в свой адрес.