Она была довольна получившимся разговором, она высказала все, что хотела, и высказала точно, тактично и убедительно. По ее мнению, такой разговор с сыном не мог пройти бесследно, и она с надеждой предвкушала результат. Представляла, что у нее появится невестка — Пилар — и ее сын, который будет ее внуком, потому что и Ирена, и Хермансито были для нее все же чужими, особенно Ирена. Да, особенно Ирена…
Амалия и не подозревала, что ее напоминание о Хермансито оказало на Карлоса совершенно противоположное действие. Разлуку с сыном Карлос переживал болезненно и глубоко. Ему недоставало их разговоров, игр, совместных занятий. Ведь в той, прошлой, жизни они много времени проводили вместе и были очень привязаны друг к другу. Сама мысль о том, что одну привязанность можно заменить другой, показалась Карлосу кощунственной. На долю секунды в нем ожила давняя обида на мать, обида, которую он питал долгие годы, считая, что им пренебрегли, что его сознательно бросили. Раз Амалия могла так сказать ему, значит, она могла оставить своего ребенка не в силу обстоятельств, а просто так, только потому, что ею завладела другая привязанность?..
Но вспышка обиды была короткой, и вскоре Карлос уже испытывал благодарность к матери, затеявшей этот разговор. Ведь он лишь теперь отчетливо понял, что никогда не будет вместе с Пилар. Да, он готов всячески помогать Пилар, но все, что между ними было, осталось в прошлом. А главное, в прошлом остался тот Карлос, который когда-то нуждался в поддержке Пилар. Он вспомнил их яростные ссоры в молодости: каждый из них боролся за себя, каждый, нуждаясь в опеке и заботе, требовал, чтобы любили его, и не хотел, не мог любить сам. Как раз тогда и появилась Ирена и пленила Карлоса, возможно, потому, что показалась ему словно бы бесплотной, ничего не требующей, почти устремленной с земли в небеса. Не случайно же он всегда сравнивал ее с ангелом. Так она и не вошла в его жизнь, только соприкоснулась с ней. Была рядом, но никогда не соединялась с ним… И Карлос опять потянулся к Пилар, которая несколько лет спустя отыскала его в Венесуэле. Он в то время был женат на Ирене, но это была лишь видимость брака. Карлос стосковался по реальности, конкретности, по чему-то явственному, ощутимому… И к тому же тогда он очень боялся остаться один.
Теперь он был один и радовался одиночеству, наслаждаясь бодрящим холодком свободы. А жизнь сердца? Волнение чувств? Стоило только подумать об Ирене, как сердце щемило так больно, так сладко…
Ночную тишину нарушил мелодичный телефонный звонок.
— Милый мой, не могла не поделиться счастливой надеждой, — сказал нежный голос Пилар, — по словам Альберто, я рано или поздно буду вместе со своим мальчиком! Ты еще не спал? Я не разбудила тебя?
— Нет-нет, Пили, я очень рад за тебя.
— Спокойной ночи. Храни тебя Бог!
— Спокойной ночи.
Глава 7
Валерия просматривала отснятый за день материал, прикидывая, как лучше скомпоновать из него сюжет о воскресном отдыхе горожан. Такое немудреное задание получила она в редакции, где проходила стажировку, собираясь в недалеком будущем стать профессиональным тележурналистом. Предложенная тема не слишком вдохновляла Валерию, но она старалась выполнить задание наилучшим образом: ведь в случае удачи этот материал мог пойти в одной из развлекательных телепрограмм.
Отдав дань мадридским паркам и музеям, Валерия отправилась в Толедо, где обычно проводят свой уик-энд многие жители столицы.
Кадры, отснятые в Мадриде, показались Валерии сухими, лишенными какой-либо изюминки: лица людей терялись там на фоне привычных зрительскому глазу живописных полотен и памятников архитектуры. Зато в Толедо ей удалось запечатлеть атмосферу отдыха и даже праздника. Пейзаж там действительно выступал лишь фоном, а на первом плане оказались люди — с их настроениями и пристрастиями. Одни отдавали предпочтение многочисленным кафе, и пленка отчетливо свидетельствовала, что им очень нравится такое времяпрепровождение. Другие гуляли по набережной Тахо — в задумчивом одиночестве или целой компанией. По мере того, как солнце подвигалось к линии горизонта, менялось освещение в кадре и менялся цвет воды в великолепной Тахо: от голубовато-белесого в полдень до глубокого аквамарина ближе к вечеру. Такое изменение оттенков как бы подтверждало известную истину о том, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. А когда розоватые отблески заката отразились в водах Тахо, то могло показаться, будто ее течение стало более плавным и медленным, а вместе с ним замедлилось и само течение времени…
Валерия перевела взгляд на белевшую в полумраке розу и почувствовала тонкий ее аромат. Лепестки, приувядшие было за время обратной дороги из Толедо, теперь расправились и задышали, а темно-зеленые листья, погруженные в воду и преломленные хрусталем вазы, напомнили ей предвечернюю зелень Тахо.
«Надо отбросить все, что снято в Мадриде, и оставить только Толедо», — решила она. Дальнейшая работа над сюжетом заняла совсем немного времени, так как отснятые кадры почти не нуждались в дополнительном монтаже. Сама собою у Валерии получилась лирическая зарисовка одного дня, где героями были неуклонно текущие река и время, а также люди, взиравшие на это течение со своего суетного житейского берега.
В самый же центр повествования Валерия поставила необычную пару, привлекшую ее внимание. Это были молодой мужчина и пожилая женщина. Даже сторонний наблюдатель, случайно бросивший взгляд в их сторону, не смог бы заподозрить в них любовников. Вне всякого сомнения, это были мать и сын. Но выделяло их из общей массы гуляющего народа такое трепетное и нежное отношение друг к другу, которое нечасто встречается вообще среди людей, и уж тем более между родителями и взрослыми детьми. «Возможно, они встретились после долгой разлуки, — предположила Валерия. — Во всяком случае очевидно, что за этими двоими стоит какая-то непростая, волнующая история».
Валерия еще раз обратила свой взор на розу и вспомнила, почему не стала выяснять, кто именно послал этот цветок. Тогда она была уверена, что на подобный жест способен только тот рыцарь, гулявший по набережной со своей матерью.
Сейчас этой уверенности поубавилось, но все же Валерии почему-то хотелось, чтобы эта роза была загадочным романтическим посланием непременно от него — мужчины, встреченного ею в Толедо.
Родриго твердо держал слово, данное Яриме, и постепенно расширял круг ее полномочий. Правда, подводная часть айсберга, составляющая основную часть доходов фирмы, которую возглавлял Санчес, по-прежнему оставалась для Яримы закрытой. Но и то, что представляла собой легальная деятельность Родриго, было весьма впечатляющим.
— Когда я только начинал свое самостоятельное дело, понятие промышленного шпионажа еще не было в ходу, — пояснял он. — Но каким-то чудом, — Родриго хитровато усмехнулся, — мне повезло сообразить, что через несколько лет мир окажется поделен между теми, в чьих руках будет сосредоточена информация о финансах. И я приложил кое-какие усилия, чтобы заполучить в свое ведение необходимую разведслужбу. Теперь, как ты могла заметить, мне живется довольно просто: я всего лишь вовремя скупаю то, что стоит дешево, и затем продаю это подороже. А если быть более точным, то я просто раньше других узнаю, какая компания и в какой стране вот-вот должна попасть в затруднительное положение. Тогда я протягиваю ей руку помощи и получаю заслуженное вознаграждение.
— Никак не могу понять, почему ты со мной так добр, — сказала в ответ на это Ярима. — Ведь я тебе совсем не нужна. У тебя все так налажено, что я, с моим кустарным опытом, пожалуй, не смогу вписаться в твою систему.
— Впишешься! — приободрил ее Родриго. — Всему свое время.
— Но все-таки скажи, почему ты со мной возишься? Зачем я тебе понадобилась? — прямо спросила Ярима.
Она надеялась услышать, что Родриго по-прежнему испытывает к ней интерес как к женщине, но услышала нечто совсем иное, обескураживающее:
— Наверно, мне просто хочется покрасоваться перед тобой: вот, дескать, кем я был, и кем стал! Сейчас в моем окружении не осталось людей, которые знали меня в ту пору, когда я был ничтожной пешкой в руках Гальярдо. С другой стороны, меня, видимо, угнетает необходимость раздваиваться. Одни видят во мне только влиятельного бизнесмена, а другие — только сурового, недоступного босса. Между теми и другими — пропасть. Это два отдельных, практически не смыкающихся мира… А тут судьба послала мне такой подарок: перед тобой я могу предстать сразу в двух своих ипостасях. Да, я не боюсь быть с тобой откровенным.
— Спасибо, что доверяешь мне, — преодолев некоторую растерянность, произнесла Ярима. — Честно говоря, я и не подозревала, что такие преуспевающие люди, как ты, могут испытывать какой-либо дискомфорт…
— Увы, во всяком деле есть свои издержки, — вздохнул Родриго и почти без паузы продолжил: — Однако я хотел сказать, что сегодня ты поедешь со мной в качестве секретаря на одну важную встречу с банкирами. Пусть они привыкают к тебе, а ты понемногу присматривайся к ним.
— Но я не слишком много в этом понимаю…
— Все, что необходимо, ты поймешь, — заверил ее Родриго.
И оказался прав. Ярима не только поняла, о чем говорили банкиры, но и кое-что сверх того. Встреча происходила в банке сеньора Де Монтиано, и когда гости уже стали прощаться, в кабинете появилась юная особа весьма приятной наружности. Оказалась она дочерью сеньора Де Монтиано и зашла к отцу совершенно случайно. Однако от Яримы не укрылось, что Родриго был очень рад такой случайности. Положа руку на сердце, он приветствовал девушку почтеннейшим поклоном, а затем лучезарно улыбнулся и посмотрел ей прямо в глаза: дескать, нет слов, чтобы выразить всю мою признательность и восхищение! Девушка улыбнулась в ответ приветливо и чуть-чуть озорно.
Ярима же в тот момент ощутила у себя в груди легкий холодок ревности и немало этому удивилась.
«Я влюбляюсь в Родриго? Это ни к чему! Он меня явно не любит, а второй такой же истории, как с Херманом, мне бы для себя не хотелось.»