Некоторые исследователи используют термин «холобионт». Он описывает «коллектив» организмов, которые ведут себя как единое целое. Это слово происходит от греческого όλος («целый, единый»). Холобионты – лишайники этого мира, и они тоже есть больше простой суммы их частей. Подобно словам «симбиоз» и «экология», слово «холобионт» выполняет полезную работу. Если у нас есть слова, обозначающие тесно связанных автономных индивидуумов, нам проще представить себе, что они действительно существуют.
Холобионт – не утопия. Сотрудничество всегда подразумевает соперничество и взаимодействие. Существует множество примеров, когда интересы не всех симбионтов совпадают. Некий вид бактерий в нашем кишечнике может быть главным игроком пищеварительного процесса, но если эти бактерии попадут в кровь, может возникнуть смертельное заболевание. Мы привыкли к этой мысли. Семья может функционировать как ячейка общества, гастролирующая джаз-группа может устроить захватывающий концерт, и в то же время отношения и тех и других могут быть сдобрены трениями и конфликтами.
В конце концов, нам не так уж и сложно соотнести себя с лишайниками. Эта разновидность отношений воплощает самую старую эволюционную максиму. Если слово «киборг» (сокращение от «кибернетический организм») описывает существ, сочетающих облик и функции людей и машин, то мы, как и все жизненные формы, являемся «симборгами», или симбиотическими организмами. Авторы основополагающей работы о симбиотическом взгляде на жизнь ясно выражают свою позицию по этому вопросу. «Индивидуумов никогда не существовало, – заявляют они. – Мы все лишайники».
Мы шли вниз по течению на «Капере» и проводили много времени, разглядывая морские карты. На них море и суша поменялись ролями. Массивы земли изображены большими пустыми пятнами бежевого цвета. Пространство воды испещрено указателями и контурами, собирающимися морщинами вокруг скал. Безликие хлопья земли покрыты шнуровкой разветвляющихся, соединяющихся фарватеров. Движение океана по сети фарватеров и морских путей непредсказуемо. По некоторым из них можно пройти на судне только в определенное время дня. Когда приливная волна мчится к суше по одному узкому опасному каналу, она может вырасти на полтора метра над сушей – неподвижная водяная стена, которая и не думает опадать. В одном особенно коварном проходе между двумя островами образуются приливные водовороты диаметром 15 метров, затягивающие вглубь плавающие на поверхности бревна.
По краям многих из этих проливов стоят скалы. Гранитные утесы обрушиваются в море. Деревья наклоняются, падая как в замедленной съемке. Вдоль берега деревья, мох и лишайники смывают приливы, обнажая валуны и уступы, на многих из которых видны оставленные ледником отметины. Сложно забыть, что большую часть суши составляет сплошной, медленно разрушающийся камень. Неровные выступы сначала плавно спускаются и вдруг круто обрываются к воде. Мы с братом часто спим на этих уступах ночью. Лишайники повсюду, и когда я просыпаюсь, нахожу их и на своем лице. Много дней потом я вытряхиваю из карманов брюк кусочки лишайника. Я выворачиваю карманы и, чувствуя себя человеком-метеоритом, пытаюсь представить, сколько лишайников приживется в неожиданных для себя местах, где оказались.
Глава четвертаяМицелиевое сознание
За пределами нашего есть иной мир. <…> Этот мир разговаривает. У него свой язык. Я передаю то, что он говорит. Священный гриб берет меня за руку и вводит туда, где известно все. <…> Я задаю вопросы, и мне отвечают.
По пятибалльной шкале, где 1 – «совсем нет», а 5 – «чрезвычайно», как бы вы оценили чувство утраты идентичности? Как бы вы оценили ощущение чистого бытия? Как бы вы оценили ощущение слияния с огромным целым?
Я лежал на койке в отделении по тестированию лекарственных препаратов в конце моего ЛСД-трипа и ломал голову над этими вопросами. Стены палаты, казалось, незаметно дышали, и мне было трудно сосредоточиться на словах на экране. Где-то в районе желудка раздавалось тихое бормотание, а за окном раскачивались зеленые, яркие и живые, ивы.
ЛСД, подобно натуральному псилоцибину, активному ингредиенту многих видов псилоцибиновых грибов, классифицируется и как психоделик, и как галлюциноген. Это химическое вещество ослабляет рамки повседневных представлений, проникает в сознание, затрагивает личность, вызывая широкий диапазон реакций, от слуховых и зрительных галлюцинаций до сильнейших сдвигов в когнитивном и эмоциональном восприятии окружающего, растворения пространства и времени. Многие сообщают о мистических ощущениях, или об общении с божествами, или о чувстве единения с природой и потере границ своего Я.
Психометрический опросник, который я мучительно пытался заполнить, был составлен для оценки впечатлений и опыта подобного рода. Но чем больше я старался впихнуть мои ощущения в пятибалльную шкалу, тем больше запутывался. Как можно измерить ощущение полного отсутствия времени? Как можно измерить чувство слияния с предельной, высшей реальностью? Это категории качества, не количества. Но наука имеет дело с количественными показателями.
Я повертелся, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и попробовал подойти к вопросам с другой стороны. Как вы оцениваете ощущение изумления? Казалось, что кровать мягко покачивалась, и стайка мыслей быстро заметалась по моему мозгу, как испуганные рыбешки. Как вы оцениваете ощущение бесконечности? Я чувствовал, как от напряжения из-за кажущегося невыполнимым задание стонет научная методология. Как вы измерите потерю привычного чувства времени? Я не выдержал и безудержно рассмеялся – обычная реакция на ЛСД, как меня предупреждали во время подготовки к эксперименту, описывая возможные осложнения. Как вы оцените потерю привычного ощущения пространства? Приступ неконтролируемого смеха прекратился, и я взглянул на потолок. Если уж на то пошло, как я здесь очутился? Некий гриб создал в процессе своего развития некое химическое вещество, которое было использовано для изготовления некоего препарата. Совершенно случайно обнаружили, что этот препарат изменяет человеческие ощущения. В течение семи десятилетий или около того специфическое воздействие ЛСД на наши умы вызывало удивление, озадаченность, проповеднический пыл, панику среди моралистов и прочее. Проходя через фильтр XX столетия, псилоцибин оставил неизгладимый культурный осадок, с которым мы все еще пытаемся разобраться. Я лежал в больничной палате, что было частью клинических испытаний, потому что воздействие ЛСД по-прежнему столь же ошеломляюще, что и в прошлом.
Неудивительно, что я был озадачен. ЛСД и псилоцибин – это так или иначе продукты гриба, которые оказались сложным образом переплетены с человеческой жизнью именно потому, что опровергают и запутывают наши установки, в том числе и самую фундаментальную – представление о собственном Я. Именно способность заводить сознание в неожиданные места стала причиной того, что действие «магических грибов», вырабатывающих псилоцибин, с древних времен вплеталось в ритуалы и духовные учения. Именно их способность ослаблять привычные жесткие рамки превращает это вещество в сильнодействующие лекарства, способные ослабить пагубные привычки, наркотическую зависимость, не излечимую иным способом депрессию или состояние хронической тревожности, которые могут последовать, если у кого-то диагностировано смертельное заболевание[17]. И именно их способность модифицировать наше внутреннее ощущение изменило понимание их природы в научном контексте. Однако почему конкретные виды грибов развили в себе эти способности, остается загадкой.
Я потер глаза, перевернулся и набрался храбрости, чтобы снова взглянуть на слова в анкете. Оцените чувство того, что ощущение нельзя адекватно описать словами.
Наиболее многочисленными и изобретательными манипуляторами поведением животных является группа грибов, которые селятся в телах насекомых. Они способны изменить поведение своих хозяев с максимальной выгодой для себя: захватывая насекомое, гриб получает возможность рассеять споры и завершить жизненный цикл. Одним из наиболее изученных является кордицепс однобокий, Ophiocordyceps unilateralis, устраивающий свою жизнь за счет муравьев-древоточцев. Будучи зараженными грибом, муравьи теряют боязнь высоты, покидают относительно безопасные муравейники и забираются на ближайшее высокое растение. В нужный момент гриб вынуждает муравья сомкнуть челюсти на растении смертельной хваткой. Мицелий прорастает сквозь ножки муравья и «пришивает» их к поверхности растения. Затем гриб переваривает тело муравья и выпускает «стебель» – строму с плодовым телом – из его головы. С верхушки этого отростка на муравьев, проползающих внизу, обрушивается поток спор. Если спора не попадает в цель, она производит дополнительные липкие споры, вытягивающиеся на стебельках наружу и действующие как растяжки на войне.
Грибы-манипуляторы контролируют поведение своих жертв-насекомых с поразительной точностью. Кордицепс заставляет муравьев совершить смертельный захват в зоне с именно такими температурой и влажностью, которые позволят грибу произвести потомство: на высоте 25 сантиметров над лесной подстилкой. Гриб ориентирует муравьев по солнцу, и зараженные насекомые вцепляются в растение в полдень – синхронно. Они не кусают любое место на изнанке листа. В 98 случаях из 100 муравьи смыкают челюсти на главной прожилке.
Исследователи уже давно пытаются понять, каким образом грибы контролируют умы своих жертв. В 2017 году исследовательская группа, возглавляемая Дэвидом Хьюзом, ведущим экспертом по грибам-манипуляторам, заразила лабораторных муравьев кордицепсом. Ученые законсервировали тела муравьев в момент смертельного укуса, сделали несколько тонких замороженных срезов и реконструировали трехмерную модель гриба, живущего внутри их тканей. Они обнаружили, что гриб дестабилизирует тело насекомого, обретая роль самостоятельного чужеродного органа. Гриб составляет до 40 % биомассы зараженного муравья. Гифы, извиваясь, проходят через все полости тела, от головы до конечностей, покрывают сеткой мышечные волокна и координируют их действия посредством взаимосвязанной мицелиевой сети. Но в мозге муравья гриб демонстративно отсутствует. Хьюз и его команда не были к этому готовы. Они ожидали, что гриб непременно обнаружится там, чтобы осуществлять точный контроль над поведением муравьев.