— Я вас первой заметила и понадеялась, что вы броситесь за мной, если я побегу. Вы мне тогда в Калидоне понравились. Я-то слышала, что все священники угрюмые и старые, а вот вы показались добрым. И вы веселый, да, веселый — не грустный, как большинство шотландцев.
— Вы недавно приехали в эти края? — спросил он.
— В прошлом июне. Это моя первая шотландская весна, она не похожа на весну во Франции или в Англии. Там лето приходит почти сразу после зимних холодов, но здесь природа долго готовится, а цветы как будто крадутся с задворок. Я с самой смерти отца жила по большей части во Франции.
— Поэтому-то мне ваш говор кажется странным.
— А ваш — мне, — отрезала она. — Но тетя Гризельда учит меня быть хорошей шотландкой. Заставляет прясть, пока руки не отвалятся, и готовить жуткие отвары из трав, и стряпать ваши диковинные блюда. «Каатрин, королевишна глупоумная, ты на кой в горницу цветиков и грязнухи-зеленухи наволокла? Мы ж не буренки, да и древлий Калидон не пуня». В этом вся тетя Гризельда. Она как хорошая собака — лает, но не кусает, хотя вся прислуга по стенке ходит. Мы с ней играем в карты, она рассказывает мне местные легенды, пусть и не так увлекательно, как дядя Ник. Такие дела! Скорее бы закончились войны и он вернулся домой… Ну, сэр, как вам? Это врата Рая.
Она вывела Дэвида из соснового бора к зеленой расселине с орешником, рябиной и березками по краю. Это было скорее похоже на косогор, чем на лес, да и под ногами лежал дерн, совсем как в холмах. В самом центре из-под земли бил ключ, давая начало ручью, извивающемуся между цветов и водопадом уходящему вниз. Первоцвет, фиалки и ветреница делали место ярким, как сад.
— Я зову это Раем, — сказала Катрин, — потому что мало кто из смертных может найти его. Вы бы и не догадались, что тут что-то есть, пока случайно не забрели бы сюда.
— И сосны здесь не растут, — сказал Дэвид.
Она кивнула.
— Но темный лес я тоже люблю, а в такой денек там лучше всего. Хотя он навевает грусть, а когда небо хмурится и дует ветер, я даже прихожу в уныние. Но здесь мне радостно в любую погоду, это славное местечко. Признайте, сэр, я нашла чудесный уголок.
— Да, тут хорошо. Как писал поэт: «Deus nobis haec otia fecit»[62].
— Тра-ля-ля! Это латынь, а я не книжница. Но и я могу процитировать знакомых мне поэтов. — Голосом, схожим с птичьим пением, она прочитала несколько строк, из которых Дэвид понял только то, что это хвала Весне и что сама богиня Флора превозносит ее:
«О fontaine Bellerie,
Belle fontaine cherie
De nos Nymphes, quand ton eau
Les cache au creux de ta source,
Fuyantes le Satyreau
Qui les pourchasse a la course
Jusqu’au bord de ton ruisseau,
Tu es la Nymphe eternelle De ma terre paternelle…»[63]
В голове Дэвида происходили странные, разрушительной силы перемены. Ему показалось, что с глаз спала пелена и он по-новому посмотрел на мир. Это восхитительное создание открыло перед ним дверцу, ведущую то ли к хорошему, то ли к плохому, он и сам не знал куда, впрочем, ему было все равно. Он мечтал, чтобы мгновение остановилось и мир замер навеки: весенняя полянка и темноволосая девушка, поющая среди первоцветов. Он осмелился назвать ее по имени:
— Даже коноплянки не поют так сладко, госпожа Катрин. А не знаете ли вы местных песен?
— Служанки учат меня им. Я могу спеть про шотландку Мэри, про златовласого паренька и… точно, эта песня как раз для Рая.
И она запела:
Королевна юная у окна сидела,
Вышивала шелком, глядя из окна.
У окна сидела и в окно глядела,
Увидала, мой милок, что за окном весна.
Вышивала, увидала, за окном весна.
Замолкнув, она пояснила:
— Птичница Джин, от которой я ее услышала, знает один лишь первый куплет. Жалко, я не пишу стихов, а то сама бы дописала остальное.
Источник располагался среди зеленых кочек, в центре того, что деревенские жители называют кругом фей, или ведьминым кольцом. Девушка уселась прямо в кольцо и принялась составлять букетики из собранных по дороге цветов. Дэвид снял украшенный первоцветами берет и растянулся на дерне у ног Катрин, любуясь ее ловкими движениями. Солнце приятно пригревало. Никогда до этого молодому человеку не было так спокойно и хорошо.
Фея, сидевшая рядом, опустила цветы и посмотрела на Дэвида, встретившись с его мечтательным взором. Он как раз пытался понять, как это невероятное создание вписывается в его привычный мир. Неужели их жизням дано соприкоснуться только здесь, в этом Лесу?
— Ваш дядя самый крупный землевладелец прихода Вудили, — сказал он, — но вы ни разу не были в кирке.
— Я была там в прошлое воскресенье, — сказала она.
— Воскресение, — поправил священник.
— Воскресение, если вам так угодно. Калидон находится в приходе Колдшо, и мы посещаем именно ту кирку. Четыре мили тащимся на ломовой лошади, тетя Гризельда впереди, я сзади. А до этого пути заметало… Я уже слышала много проповедей мистера Фордайса.
— Он хороший человек.
— Он скучный. И проповеди его унылы. «В-седьмых, братья мои, надлежит истолковать…» — передразнила она. — Но он, конечно, добрый, и тетя Гризельда говорит, что слова его душеспасительны, и даже готова отплатить ему лечением. Он очень болен, бедняга. Тетя Гризельда любит проповеди, но еще больше любит свои травки.
— А вы не любите проповеди?
Катрин скривилась:
— Вряд ли я их понимаю. Вы, шотландцы, ученые богословы, а я все сижу за букварем. Как-нибудь я приду к вам на службу, по-моему, ваши проповеди будут мне яснее.
— Я не смогу поучать вас, — сказал он.
— С чего бы это, сэр? Неужели ваши слова годятся только для сморщенных дедов и деревенских кумушек? Разве в вашей кирке нет места для девушек?
— Вы не отсюда. Зерно может взойти лишь на вспаханном поле.
— Но это ересь. Не все ли души одинаковы?
— Одинаковы. Но глас пасторский слышен лишь тем, кто готов услышать его. Мне кажется, вы слишком упиваетесь своей юностью и вам не до ритуалов.
— Вы несправедливы ко мне, — сказала она, и ее лицо сделалось серьезнее. — Я молода. Наверное, я слишком много веселюсь, но утро такое прекрасное, что долго грустить невозможно. Но я тоже видела горе: отец погиб на войне, мать умерла от тоски по нему, я всю жизнь скитаюсь по чужим домам, и не все родственники благожелательны. Моя душа часто жаждала утешения, сэр.
— Вижу, вы нашли его. В чем же?
— В решимости не сдаваться. Это мой жизненный девиз, но не всегда получается следовать ему.
Для уха, привыкшего к показному благочестию, подобное признание прозвучало почти как богохульство. Дэвид неодобрительно покачал головой.
— Это расчетливая языческая философия, — сказал он.
— Но почерпнула я ее из проповеди чуть больше года назад.
— Где вы такое услышали?
— В Англии, но не в церкви, а при королевском дворе.
— От мистера Хендерсона[64]?
— От одного пресвитерианца, но он не был священнослужителем. Послушайте, я расскажу вам об этом. В марте прошлого года миледи Гревел взяла меня с собой в Оксфорд и представила Королеве. Ее Величество была благосклонна ко мне, я стала фрейлиной и поселилась рядом с ней в Мёртон-колледж. Во дворец весь день приходили великие люди. Я видела, — и она принялась загибать пальцы: — его светлость герцога Гамильтона[65] — он мне не понравился; милорда Нитсдейла, и милорда Эбойна, и милорда Огилви, и весьма серьезного господина Эдварда Хайда[66], и милорда Дигби, и мудрого мистера Эндимиона Портера[67]. Каждую минуту кто-то с кем-то совещался, королевские слуги интриговали, ходили слухи об измене, и вокруг не было ни одного светлого взгляда или отважного сердца. И тут появился молодой человек, говоривший просто и ясно. «Если в дело Короля не верят в Англии, — сказал он, — его спасение в Шотландии». Когда его спросили, что именно он предлагает, он ответил, что желает «поднять Север ради Его Величества». Его спросили, как он собирается действовать, и он сказал: «Своей собственной решимостью». Все покачали головами, а некоторые засмеялись, но они не охладили его жара. «Рука Господа не сократилась на то, чтобы спасать[68], — сказал он, — и верующий в Него не будет повержен». Вот такая у него была проповедь, и все сомневающиеся умолкли. Затем мистер Портер сказал: «Вера некоторых способна сдвинуть горы, а дух преодолеет любую преграду. Я за попытку!» Королева, моя госпожа, поцеловала молодого человека, Король сделал его своим генерал-лейтенантом… Два дня спустя он покинул город с одним-единственным слугой, отправившись завоевывать Шотландию, а я бросила ему букетик первоцветов. Он поймал его, прикрепил на грудь, помахал мне рукой и уехал сквозь северные ворота.
— Кто был тот герой? — быстро спросил Дэвид, потому что рассказ зажег его сердце.
Девушка вспыхнула, ее глаза заблестели.
— Все случилось год назад, — продолжила она. — Сегодня он достиг своей цели. Он завоевал Шотландию для Короля.
Дэвид ахнул.
— Монтроз-отступник! — воскликнул он.
— Он такой же хороший пресвитерианец, как и вы, сэр, — тихо произнесла Катрин. — Не называйте его отступником. Он проложил себе дорогу на север, разметав врагов, словно сам Ангел Божий хранил его. Он рожден вести людей к победе. Неужели вы не почувствовали, насколько он велик?
— Я? — удивился Дэвид.
— Мне сказали, что вы разговаривали с ним и очень ему понравились. Тот стремянный в Калидоне был лордом маркизом.