Способны ли мы освободиться от этих метафор, выйти разумом за пределы черепа и научиться говорить о «вселесных паутинах», не опираясь ни на один из наших затертых человеческих тотемов? Сможем ли мы допустить, чтобы микоризные сети стали вопросами, а не заранее известными ответами? «Я стараюсь просто смотреть на систему и позволить лишайнику быть лишайником». Обсуждения «вселесных паутин» часто возвращают меня мыслями к Тоби Сприбиллу, исследователю, который открывает все новых и новых партнеров в лишайниковом симбиозе. «Вселесные паутины» – не лишайники, хотя представление о них как об огромных лишайниках, по которым можно побродить, внесло бы приятное разнообразие в метафоры, которые нам предлагаются. Тем не менее мне хотелось бы понять, способны ли мы извлечь урок из терпения Сприбилла. Способны ли мы отойти в сторону и позволить звучащим на разные лады роям растений, грибов и бактерий, которые составляют наши дома и миры, быть самими собой и непохожими ни на что другое? Что тогда случится с нашим сознанием и разумом?
Глава седьмаяРадикальная микология
Чтобы правильно использовать мир, чтобы суметь прекратить понапрасну расходовать его и тратить свое время в нем, нам нужно заново научиться в нем жить.
Я лежал нагишом в куче разлагающейся древесной щепы и был щедро засыпан ею по самое горло. Было очень жарко, и пар пах кедром и сырой прелью старых книг. Я откинулся назад, истекая потом под влажной тяжестью, и закрыл глаза.
Я находился в Калифорнии, в одной из ферментационных бань, единственных, которые можно найти за пределами Японии. Древесную стружку намочили и свалили в кучу. После двух недель гниения ее закинули в большую деревянную ванну, где она прела еще неделю до моего приезда. Теперь в ванне готовилось древесное блюдо, подогреваемое исключительно неистовой энергией разложения.
От сильного жара меня стало клонить в сон, и в голову пришла мысль о грибах, разрушающих древесину. Насколько просто, когда тебя не тушат в груде гниющей древесины, принимать как должное то, что все когда-нибудь становится прахом. Мы живем и дышим в пространстве, которое оставляет нам разложение. Я жадно втянул через трубочку холодной воды и постарался сморгнуть пот из глаз. Если бы мы смогли приостановить процесс разложения начиная с настоящего момента, планета оказалась бы завалена многокилометровыми слоями мертвых тел. Для нас это стало бы катастрофой, но с точки зрения гриба это представилось бы огромной горой возможностей.
Состояние оцепенения и сонливости усилилось. Вне сомнения, не в первый раз период сильнейших глобальных изменений на планете обернулся бы для грибов порой процветания. Грибы – ветераны в деле выживания во время экологических бедствий. Их способность держаться за жизнь – и часто преуспевать – в периоды катастрофических изменений является одной из их характерных черт. Они изобретательны, гибки и склонны к сотрудничеству. Существуют ли для нас способы вступить в партнерство с грибами, чтобы они помогли нам приспособиться к существующей ситуации, когда большая часть жизни на Земле находится под угрозой уничтожения благодаря деятельности человека?
Эти мысли могут показаться бредом существа, по шею заваленного разлагающейся древесной щепой, однако все большее число специалистов радикальной микологии придерживаются точно такого же мнения. Многие виды симбиоза сформировались именно в кризисные периоды. Водоросль-партнер в лишайнике не сможет выжить на голых камнях, не завязав отношений с грибом. Быть может, и мы не сможем приспособиться к жизни на пострадавшей планете, не создав новых отношений с грибами?
В каменноугольный период, 290–360 миллионов лет назад, по заболоченным тропикам разрослись, превратившись в настоящие леса, самые первые производящие древесину (при поддержке их грибных микоризных партнеров) растения. Эти леса вырастали и умирали, извлекая из атмосферы огромное количество углекислого газа. Десятки миллионов лет большая часть этого растительного материала не подвергалась разложению. Слои мертвого, несгнившего леса становились все глубже, сохраняя в себе столько углерода, что уровень содержания двуокиси углерода в атмосфере резко упал и планета вошла в период глобального охлаждения. Растения стали причиной этого климатического кризиса, и они же больше всего от него пострадали: огромные участки тропического леса были просто стерты с лица Земли в процессе, получившем название «кризис карбоновых лесов» каменноугольного периода. Как же древесина стала загрязняющим веществом, вызвавшим изменение климата?
С позиции растений древесина была и остается блестящим структурным новаторством. По мере процветания живого соперничество за солнечный свет усиливалось и растения вырастали все выше, чтобы до него добраться. Чем выше они становились, тем больше нуждались в конструкции, которая смогла бы их поддержать в вертикальном положении. Древесина стала решением этой проблемы. Сегодня древесина примерно трех триллионов деревьев – более 15 миллиардов которых ежегодно вырубается – составляет примерно 60 % общей массы всех живых существ на планете, и это около 300 гигатонн углерода.
Дерево – материал гибридный. Целлюлоза – составляющее всех растительных клеток, древесных или нет, – является одним из его ингредиентов и самым распространенным полимером на Земле. Другим ингредиентом является лигнин, второй по распространенности полимер. Именно лигнин делает дерево деревом. Он крепче целлюлозы и более сложный по составу. В то время как целлюлоза состоит из упорядоченных цепочек молекул глюкозы, лигнин представляет собой случайную матрицу молекулярных колец.
До настоящего времени лишь несколько организмов разобрались с тем, как расщеплять лигнин. Наиболее многочисленной группой являются грибы, вызывающие белую гниль древесины[25], – в процессе разложения они отбеливают древесину до бледного цвета. Большинство ферментов – биологических катализаторов, используемых живыми организмами при проведении химических реакций, – закрепляются на молекулах конкретной формы. С лигнином этот метод безнадежен; его химическая структура слишком неупорядочена. Вызывающие белую гниль грибы обходят эту проблему, используя ферменты широкого спектра, действие которых не зависит от формы молекулы. Эти ферменты, или пероксидазы, выпускают поток высокореактивных молекул – свободных радикалов, – которые взламывают плотно связанную структуру лигнина в процессе ферментативного окисления.
Грибы – потрясающие специалисты в разложении материи, но из всех их достижений одним из наиболее впечатляющих является способность грибов, вызывающих белую гниль, расщеплять лигнин в древесине. Основываясь на способности высвобождать свободные радикалы, пероксидазы, вырабатываемые такими грибами, делают возможной так называемую радикальную химию. И «радикальная» – самое подходящее слово. Эти ферменты навсегда изменили тот путь, который углерод проделывает по своим земным циклам. Сегодня грибковое разложение материи – большую часть которой составляет древесная растительная материя – один из самых крупных источников углерода: в процессе высвобождается около 85 гигатонн углерода в год. В 2018 году сжигание ископаемого топлива людьми привело к выделению в атмосферу около 10 гигатонн углерода.
Каким образом накопившееся за десятки миллионов лет дерево не подверглось разложению в каменноугольный период? Существуют разные мнения. Некоторые исследователи указывают на климатические факторы: тропические леса представляли собой застойные, насыщенные водой места. Когда деревья умирали, они погружались в бескислородные болота, куда не могли проникнуть вслед за ними белые гнилостные грибы.
Другие предполагают, что когда лигнин впервые появился в начале каменноугольного периода, грибы, вызывающеи белую гниль древесины, еще не были в состоянии расщеплять его, и им понадобилось еще несколько миллионов лет, чтобы усовершенствовать свою технику разложения материи.
Так что же случилось с огромными участками леса, не подвергшегося разложению? Это невообразимое количество накопившегося материала, в километры глубиной.
Ответ – каменный уголь. Мировая промышленность веками приводилась в движение этими пластами несгнившего растительного вещества, каким-то образом оказавшегося в недосягаемости для грибов. (Если у них появляется возможность, многие виды грибов с готовностью принимаются за разложение угля, а так называемый керосиновый гриб превосходно себя чувствует в авиационных топливных баках). В грибной истории уголь выполняет функцию злого гения: он служит доказательством отсутствия грибов, веществом, что те не смогли переварить. С тех времен редко случалось так, чтобы такое колоссальное количество органического материала избежало внимания грибов.
Я лежал погребенный среди грибов, вызывающих белую гниль древесины, уже 20 минут, медленно доводимый до готовности их радикальной химией. Казалось, моя кожа растворилась от жара, и я перестал понимать, где мое тело заканчивалось, а где начиналось; сложные объятия, то дарящие блаженство, то невыносимые. Ничего удивительного, что уголь может давать столько тепла: он сделан из дерева, никогда еще не горевшего. Когда мы жжем уголь, мы физически сжигаем материал, который грибы не смогли сжечь при помощи ферментов. Мы подвергаем термальному разложению то, что грибы не сумели расщепить химическим способом.
Дереву, возможно, редко удается избежать грибного внимания; но от нашего внимания грибы ускользают регулярно. В 2009 году миколог Дэвид Хоксуорт отзывался о микологии как о «забытой меганауке». Биологию растений и животных поколениями изучают на специально созданных для этого университетских факультетах, а исследование грибов уже давно смешивается с ботаникой и редко признается отдельной областью даже в наши дни.
О забвении следует говорить с осторожностью. В Китае грибы уже тысячи лет служат одним из главных источников питания и лечения. Сегодня 75 % мирового производства грибов – почти 40 миллионов тонн – локализовано в Китае. В Центральной и Восточной Европе также грибы уже долгое время играют важную роль в национальных культурах. Если национальный грибной энтузиазм можно мерить количеством смертей от отравления ими, сравните одну или две смерти в год в Соединенных Штатах с двумя сотнями смертей в России и на Украине в 2000 году.