— Она очаровательна.
Я никогда не знаю, что нужно говорить о младенцах, но с этим комплиментом не промахнешься. Нам с Сэмом стоило неимоверных усилий и боли родить Генри. Когда он наконец появился, я думала, что буду лелеять каждую минутку, каждый крик, каждую бессонную ночь, да и вообще считала все эти разговоры про бессонные ночи просто фигурой речи. Я не предполагала, что это буквально и ты на самом деле много ночей подряд не смыкаешь глаз. Сэм не мог (или не хотел) справляться с жестокими обязательствами родительства, и я была готова принять все на себя: я безумно боялась, что, если не сделаю все сама, он уйдет. Чтобы он был счастлив, чтобы удержать его, я делала не только это. Я тогда не понимала, что, если человек от тебя уходит, остановить его невозможно.
Тим с улыбкой смотрит на свою дочь:
— Спасибо.
Далее следует неловкая пауза. О чем говорить с человеком, которого ты не видел двадцать пять лет и который, как тебе хорошо известно, ненавидит тебя всеми фибрами души и имеет на то причины?
— А ты чем занимаешься? — Я цепляюсь за самый верный способ поддержать разговор.
— Я работаю в сфере информационных технологий. Езжу в Лондон трижды в неделю, остальные дни работаю из дома. Ну, и как следствие — это, — он указывает на коляску. — Как насчет тебя? Ты вроде занимаешься дизайном интерьеров?
— Да, верно. — Чувство тревоги, которое я испытала, услышав его голос, чуть усиливается. Он следил за мной? — Откуда ты знаешь?
— Не помню, может, кто-то мне сказал… — Он морщит лоб, пытаясь вспомнить, кто это мог быть. — А, нет, я знаю, я прочитал в местной газете — ты получила какую-то награду, так?
— Ну, да. — Я ею гордилась, но в данный момент тот факт, что люди из моего прошлого видели эту статью, кажется мне бесцеремонным вторжением в мою жизнь: они про меня знают, а сами остаются в тени. Я начинаю мямлить, что мне пора домой, но он перебивает меня:
— Ты в курсе насчет встречи выпускников?
— Да, видела на «Фейсбуке», — говорю я.
— Собираешься пойти?
— Не уверена. А ты — ты пойдешь? — Я знаю, что он идет — видела его имя в списке гостей. И чего меня так смущает этот вечер выпускников? У Софи нет ни тени стыда по этому поводу, как нет его у других — тех, кто принял приглашение.
— Думаю, да, — отвечает он, глядя куда-то вниз. — Строго говоря, я ведь не в восемьдесят девятом году окончил школу, но я общался со многими из вас, и Мария была, ну, ты в курсе. Я подумал, что могу пойти за нее.
При упоминании ее имени у меня на миг перехватывает дыхание. Несмотря на то что мысли о ней не отпускали меня все эти двадцать пять лет, до прошлой недели я не слышала и не произносила вслух ее имя. Я надеялась, что мы с Тимом сможем закончить этот крайне странный разговор, не упоминая о его сестре. Внезапно мне приходит в голову мысль, что я не могу не воспользоваться моментом и не сказать ему, насколько я сожалею о случившемся.
— Думаю, это хорошая идея, — говорю я. — Послушай, Тим, насчет Марии… — Собираю все свое мужество: — Я знаю, что плохо с ней обращалась, и очень сожалею об этом. Мне жаль… ну, я бы хотела вернуться в прошлое и все изменить. — Мне известно, что в те годы он меня недолюбливал, и у него были на то основания. Я и сама не лучшего мнения о себе тогдашней.
Тим смотрит куда-то в сторону.
— Я не виню тебя, Луиза, — натянуто отвечает он.
— Правда? А вот Эстер Харкур, похоже, считает, что это моя вина, — не подумав, реагирую я.
— Эстер Харкур? Ты с ней общаешься? Она вроде стала адвокатом?
— Да. А ты, стало быть, помнишь Эстер?
Меня не может не удивить тот факт, что такой человек, как Тим, парень из крутой тусовки, который даже не учился с нами, помнит Эстер.
— Ну да, она ведь произнесла речь на панихиде. Да и Мария много с ней общалась, перед тем как… ну, ты меня понимаешь. Мама о ней то и дело вспоминает. Все эти годы она следит за карьерой Эстер. Они с Марией были близкими подругами.
В воздухе повисает невысказанное «в отличие от некоторых других людей».
— Как поживает твоя мама? — Я припоминаю, когда видела Бриджит в последний раз — в ту ночь, когда исчезла Мария — усиливающаяся паника, невидящие от ужаса глаза, — и на несколько секунд мое сердце замирает.
— По правде говоря, не очень хорошо. В последнее время она совсем сдала, ей очень одиноко. После ухода отца она так никого и не встретила. Немного помогло появление внучки, но она так и не смогла пережить того, что случилось с Марией.
Ну конечно, не смогла. А как это вообще возможно?
Я стараюсь не показывать вида: я-то знаю больше него.
— Мама считает, что Мария покончила с собой, но я не верю… она крепче, чем… Мария была крепче, чем это могло показаться. Я знаю, она пила в тот вечер. Если она куда-то ушла бродить, в расстройстве могла оступиться.
Малышка зашевелилась в коляске, и Тим принялся катать ее взад-вперед. Она вздыхает и вновь погружается в свой сладкий сон.
— Я довольно жестко с тобой обращался в те дни, но я защищал Марию, особенно после того, что случилось в Лондоне. Я был очень зол: на отца за его уход, время от времени — на Марию, за то, что она связалась с тем парнем, хотя в том не было ее вины. Но на самом деле я злился на себя самого. Считал, что должен был защитить ее, должен был раньше заметить, что происходит с тем парнем. Я винил во всем себя. Если бы я вел себя по-другому, если бы так не психовал по поводу переезда из Лондона, то отец не ушел бы от нас.
Он думает, что я в курсе лондонской истории с парнем, что Мария мне все рассказала. Однако это не так, и я не считаю возможным расспрашивать его об этом теперь.
— Ты не виноват, — говорю я.
— Ну, — произносит он не без усилия, — ты тоже не виновата. Я знаю, что ты повела себя не слишком хорошо, но ты ведь не могла знать, чем все это может закончиться. Да и никто не знал. Мне следовало за ней приглядывать во время того выпускного. Мы ведь были очень близки с Марией.
Насколько близки, спрашиваю я себя. Все толковали о том, что он ее опекает, она сама об этом говорила. Были ли они настолько близки, чтобы он вознамерился разворошить старые раны и наказать тех девиц, которые сделали его сестру такой несчастной? Или настолько близки, чтобы укрывать ее на протяжении двадцати пяти лет?
— Я видел, что у нее… неприятности, ты меня понимаешь… — продолжает он.
Неприятности. Он слишком мягко формулирует, но я-то знаю, как все было на самом деле. Мы превратили ее жизнь в ад.
— Никто не может нести ответственность за то, что случилось с Марией. Она либо сама в ответе за это, либо это был несчастный случай, она оступилась и упала — один шанс на миллион. — Он внимательно следит за моей реакцией, а я лишь переминаюсь с одной ноги на другую, желая побыстрей покончить с этим разговором.
Очень удобное заблуждение, и я всей душой хочу, чтобы его версия оказалась верной. Или, если все было не так (а я это знаю), я бы хотела рассказать правду, но так, чтобы меня за это не осудили или чего еще похуже. Этот чертов тайный узел настолько сдавил меня, что не верится, будто кто-то сможет запустить в него пальцы и разорвать.
Но Тим об этом не знает, и мы с ним говорим о разных вещах. Он думает, мы обсуждаем то, что я бросила Марию ради Софи, ради стремления стать популярной, и частично отвечаю за то, как его сестру травили в школе. Он думает, речь идет об обычной школьной травле: ее не забрасывали камнями и не били палками, а всего лишь поддразнивали, но больно. Это так, и я во всем этом участвовала. Я игнорировала ее, я ее бросила, я ее предала. Но Тим не знает, что я еще кое-что сделала. Кое-что гораздо хуже.
Всю обратную дорогу какая-то фраза из нашего с Тимом разговора упорно не дает мне покоя. Через некоторое время до меня доходит: «Она крепче, чем кажется», — начал было говорить он, но осекся. Оговорился, или, наслушавшись моих излияний по поводу прошлого, погрузился в воспоминания о том времени. Но какова бы ни была истинная причина, факт очевиден: Тим говорил о Марии в настоящем времени.
Глава 11
Порой она чувствует себя пленницей в собственном доме. Разумеется, у нее нет причин не выходить на улицу. Глядя на нее, такого не подумаешь. Но в дни, подобные сегодняшнему, у нее возникает ощущение, что кто-то снял верхний слой кожи с ее лица, и оно стало открытой раной, не защищенной от стихий. От всего. В такие дни она прячется от всех, пережидая, пока снова не будет в силах вернуться в окружающий мир, вновь надеть маску и продолжать улыбаться.
Иногда она размышляет над тем, сколько еще времени она так продержится. Вечно? В каком-то смысле она настолько привыкла хранить свою тайну, что это получается довольно естественно. А в те дни, когда не получается, когда она жаждет открыться, излить свою душу, вывалить все наружу, он останавливает ее; так было все эти прошедшие годы. Сиди тихо. Не рассказывай ничего. Последствия для тебя будут самыми худшими. Он старается защитить ее, она это понимает и благодарна ему.
И она живет дальше, отгоняя мысли о преследующем ее прошлом. Но ее пугает не только прошлое, она боится и настоящего, поэтому порой она и дома не может скрыться. Порой дома она задыхается еще сильней, чем во внешнем мире.
Она ограничила круг общения, так как не доверяет людям. Но и те, кого она подпустила к себе, не знают всего, даже половины не знают. Он единственный, кто понимает все. Только он помог ей, напомнил, что ее историю нельзя доверить другим людям.
Люди не те, кем кажутся, ей не надо об этом напоминать: она это ох как хорошо знает.
Глава 122016
Проснувшись наутро после поездки в Норфолк, испытываю чувство облегчения: я дома, где все идет своим чередом. Хотя и не представляю, как все может идти своим чередом после случившегося. Полли считает, что я должна подумать о себе, возобновить общение с друзьями, которых забросила в последние годы, но мне трудно добавить что-то новое в свою жизнь. Я с трудом справляюсь с тем, что в ней уже есть.