чи она проснулась от едкого запаха дыма. Кажется, тут же прозвучало восклицание уже вскочившего на ноги мужа: «Пожар!»
Действительно, что-то вокруг горело: на одном из окон полыхали тяжелые шторы, вспыхнуло отброшенное на пол одеяло, из-под двери номера повалил едкий дым, столб пламени охватил трюмо, стоявшее в углу спальни, кажется, пылала гостиная.
Херман пытался открыть одно из окон спальни, но рама отчего-то не поддавалась: он вскочил на подоконник и ногой вышиб стекло.
Далее — темнота, провал… Дымом охвачена вся комната… Сильные руки Хермана подняли Мартику и через окно передали ее кому-то стоящему внизу… Херман помог выпрыгнуть из окна Хермансито. Бережно спустил вниз Милагритос и закричал:
— Ирена!
Ирена не помнит, как оказалась на подоконнике, и чьи-то руки, протянутые к ней из темноты, опустили ее на землю.
…Но вот что она помнит отчетливо.
Херман в проеме окна, освещенный пламенем, охватившим комнату.
Херман уже занес ногу на подоконник, но вдруг — не отошел, нет, а как-то странно покачнулся и, потеряв равновесие, исчез в проеме окна.
Ирена страшным голосом закричала.
Мужчина, принявший из рук Хермана детей, встав на выступ стены, попытался заглянуть в номер люкса, но тут прямо ему в лицо полыхнуло пламя. Он отпрянул, свалился вниз…
Ирена метнулась ко входу в мотель. В эту же минуту она услышала сирену пожарной машины.
В коридоре левого крыла мотеля клубился дым, из своих номеров выскакивали перепуганные люди. Кто-то схватил Ирену, потащил ее к выходу. Она видела, что пожарные устремились влево по коридору. Ирена рвалась из чьих-то крепких рук. Вот подскочила Мартика, обхватила ноги матери, упав на колени. Вот мимо нее промелькнул Хермансито, которого один из пожарных перехватил в коридоре…
Крики, шипение пены, запах гари, искры, летящие в темное небо…
Ночь, чистота и отчетливость звезд, обгоревший проем окна, через которое они спаслись.
Из дверей мотеля выносят тщательно завернутое в одеяло чье-то тело.
Ирена садится на траву. Она хочет спросить, чье это тело, но голоса нет.
Сирена скорой помощи, человек в белом халате… Больше она ничего не в силах припомнить, ничего…
Глава 19
Поздно вечером Тоньеко заявился домой чем-то сильно взбудораженный. Он вытащил из-за пазухи крохотную дамскую сумочку, с торжествующим видом извлек из нее несколько крупных банкнот и уселся за столом, ожидая расспросов Ласары и поглядывая на нее, прищурившись, точно какой-то очередной план по обогащению зрел в его голове.
Вид банкнот несколько оживил Ласару.
— Ну что там произошло? — спросила она.
— Послушай, Ласара, — издалека начал Тоньеко, — сидя дома и предаваясь меланхолии, ничего не узнаешь, а когда ты ничего не знаешь, помимо светских новостей, это плохо, очень плохо, Ласара…
— Чем же это плохо, Тоньеко? — подыграла ему Ласара.
— А тем, что деловой человек должен собирать информацию, которая способна принести ему денежки… — постучал пальцем по банкнотам, лежащим на столе, Тоньеко.
— А ты деловой человек, Тоньеко! — не торопилась с расспросами Ласара.
— Неужели ты еще не поняла этого, подруга моя бесценная? — изумился Тоньеко. — Да, ты видишь перед собой настоящего делового человека… Итак, тебе известно, о чем сейчас гудит Пуэрто-Эсперанса?
— Откуда мне знать об этом, Тоньеко, — лениво отозвалась Ласара, — у меня после вчерашней дармовой выпивки у Кассандры раскалывается голова…
— Так вот, я сообщу тебе, о чем гудит Пуэрто-Эсперанса… — подняв палец, словно призывая публику в лице жены к тишине, сказал Тоньеко. — Итак, Херман Гальярдо погиб. Он мертв, Ласара, мертв, как шакал, попавший в западню.
Удивление Ласары было неподдельным.
— Неужели?..
— Этот мерзавец сгорел, сгорел дотла в приграничном мотеле… Он со своим выводком вознамерился удрать из страны… На ночь они остановились в мотеле перед тем, как пересечь границу, и там случился пожар. Ирена с детьми и с этой чертовкой Милагритос спаслись, а он сгорел. Об этом написано в газетах.
— Значит, это правда? — спросила Ласара.
— Истинная, самая наивероятнейшая правда. Весь поселок только об этом и говорит. Но слушай дальше… Твой умный муж не уподобился тем, кто стоял и судачил о гибели Хермана на всех перекрестках. Что-то точно силой повлекло меня в церковь…
— В церковь? — фыркнула Ласара. — Никак, ты хотел помолиться за упокой черной души Хермана?
— Ты почти угадала, дорогая моя Ласара, — продолжал Тоньеко, — только помолиться пришел не я, а Пелука. Итак, вхожу я в Божью обитель и вижу: у распятия во всю молится, стоя на коленях, отец Иглесиас, а рядом, распростертая на полу, лежит Пелука, и время от времени, как ненормальная, колотится головою об пол…
— И что тебе до Пелуки, Тоньеко? Может, ты лег рядом с ней, чтобы побиться головой об пол? Твоей башке это бы пошло на пользу, — ехидно заметила Ласара.
— А то, что рядом с Пелукой валялась, как никому не нужная сиротка, эта хорошенькая, маленькая ее сумочка с денежкой, — торжествующе заключил Тоньеко. — Ну, как тебе мое повествование?
— Мне особенно понравился финал, — смахивая деньги со стола и ища взглядом, куда бы их спрятать, оживилась Ласара.
— Дорогая, это еще не финал, — Тоньеко, приложив руку ко лбу, изобразил задумчивость. Легкое облачко точно набежало на его лицо. — В финале мы должны еще больше разбогатеть!
— Понятно, — сказала Ласара, — ты хочешь похитить обгоревшие кости Хермана Гальярдо и продать их как святые реликвии Ирене или Пелуке… Я правильно мыслю?
— Не совсем, — серьезно ответил Тоньеко. — Кости его нам ни к чему… А вот дочурка Хермана и тебе, и мне весьма пригодилась бы… Доченька Ирены… Их всех наверняка вскоре притащит к себе сеньора Эстела. Они ведь остались нищими, голыми, разве благородная сеньора Эстела оставит Ирену, Мартику и эту неблагодарную тварь Милагритос в беде? Как мыслишь, Ласара?
— Не оставит, — подтвердила Ласара.
Тоньеко прошелся по комнате с видом прокурора, произносящего речь в суде, и снова остановился перед женой.
— А известно ли тебе, что сеньора Эстела обожает Мартику не меньше, чем Ирена?
— Мне известно это, Тоньеко…
— А известно ли тебе, что эта сеньора богата, как вдова Онассис?
— Я догадываюсь об этом, Тоньеко, — кивнула Ласара.
— Значит, остается продумать детали похищения Мартики! — с победоносным видом заключил свою речь Тоньеко.
Дверь Гонсало Каррьего открыла заплаканная Онейда.
— Ах, сеньор, — утирая слезы, сказала она, — вы уже, конечно, обо всем знаете…
Гонсало в ответ скорбно наклонил голову.
— Знаю, Онейда, я обо всем случившемся прочел сегодня в газете и решил сразу прийти сюда… Вероятно, скоро прилетит сын Хермана Гальярдо, Карлос.
— Ничего не могу сказать по этому поводу, сеньор Гонсало. Я уже пыталась дозвониться молодому сеньору, но трубку никто не взял. Скорее всего, они с Амалией путешествуют по Испании.
— Да, но он же читает газеты! — проговорил Каррьего.
— Вряд ли в испанских газетах напечатали о гибели сеньора Хермана, — покачала головой Онейда. — Не приложу ума, каким образом разыскать сеньора Карлоса?..
— Сам отыщется, — прозвучал с лестницы резкий голос Аны Росы. — Онейда, вы приготовили комнаты для Ирены и детей? Здравствуй, Гонсало!
— И для Милагритос тоже, сеньорита, — ответила Онейда.
— Ах да, я позабыла про эту уродину… Хорошо, придется наверное, нанять еще одну кухарку. Теперь тут будет столько народу! — Ана Роса скривилась. — Пойдем-ка ко мне, Гонсало.
Они поднялись в комнату Аны Росы.
— Зачем ты пришел? — с порога накинулась на него Ана Роса. — Выразить мне соболезнование в связи с гибелью любовника моей матери?
Гонсало поразило ожесточение, прозвучавшее в голосе Аны Росы.
— Зачем ты так? — молвил он. — Ты сама говорила, что Херман Гальярдо не был любовником твоей матери.
— Ну хорошо, — перебила его Ана Роса, — скажем, возлюбленным… Так ты пришел выразить мне сочувствие? Ждешь, что я начну рыдать в твоих объятиях? Я не из слабонервных.
— Это мне хорошо известно, дорогая, — мягко произнес Гонсало.
— Итак, меня не повергло в транс известие о гибели Хермана, — продолжала Ана Роса. — Меня больше мучает мысль, что теперь мама притащит себе и мне на голову весь этот выводок и станет содержать его на свой собственный счет. Добро бы к нам пришла одна Мартика, а то явится целая толпа! И Карлос вот-вот нагрянет! И эта пресная Ирена начнет разыгрывать из себя безутешную вдову!
— Сеньора Ирена ничего не станет разыгрывать, — возразил Гонсало. — Не знаю, хватит ли у нее сил пережить смерть мужа!
— Скажите, какая любовь! Скажите, какие Ромео и Джульетта! Хорошо бы ей и поступить подобно Джульетте, увидевшей мертвым своего Ромео! Но нет, для этого она слишком любит себя…
— Ана Роса, зачем ты притворяешься жестокосердной, — взволнованно сказал Гонсало, — ты же не такая, нет, не такая…
— Я, в отличие от Ирены, никогда не притворяюсь, — оборвала его Ана Роса. — Я говорю то, что думаю. А думаю я прежде всего о том, что мне теперь житья не будет в этом доме!
Гонсало подошел к ней и осторожно провел рукой по ее волосам.
— Зато мой дом к твоим услугам, Ана Роса, — тихо произнес он. — Дорогая, выходи за меня замуж.
Ана Роса презрительно сощурила глаза и отстранилась от него.
— Да-а, — протянула она, — ты, право, нашел подходящую минуту, чтобы предложить мне руку и сердце…
— Сердце давно твое, и ты это знаешь, — тихо проронил Гонсало.
Ана Роса вдруг, обхватив голову руками, застонала.
— Знаю, знаю, знаю! Оно мое, но вот это зеркальце, — при этих словах она швырнула зеркальце об пол, — или вот этот флакон духов, — Ана Роса швырнула склянку с духами за окно, — или… — она поискала глазами вокруг, подыскивая, чего бы еще выкинуть.
Каррьего рывком потянул на себя ящик ее секретера и, выхватив оттуда какую-то фотографию, крикнул: