– Ну, ты, Ксения, отчаянная женщина! Прямо героиня, – говорила тетя Катя, помешивая чай маленькой серебряной ложечкой.
– Ну уж и героиня… – мать повела круглыми плечами, – нормальная, как все!
Мама нахмурилась, и Лиза сразу поняла, что продолжать этот разговор ей вовсе не хочется, но тетя Катя не унималась:
– Все-таки ребенка одной воспитывать – не шутка. На такое решиться надо.
– Все лучше, чем одной сидеть на старости лет и на обои пялиться, – отрезала мать, – а я так решила – рожу для себя! Сама воспитаю, будет у меня родная душа на свете…
– А отец ее что – так и не знает? – Тетя Катя вся подалась вперед, и глаза ее горели огнем от любопытства. – Даже не сказала ему?
– Ха! Отец, – усмехнулась мама, – скажешь тоже. Я его всего-то два дня и видела. В командировке была, в Стерлитамаке. Ну, ты помнишь, я тогда в обкоме профсоюзов работала. А он – водитель… Ну, я вроде как московская штучка, какое-никакое, а начальство, вот он и заходил кругами. Смотрю, молодой такой парень, здоровый, симпатичный… А мне уж сороковник стукнул, ну я и подумала – была не была! Когда еще такой случай подвернется? Как-то привез он меня в гостиницу, а я и говорю…
Мама склонилась к подруге, что-то зашептала ей на ухо. Обе они сразу прыснули от смеха, так что тетя Катя даже тортом подавилась.
– Да ты что! – веселилась она, заботливо подбирая крошки с колен. – Прямо так и сказала?
– Ага! – ответила мать. – Что ж теряться, раз такой случай представился!
Слушать про это было и стыдно, и в то же время очень интересно, но историю знакомства своих родителей Лизе так и не суждено было узнать до конца. В этот момент она громко чихнула – и отскочила от двери, боясь, что ее застукают за таким недостойным занятием, как подслушивание. Мама спохватилась и вышла в прихожую. Как всегда, она засуетилась вокруг, помогая дочке снять тяжелый ранец и приговаривая:
– А, вот и Лизонька пришла! Кушать хочешь? Я картошечки поджарила, как ты любишь, вот еще тортик есть…
Лиза старалась не подать виду, что слышала их с тетей Катей разговор, явно не предназначенный для ее ушей. Ей почему-то казалось, что теперь их с мамой связывает общая тайна. Больше про отца она никогда не спрашивала.
Росла она болезненным, слабым ребенком, ни одна детская хворь ее не миновала – были и коклюш, и ветрянка, и свинка, и корь… А уж о простудах и говорить не приходится. Каждую зиму Лиза надолго укладывалась в постель, участковый врач укоризненно смотрела на маму из-под очков в роговой оправе и говорила строго и наставительно, словно отчитывая за некачественно проделанную работу:
– Ослабленный ребенок у вас, мамочка! Заниматься надо, в спортивную секцию отдать куда-нибудь, летом на море вывозить…
Мама покорно кивала, но выполнять советы всегда труднее, чем давать их. Каждый год вывозить дочку на море она никак не могла. То отпуск на работе не дадут, то с деньгами туго… Единственная поездка обернулась сплошным разочарованием. Море грязное, на волнах покачиваются то нефтяные пятна, то какой-то мусор, народ на пляже лежит чуть ли не друг на друге, квартирная хозяйка норовит содрать невероятные деньги за дощатый сарайчик во дворе, еда в столовой просто отвратительная… В тот злополучный отпуск Лиза еще и отравилась, да так, что пришлось скорую вызывать. Хозяйка ворчала: «Ездют тут с больными дитями, людям отдыхать мешают!» Остаток отпуска Лиза пролежала в постели слабая, грустная, и мама варила ей манную кашу на электроплитке. Домой они вернулись усталые, измученные и больше на море не ездили.
Со спортом тоже не заладилось. Бегать и прыгать Лизе почему-то было трудно, однажды она даже сломала руку, упав с бревна. В конце концов учительница физкультуры Наталья Федоровна смирилась с тем, что девочке никогда не стать олимпийской чемпионкой. Удрученно вздыхая, она говорила:
– Ты, Лиза, главное – будь поосторожнее! А лучше – посиди на лавочке, я тебе и так зачет поставлю.
И Лиза по-прежнему продолжала болеть. Зато можно было оставаться дома, лежать в постели и читать книжки в свое удовольствие! Каждый такой день был только в радость. В школу она ходить не любила – слишком уж чужой и неприкаянной чувствовала себя в толпе горластых, драчливых сверстников. В классе ее дразнили Лиза-подлиза, но это была неправда – ни подлизой, ни ябедой Лизонька никогда не была. Тихая девочка, она никому не причиняла хлопот, смирно сидела на уроках, слушалась учительницу… По правде говоря, это было ужасно скучно. Когда ее сверстники еще выводили палочки в тетрадях и учили буквы, Лиза уже умела читать и писать. С физикой и математикой дела обстояли похуже, но все равно Лиза решала примеры и уравнения, добросовестно прочитывала параграфы и, возвращаясь в класс после долгого отсутствия, никогда не скатывалась в отстающие. Порой она искренне удивлялась: зачем вообще ходить в школу, если можно учиться самой, по учебникам?
Дома, с книжкой, было гораздо приятнее. Лиза читала много и с детских книг скоро перешла на взрослые. Раз в неделю она приходила в районную библиотеку, и Светлана Карловна – строгая дама с царственной осанкой и высокой седой прической – смотрела на нее с некоторым удивлением, как на редкое явление природы.
– Быстро же ты читаешь, деточка… Очень быстро. Может быть, не стоило бы брать литературу не по возрасту? Лучше бы с подружками поиграла.
Но Лиза только качала головой – и снова шла за очередной порцией чтения. Подруг у нее не было, девочки во дворе и в школе не спешили принимать ее в свою компанию – слишком уж тихой, молчаливой она была. Да и самой было не особенно интересно наряжать кукол или прыгать через резиночку возле подъезда. Разве могут сравниться эти убогие развлечения с тем, что испытывала Лиза, отправляясь в придуманные миры! Она пересекала океан вместе с пятнадцатилетним капитаном – и искала золото на Аляске с джек-лондоновскими героями, отправлялась в путешествие к центру земли – и плакала над историей Джен Эйр… По сравнению с выдуманными приключениями и страстями настоящий мир казался серым и плоским, как картинка в черно-белом телевизоре.
Может быть, именно из-за этого очень скоро маленькая Лизонька перестала разбирать, что учительница пишет на доске, лица людей превратились для нее в размытые пятна, и весь мир как будто подернулся мутной пеленой.
Мама всполошилась и повела ее в поликлинику. Женщина в белом халате усадила девочку перед таблицей, на которой вразбивку были написаны разные буквы. Совершенно четко Лиза видела только «Ш» и «Б» и еще пару строчек пониже, а остальные буквы называла просто так, наугад. Врач удрученно хмурилась. Лиза чувствовала, что она недовольна ею, и очень стеснялась этого, словно неправильно отвечала на уроке.
Впервые надев очки, она почувствовала себя крайне неуютно. Дужки давили на уши, на переносице скоро появилась красная отметина, а в школе ко всем дразнилкам добавилось обидное прозвище Очкарик.
Дальше становилось только хуже. Каждый год визит к окулисту заканчивался тем, что Лиза получала новый рецепт на очки – сильнее прежних, и скоро линзы стали такими толстыми, что глаз за ними стало не видно вовсе. Но это не особенно помогало. Чтобы разглядеть что-нибудь дальше трех метров от себя, Лиза отчаянно щурилась, а перейти улицу было чистым мучением. Машина почему-то всегда появлялась неожиданно, и не раз случалось такое, что девочка слышала в метре от себя отчаянный визг тормозов и ругань водителя:
– Дура, тебе что, жить надоело? Глаза разуй, тогда и ходи!
Однажды Лиза с мамой отправились в медицинский центр, обещающий исцеление таким, как она. Основатель его, благообразный академик с сединой на висках, долго и красиво вещал по телевизору, что в созданном им, не имеющем аналогов в мире учреждении работают чуткие и высококвалифицированные врачи, которые непременно помогут… Мама буквально загорелась этой идеей, и даже Лиза как-то воспрянула духом. Она уже и не помнила толком, как это – обходиться без очков, но ведь это и в самом деле было бы здорово – хорошо видеть!
Ехать пришлось долго, на самый край Москвы. Потом Лиза с мамой целый день провели в длинных очередях, переходя от одного кабинета к другому. Лиза ужасно устала. Ей то капали в глаза какие-то капли, от которых и так нечеткие очертания предметов становились вовсе размытыми, то светили в зрачок узким лучом от мощной лампы, то сканировали устрашающего вида аппаратами… В конце концов ее карточка изрядно разбухла от записей, превратившись в увесистую тетрадку.
Врач полистал карту и попросил остаться только маму, а Лизу – посидеть в коридоре и подождать. Она была даже рада – можно было немножко передохнуть. Еще одного обследования она бы просто не выдержала!
Слова из-за двери раздавались непонятные, но пугающие: «прогрессирующая миопия высокой степени», «отслоение сетчатки», «угроза атрофии зрительного нерва»… Лиза поерзала на стуле. Ей вдруг стало очень холодно и неуютно, захотелось побыстрее пойти домой, но мама почему-то все не возвращалась.
Врач наконец закончил свою длинную и непонятную речь, помолчал недолго, словно собираясь с мыслями, и сказал:
– В вашем случае операция не показана. – Потом подумал и осторожно добавил: – Может быть, стоило бы подумать о специальной школе?
Мама ничего не ответила – просто встала и вышла из кабинета. Лиза слышала, как ее каблуки простучали по полу – отрывисто, почти зло. Когда она появилась на пороге, лицо ее было каким-то странным, будто окаменевшим. Даже сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, это было заметно. Не говоря ни слова, она взяла Лизу за руку, и они вышли на улицу.
Солнце било прямо в глаза, и девочка почти не видела ничего вокруг – действие противных капель еще не прошло. Мама крепко держала ее – так, словно боялась потерять навсегда. За всю дорогу она не сказала ни слова, а придя домой, села на диван и вроде бы даже стала читать какой-то журнал, но за целый час так ни разу и не перевернула страницу. И свет не включила, когда стемнело… Лицо ее было по-прежнему каменным, только плечи мелко-мелко вздрагивали. Лизе даже показалось, что она плачет. В первый момент она испугалась – так это было странно и непривычно. Раньше мама никогда не плакала при ней, наоборот – казалась такой уверенной, спокойной, невозмутимой, все знающей и все умеющей… Лиза хотела было спросить, в чем дело, как-то утешить маму, но та вдруг обернулась к ней, порывисто обняла и прижала к себе.