В пасторском кресле восседал новый человек. Победа вознесла мистера Мёрхеда на высоту, и ныне он с горделивой улыбкой и печатью власти на челе нависал над дубовым столом, как судия, готовый вершить судьбы. Он больше не был терпимым и кротким добряком с приветным словом и шуткой для каждого. Ныне он обретался в чертогах могущества и взвалил на себя бремя правления, и на лице его читались все тяготы этого груза. Мистер Мёрхед одарил Дэвида холодным, оценивающим взглядом и бездушно-вежливо поприветствовал его.
— Я призвал вас, мистер Семпилл, — сказал он, — в связи с обвинениями, кои вы предъявили в этих бумагах. Мы беседовали о них ранее. Волнения, охватившие страну, препятствовали созыву Пресвитерия, но я показал ваши записи кое-кому из братьев во Христе и узнал, какого они мнения. Мне также посчастливилось испросить совета у благочестивого лорда Уорристона[111], а он, как вам, безусловно, известно, искушен как в законе Божьем, так и в государственном. И ныне взял я на себя обязательство донести до вашего сведения наше решение, кое может считаться решением Церковного суда. Оно таково: ваши обвинения не несут в себе ничего существенного. Вам не достает доказательств, сэр. В этом, — он постучал пальцем по бумагам, — нет ничего, что способно заставить меня отнимать у кого-то время, столь необходимое для решения более насущных проблем.
— Я просил расследования, а не суда и вынужден продолжать его требовать.
— Ах да, но для начала вы обязаны предъявить достаточные основания, чего вы не сделали. Вместо этого вы голословно обвинили в тяжком грехе почтенного слугу Божьего и нескольких женщин, чья репутация никогда не подвергалась сомнению. А доказательства… ну какие это доказательства? Говорите, что сами видели то и слышали это, но вы лицо заинтересованное, к чему я сейчас обращусь… Вот вы пишете об Эндрю Шиллинглоу из Риверсло, который, по тем немногим поступившим от вас сведениям, готов поведать глупую байку о том, как разоделся пугалом, пошел в лес Меланудригилл и принял участие в нечестивом праздновании. Сэр, ответьте, неужто можно доверять такому свидетелю? Imprimis[112], он сам стал соучастником преступления и, соответственно, подозреваемым. Item[113], всем известно, он злоупотребляет спиртным, а вина напиться — бесу предаться. В каком состоянии он был, когда пришел среди ночи в Черный лес, и что мог разглядеть там, ежели он сам признается, что скакал с безбожниками, аки лягва, да себя от страху не помнил? Он говорит, что приготовил обвиняемым ловушку, о предназначении коей заранее сообщил двум благочинным христианам, и клянется, что на следующий день эти свидетели посетили Чейсхоупскую усадьбу и убедились, что уловка сработала. Вот долго живу я на свете хлебом насущным и надеждою на спасение, но ничего глупее никогда не слыхивал. Смрад горелого тряпья и пропавший петух! Да распоследнего лиходея с Нагорья отпустят на все четыре стороны, ежели супротив него присягнут такие свидетели. С подобными доказательствами и пса шелудивого не повесить. Ступайте прочь и не повторяйте глупости, какие не всякий пьянчуга сдуру сболтнет.
— Я требую допроса Эфраима Кэрда Пресвитерским советом в присутствии меня и моих свидетелей.
— Как я уже говорил, сперва достоверно обоснуйте необходимость расследования, иначе честным людям придется терять время и средства, отвечая на гнусную клевету. Того требует закон Шотландии, сэр, впрочем, как и закон любой другой христианской страны, тогда как ваши потуги выглядят жалкими с самого начала.
— Но там же мое свидетельство, я очевидец. Вы можете не слишком доверять Риверсло, но обязаны считаться со мной.
— Ладно. — Углы губ мистера Мёрхеда дернулись в мрачной усмешке. — Мы вынуждены считаться с вами, мистер Семпилл, но сдается мне, дело обернется не в вашу пользу. Ведь у меня здесь, — он постучал пальцем по бумагам, — имеется еще одно свидетельство, а в нем ваше имя. Как же больно мне выслушивать обвинения против собрата, коего я сам рукоположил в сан. Однако я обязан исполнить священный долг и рассмотреть жалобу приходского совета на их пастора. И подойду к этому с неменьшим тщанием, чем к жалобам пастора на старейшин.
От этого у Дэвида открылись глаза, и весь он напрягся и собрался. Так значит, это настоящая война: враги проявили себя и встретили его нападение ответным ударом. Он улыбнулся в лицо зловещему и мрачному мистеру Мёрхеду.
— Я догадываюсь, чьи имя в числе прочих стоит под обвинением, — сказал Дэвид. — Там, конечно, расписался Чейсхоуп.
Мистер Мёрхед перевернул листок.
— Имя Эфраима Кэрда там имеется, как и имена не менее достойных людей: Питера Пеннекука… и Александра Спрота из Майрхоупа… и Томаса Спотсвуда с мельницы Будили. Ежели все благочестивые старейшины вынуждены жаловаться на того, кто обязан споспешествовать их духовным чаяниям, негоже отвечать на подобное усмешкой да ухмылкой.
— Я хочу услышать, в чем меня обвиняют.
— Обвинение состоит из двух частей. Жалобщики утверждают, что вы вошли в соприкосновение с Лесом и злом, обитающим в Лесу, и, по вашему собственному признанию, вы действительно ходили туда неоднократно, да еще тогда, когда добрые люди давно спят в собственных постелях. Есть свидетели, показавшие под присягой, что следовали за вами до опушки, когда вы украдкой среди ночи пробирались туда. С какой целью, мистер Семпилл? И с кем вы были?
— Я бы и сам это хотел узнать, — сказал Дэвид.
— Вас видели с женщиной. Свидетели — простые люди, обремененные суевериями, и они решили, что с вами была не обычная смертная, а Королева Фей. Так-то вот. Мы-то с вами уже не детятки, дабы в эльфов с боглами верить. Но факт остается фактом: вы ходили в Лес ночью — и не единожды, но многократно, и вас видели в женском обществе. Вот ведь славное дело для слуги Божьего, и придется вам очистить себя признанием, мистер Семпилл.
— Все мои действия были совершенно невинны, и их можно легко объяснить, — ответил Дэвид. Но обвинения привели его в бешенство, он вспыхнул и с трудом заставлял себя говорить спокойно и отчетливо. Его будоражило языческое желание со всей силой ударить мистера Мёрхеда по широкому властному лицу.
— Но сможете ли вы объяснить это? — повысил голос аллерский пастор, заметив смятение молодого человека. — Имеется и другое обвинение, гораздо более тяжкое, ибо включает в себя преступление как против Божьей воли, так и правления этой страны. Двадцать шестого сентября сего года в пристройке к пасторскому дому, а именно в конюшне между стеной и соломенной крышей, был обнаружен узел с одеждой, а в нем оказался расшитый кружевом камзол, из тех, что носят роялисты, и иные вещи, кои чужды сельскому быту, но легко узнаваемы как доспех разбойников, что некогда служили Монтрозу. Сие привело к вопросу, а не прятался ли в пасторском доме беглец и не сам ли священник помогал одному из хулителей Церкви скрыться от правосудия. Что вы скажете на это, сэр?
— Скажу, что все правда.
Дэвид не был готов увидеть такой ужас на лице пастора. Мистер Мёрхед застыл в кресле, подняв плечи и вытянув, как черепаха из панциря, голову вперед; его щеки, лоб и лысая макушка побагровели, а когда он наконец нашел в себе силы заговорить, изо рта раздалось невнятное бормотание. Его аккуратная речь превратилась в крестьянский говор.
— Признал си! Боженька ж ты мой, не устрашил си признать за собой смертный грех! Ни стыда у него, ни совести. Как сквозь землю-то не провалилси, признамшись, что запродал Христа с Его Церковью?
На лице мистера Мёрхеда были написаны не только гнев и невероятный ужас, но и горечь сожаления и осознание чудовищного святотатства: на его глазах предали все, во что он верил. Дэвид видел, что аллерский пастор, хотя и недолюбливал юного собрата, отдал бы многое за то, чтобы признание не прозвучало, ведь оно стало упреком его собственному призванию и самоуважению. Дэвид ответил тихо и спокойно:
— В мою дверь постучал раненый. Я накормил и выходил его, и теперь он, надеюсь, в безопасности и добром здравии. Я и сейчас сделал бы то же для любого человека в беде.
Глаза мистера Мёрхеда вылезли из орбит.
— Вы и впрямь не понимаете… не догадываетесь, что натворили? Я не стану кричать на вас, ибо вынужден думать, что вы не в своем уме. Вы отпустили на волю злоумышленника, убийцу и разорителя Божьей земли.
— Я взял с него слово, что он никогда более не обнажит оружие в Шотландии. Этот человек был солдатом великого Густава.
— Разве можно верить слову, исходящему из уст мятежника? Как же вас легко обмануть. Господь велит убивать нашего врага без пощады, а вы, рукоположенный священник, помогаете ему скрыться… Вот ведь, и это не все. Дошли до меня вести, что вы мешали воинам Лесли преследовать блудницу из лагеря Монтроза, что вы именем Господним воспрепятствовали им в исполнении их долга. Слыхали ли вы, что под Линлитгоу по приказу нашего Генерала топили сих распутниц десятками и послужило то уроком всем грешникам и вдохновением для Божьего народа? Неужто зазря созданы совместные комиссии графств и Церкви, и вершатся суды над пойманными мятежниками в Эдинбурге и Сент-Андрусе, и на всех землях к югу от Форта выросли виселицы? И вы осмеливаетесь помогать тому, чья вина, без сомнения, чернее, чем у многих? Нет в стране пресвитерия, что не послал наказ, побуждающий власти на местах действовать во имя Господне. Устыдитесь! Даже в вашем приходе Чейсхоуп вызвался помочь и скачет по холмам, аки приграничный воитель, в поисках беглецов, а вы обвиняете этого самого человека в грехе.
— Я действую по слову Божьему и по зову совести. Нет большего греха, чем жестокость к беззащитному.
— По слову Божьему! — воскликнул мистер Мёрхед. — Горе вашим наставникам во Христе! Что сделал Иисус Навин с народом Иерихона? Приказал уничтожить, не щадя ни мужчин, ни женщин, ни молодых, ни старых. А как поступил Гедеон с Зевеем и Салманом