– Скажи, Джулс, – говорит Ник, – чем ты занимаешься?
– То есть, кем работаю?
– Да, именно.
– Присматриваю за квартирой.
– А кроме этого?
Я тяну время, пережевывая пиццу. Может быть, Ник устанет ждать ответа и сменит тему. Но моя надежда не оправдывается, и я вынуждена признать горькую правду:
– Пока ничем. Меня недавно сократили, и я еще не нашла новую работу.
– В этом нет ничего страшного, – говорит Ник. – Может, оно даже к лучшему. Чем бы ты действительно хотела заниматься?
– Я… Я не знаю. Никогда не задумывалась.
– Никогда? – Ник так удивляется, что кладет свой ломтик пиццы обратно на тарелку.
Конечно, задумывалась. Когда была молода и полна надежд. В десять лет я хотела стать балериной или ветеринаром, не имея ни малейшего представления о тяготах этих профессий. В колледже я изучала английскую литературу с надеждой стать редактором или учительницей. Но потом, уехав вслед за Хлоей из Пенсильвании в Нью-Йорк, вся в долгах, я не могла позволить себе ждать и подыскивать, что мне нравится. Мне нужна была работа, любая работа, лишь бы она оплачивала счета и продукты.
– Расскажи о себе, – говорю я Нику, отчаянно желая сменить тему. – Ты всегда хотел быть хирургом?
– У меня не было особого выбора, – отвечает он. – Все ждали, что я им стану.
– Но чем бы ты действительно хотел заниматься?
Ник улыбается.
– И то верно.
– Око за око.
– Тогда я отвечу иначе. Я хотел стать хирургом, потому что с самого раннего детства знал об этой профессии. Все мои предки, начиная с прадеда, были хирургами. Я знал, как они гордились своей профессией. Они помогали людям. Спасали тех, кто был на волосок от смерти. А иногда они были словно мистики, возвращавшие мертвых к жизни. Конечно, я мечтал пойти по их стопам.
– Должно быть, им сопутствовал успех, раз они смогли позволить себе квартиру в Бартоломью.
– Мне очень повезло в жизни, – говорит Ник. – Но, знаешь, эта квартира никогда не казалась мне чем-то особенным. Конечно, теперь-то я понимаю. Но в детстве это был просто мой дом. Дети не представляют, как по-разному живут люди. Только в колледже я наконец осознал, что мало кому довелось хоть немного пожить в таком месте, как Бартоломью.
Я отрываю от пиццы кусочек пепперони и кладу его в рот.
– Вот поэтому я не могу взять в толк, почему Ингрид решила уйти.
– Я удивлен, что ты спрашивала о ней Грету, – говорит Ник. – Я не думал, что они знакомы. Кстати, я даже не знал, что ты сама знакома с Ингрид.
– Самую малость, – говорю я. – А ты вообще ее не знал?
– Мы виделись только мельком. Поздоровались друг с другом в тот день, когда она въехала. Может, сталкивались еще один или два раза, но не разговаривали.
– Мы договаривались о встрече. А потом…
– Она ушла, и ты забеспокоилась.
– Да, немного, – признаю я. – Это все как-то странно.
– Я бы не сказал. – Ник отпивает пива. – Временные жильцы уходили и раньше.
– Посреди ночи, без предупреждения?
– Не совсем. Но многие решают, что такая работа им не подходит. Например, девушка, которая жила в 12А до тебя.
– Эрика Митчелл?
Ник смотрит на меня с удивлением.
– Откуда ты про нее знаешь?
– Ингрид упоминала, – отвечаю я. – Она сказала, Эрика съехала на два месяца раньше.
– Да, что-то вроде того. Она пробыла здесь около месяца, а потом сказала Лесли, что ее не устраивают правила. Лесли пожелала ей всего хорошего, и Эрика съехала. Думаю, и с Ингрид случилось то же самое. Ей здесь не понравилось, и она решила уйти. Я ее понимаю. Не все могут жить в Бартоломью. Тут довольно…
– Жутко?
Он приподнимает бровь.
– Интересное наблюдение. Я собирался сказать, что здесь довольно необычно. Бартоломью кажется тебе жутким?
Разве что обои, – думаю я.
– Немного, – говорю я, и добавляю: – Ходят разные слухи…
– Дай угадаю, – говорит Ник. – Про то, что здание проклято?
Я вспоминаю статью, которую я так и не прочла. «Проклятье Бартоломью». Ингрид описала это место иначе.
Дом с привидениями без привидений.
Вот как она выразилась. Сказала, что вместо привидений в Бартоломью – его прошлое. Но разница между проклятьем и привидениями невелика. И то, и другое – темные силы, которые окутывают это место и не желают оставить жильцов в покое.
– И не только, – говорю я. – Мне показалось, Ингрид была напугана.
– Ее напугало здание? – недоверчиво спрашивает Ник.
– Или что-то внутри здания. Но она точно чего-то боялась. Думаю, поэтому она и ушла. И теперь я пытаюсь ее найти.
– Если бы только она пришла ко мне… – Ник ерошит волосы у себя на голове, скорее разочарованный, чем раздраженный – хотя некоторую долю раздражения я все-таки ощущаю. Раздражения, что кто-то испугался места, которое он считает домом. – Думаю, я бы смог ее успокоить.
– То есть ты не веришь в проклятье?
– Конечно, нет, – отвечает Ник, едва заметно улыбаясь. – Да, здесь случались неприятности. Как и в любом другом здании. Все дело в том, что любое происшествие в Бартоломью моментально раздувается в СМИ и в интернете. Здесь живут достаточно скрытные люди. Мы не любим публичности. Но некоторые полагают, что нам есть что скрывать, и выдумывают всякую чушь.
– Значит, Ингрид ошибалась? – спрашиваю я.
– Смотря какие слухи до нее дошли. Вся эта бессмыслица насчет проклятья возникла в результате событий, произошедших десятки лет назад. Задолго до моего рождения. Сейчас здесь по большей части тихо.
Я обращаю внимание на формулировку. По большей части.
– Это не очень-то успокаивает.
– Поверь мне, бояться нечего, – говорит Ник. – Бартоломью – довольно спокойное место. Тебе здесь нравится, не так ли?
– Конечно. – Я смотрю на парк, простирающийся за окном. – Здесь чудесно.
– Отлично. Пообещай мне кое-что. Если тебе станет жутко и ты захочешь уйти, поговори сначала со мной.
– Чтобы ты смог меня разубедить?
Ник скромно пожимает плечами.
– Или, по крайней мере, взять твой номер перед уходом.
Итак, мы с ним действительно флиртуем. Может быть, я не такая, какой привыкла себя считать.
– Мой номер – 12А, – говорю я с лукавой улыбкой.
17
Через пятнадцать минут я возвращаюсь к себе в квартиру. Ник меня не выпроваживал, но я решила, что лучше уйти пораньше. Тем более что он явно не намеревался делиться со мной секретами темного прошлого Бартоломью. Или просто не знал никаких секретов. У меня сложилось впечатление, что Ник считает Бартоломью совершенно обычным зданием, ничуть не более загадочным, чем все остальные в Верхнем Вест-Сайде.
И вот я здесь, в спальне у окна, за которым на фоне темного неба едва виднеется силуэт Джорджа. Передо мной кружка с чаем, остатки подаренной Чарли шоколадки и ноутбук, на котором я открыла присланное Хлоей письмо:
ПРОКЛЯТЬЕ БАРТОЛОМЬЮ
Если я права и Ингрид сбежала потому, что была напугана, то нужно выяснить, что же привело ее в такой ужас – и не следует ли мне тоже быть настороже.
По ссылке открывается сайт с городскими легендами. Эндрю любил читать подобные байки – про аллигаторов в канализации и людей-кротов в заброшенных тоннелях метро. Но этот сайт кажется достаточно профессиональным. Аккуратное оформление. Читабельный текст.
Моему взгляду открывается великолепный снимок Бартоломью, сделанный со стороны Центрального парка. Голубое небо. Яркое солнце. Полыхающая осенняя листва. Лучи света, играющие на крыльях Джорджа.
А вот сама статья производит крайне угнетающее впечатление.
За долгие годы своего существования Бартоломью в Нью-Йорке стал свидетелем множества трагедий. Это готическое строение, возвышающееся над Центральным парком, успело перевидать множество смертей, включая убийства, самоубийства и даже эпидемию.
Когда Бартоломью торжественно открылся в январе 1919 года, испанский грипп уже успел забрать множество жизней по всему миру. Эпидемия шла на спад, и никто не ожидал, что спустя пять месяцев болезнь придет в Бартоломью, за считаные недели погубив двадцать четыре человека. Среди жертв оказались и достаточно известные люди, такие как Эдит Хэйг, молодая жена магната Рудольфа Хэйга. Однако большинство умерших были слугами, жившими в тесноте и потому особенно уязвимыми к инфекции.
Я в замешательстве отвожу взгляд от монитора. В квартире 12А когда-то жили слуги – возможно, некоторые жертвы гриппа спали в этой самой комнате.
Или даже все, а не только некоторые.
Возможно, они умерли прямо здесь.
Ужасное чувство только усугубляется, когда я рассматриваю фотографию. На ней видны носилки – не меньше семи, – лежащие на тротуаре у выхода из Бартоломью, и на каждых носилках покоится тело. Они укутаны с головой, но их ноги торчат из-под покрывал. Семь пар босых грязных ног.
Меня пробирает дрожь, когда я думаю, что эти ноги ступали прямо здесь, где я сижу. Я ежусь, пытаясь отогнать неприятное ощущение. Но впечатление только усиливается, когда я смотрю на следующую фотографию.
На ней изображен фасад Бартоломью, на сей раз – в черно-белых тонах. Снаружи сгрудилась небольшая толпа – сплошные зонтики от солнца и шляпы-котелки. В вышине, на крыше здания, стоит мужчина в черном костюме. Одинокий силуэт на фоне неба.
Владелец здания. За считаные мгновения до самоубийства.
Текст под фотографией подтверждает мою догадку.
После детального изучения здания врачи пришли к выводу, что причиной стремительного распространения болезни послужила плохая вентиляция в комнатах для слуг. Это открытие потрясло человека, спроектировавшего здание и заплатившего за его строительство, Томаса Бартоломью, который сам был врачом. Охваченный горем, в прекрасный июльский день на глазах у более чем сотни свидетелей он спрыгнул с крыши здания, названного в его честь.
К тексту прилагает