— Обещаю. — Он поцеловал меня. Так сильно, что вышло почти больно. — Я хочу тебя снова.
— Хорошо.
— Но мы не можем. — Джейми покачал головой. — У тебя там все будет болеть.
Между ног все задрожало.
— Ты мне нужен. Я хочу тебя.
Ноздри Джейми раздувались. Я нашла слова, от которых Джейми не смог удержаться. Подхватив меня на руки, он понес меня обратно к кровати. Обхватил мои запястья, удерживая на месте, и я раскраснелась от нового желания.
— И у тебя всегда буду я, — пообещал он.
ГЛАВА 8
ДЖЕЙН
Восемнадцать лет
Искусство субъективно.
Это знали все.
Однако, если хочешь зарабатывать на жизнь как художник, нужно нравиться большому количеству людей. Но даже если это не так, оно не делало человека менее искусным художником. Просто ему было суждено стать менее успешным в коммерческом плане.
Каждый студент художественного факультета в колледже Помон хотел быть успешным в своем искусстве. Я верила в это. Неважно, было ли это цифровое искусство, фотография, изобразительное искусство, скульптура, графический дизайн или перформанс. Мы хотели блистать.
Уже сейчас, спустя всего несколько месяцев после первого семестра обучения на первом курсе колледжа, я открывала для себя новые навыки и способы самовыражения, которые раньше мне никогда не нравились. Однако, пока еще ничто не затмевало мою любовь к изобразительному искусству. Хотя мой немногочисленный курс считал, что рисование с натуры — это слишком элементарно, мне нравилось.
В маленькой группе было слишком легко подслушать, как профессор обсуждает с соседом его работу.
Мольберт Кэсси Ньюман стоял рядом с моим, и я перевела взгляд со своей работы на ее.
Нашей моделью была студентка-танцовщица. Лола разделась без видимой неуверенности в своей наготе и расположилась, как балерина на отдыхе. Справедливости ради, ее купальник был настолько откровенным и не скрывал практически ничего, что с таким же успехом она могла быть просто голой.
Ее волосы были собраны в тугой пучок, голова наклонена вперед, как будто она рассматривает свою ногу. Одна нога выпрямлена, другая согнута в колене, стопы в пуантах. Ее руки лежали на стройных бедрах, а выражение лица выглядело задумчивым.
Ни Кэсси, ни я не создали зеркального отражения танцовщицы на бумаге.
Мы по-разному интерпретировали то, что видели.
Мои мазки были свободными, создавалось впечатление, будто молодая женщина вот-вот поднимется в танце — движение, которое не соответствовало выражению лица. Как будто она чувствовала себя в ловушке жесткости традиций и хотела вырваться на свободу. Я выбрала мягкие серые, персиковые и бледно-розовые тона с жесткими серыми линиями. И изобразила позади нее зеркало и станок. В отражении ее спина была резко выгнутой, руки распахнуты, одна нога согнута, а другая прямая. Движение в стиле современного танцора, а не балета.
Мазки кисти Кэсси изображались еще менее четкими, чем мои. Намного. Ее картины были абстрактными — это ее стиль. Я знала, что профессора Пулмана беспокоило не это.
— Я просто… — Он наклонил голову в сторону и вздохнул. — Я сомневаюсь в вашем выборе цвета. Объясните причину.
Тон и вправду смотрелся темным, даже готическим, тяжелым и предчувствующим. Мне понравилось. В нем отражалось настроение.
Но наш профессор с этим явно не согласился.
Кэсси хмурилась, глядя на свою работу, не желая смотреть на профессора Пулмана. Если честно, он постоянно ставил под сомнение ее выбор. Хотя он поощрял студентов, которые не разделяли его особый стиль, Кэсси была совсем другой. Казалось, он не ценил ее.
А ему и не нужно было. Он просто должен поддерживать ее и направлять. Верно?
Я постаралась не вздохнуть громко, когда он предложил ей начать все сначала.
— Почему?
— Потому что я в это не верю. — Он постучал пальцем по работе. — Я не могу увидеть вашу точку зрения на бумаге. Не могу ее понять. И вы не можете мне объяснить.
Я остановилась, не желая смотреть, но с трудом удерживаясь. Все остальные тоже прислушивались.
Кэсси хмурилась.
— Прекрасно. Знаете, что я вижу перед собой? Я вижу годы долбаных уроков балета, которые я ненавидела, годы обучения и годы, когда мне говорили, что я не могу есть то, что хочу. Вот что я вижу, черт возьми.
Я нахмурилась.
Ничего себе. У нас разные воспоминания о балете, да? Я задумалась, так ли я относилась к балету. Сейчас у меня была грудь и задница, что, похоже, в какой-то момент могло стать для меня проблемой.
— Не надо дурно выражаться. — Профессор Пулман фыркнул в напыщенном негодовании. — И что дальше?
Я попыталась скрыть свой хмурый вид и, вероятно, не смогла. Что за проблема у него была с Кэсси?
— Время вышло! — Он повысил голос и шагнул к модели. — Спасибо, Лола.
Лола схватила халат, натянула его, быстро улыбнулась профессору и скрылась в чулане, чтобы переодеться.
Одногруппники перенесли свои мольберты в конец комнаты. Я последовала за Кэсси, которая сутулила плечи, что мне не нравилось. Я задержалась, когда несколько человек попрощались со мной и вышли. Лола ушла с профессором, и в классе остались только я, Кэсси и парень по имени Девин, с которым мы обе находились в приятельских отношениях. Девин стоял в дальнем углу и не спешил покидать класс.
Я хотела попасть домой и не стала ждать, чтобы сказать то, что хотела. К черту. Я подошла к Кэсси, которая тоскливо рассматривала свой рисунок.
— Кэсси.
Она повернула голову и удивленно моргнула.
— Я не знала, что ты все еще здесь.
Я положила руку ей на плечо, и она наморщила лоб.
— Мне нравится твоя картина.
Она прикусила губу.
— Ты просто так говоришь.
— Нет. — Я вздохнула. — Профессор не должен был тебя так обижать. Как художник, он должен знать, что искусство субъективно. Если он этого не понимает, не значит, что для такого нет места.
Кэсси пожала плечами.
— Я должна рисовать то, что я чувствую об объекте. Я смотрю на Лолу и слышу, как мадам Рене ругает меня за то, что я набрала килограмм. Я помню, как мама выхватывает у меня из рук шоколадку и дает вместо нее морковку. Я вижу распухшие и израненные ноги, ногти на ногах больно вдавливаются в кожу под давлением пуантов. — Она бросила на меня кислый взгляд. — Я танцевала десять лет, и у меня хорошо получалось. Но я ненавидела каждую минуту. Страдания. Все время чувствовать себя не достаточно хорошей. Всегда испытывать голод. Нужно слишком любить балет, чтобы пройти через такое. Для меня это было сдерживающим фактором, и я умирала от желания вырваться на свободу. Что я и сделала. И это был гневный, обидный, громкий взрывной спор между мной и мамой. После между нами не было прежних отношений. Вот что я чувствую, когда смотрю на Лолу. Это то, что изображено на бумаге.
— Значит, ты нарисовала то, о чем просил профессор Пулман. Так сделает каждый. Ему нужно отступить.
— Вы правы.
Я напряглась при звуке голоса профессора. Глаза Кэсси расширились. Поморщившись, я нерешительно повернулась.
Позади нас с нечитаемым выражением лица стоял профессор Пуллман.
— Как бы мне не нравилось обсуждение за моей спиной, — сказал он, приподняв одну бровь, — ваша подруга права, Кассандра. — Он вздохнул. — Я… я неправильно истолковал ваш выбор. — Он жестом указал на картину. — Джейн права. Как художник, я должен понимать. Простите, если я был строг с вами. Я просто… я хотел убедиться, что вы действительно пишете из своего нутра, а не как подросток-эмо… неважно.
— Эм… спасибо… — Помрачнела Кэсси.
— Джейн, Девин, не могли бы вы оставить нас на минутку? — спросил он.
Я совсем забыла о присутствии Девина в комнате. Я бросила взгляд на Кэсси, и она ободряюще мне улыбнулась. Собрав свои вещи, я одарила профессора натянутой смущенной улыбкой и поспешила из класса вслед за Девином.
В холле Девин подождал, пока я его догоню.
Я познакомилась с Девином Олбрайтом на первой неделе изучения истории искусств. Он попросил одолжить ручку, и мы обменялись несколькими фразами, пока ждали начала занятия. Высокий, долговязый и симпатичный парень из инди-рок-группы, Девин увлекался цифровыми медиа.
— Ты в порядке? — спросил он.
— Я в порядке. Немного стыдно за то, что меня поймали, когда я говорила гадости о своем профессоре. — Я хихикнула. — Но я в порядке.
Я не могла дождаться, когда расскажу Джейми. Он посмеется от души.
Девин улыбнулся мне с высоты своего роста, в парне было что-то под два метра.
— Это был добрый поступок. Разговор с Кэсси и то, что ты заступилась за нее. Всем остальным было наплевать, что профессор уже несколько недель постоянно задевает ее. А Кэсси выглядела так, будто вот-вот разрыдается.
— Ну, по крайней мере, он извинился.
— Да, из-за тебя и того, что ты сказала. Я все еще думаю, что он козел.
Я пожала плечами.
— А я думаю, он просто жесткий критик. Козел бы не признал, что был неправ.
— Ты всегда видишь в людях только лучшее?
Достаточно ли Девин был рядом со мной, чтобы понять это? Я бросила на него взгляд. Он рассмеялся.
— Я замечаю тебя, Джейн. Ты мила со всеми. А такие люди как ты, не нуждаются в том, чтобы быть милыми с кем-то.
Я раздраженно отмахнулась:
— Это немного цинично и поверхностно, не так ли?
Меня беспокоило, что люди автоматически предполагают что-то о человеке, основываясь на его внешности. Кэсси сначала даже не хотела со мной дружить, потому что решила, что я одна из тех «великолепных чирлидерш», с которыми у нее нет ничего общего. Я дала ей еще один шанс, несмотря на ее осуждение. Мы жили в поверхностном мире, и он влиял на нас, независимо от того, хотели мы этого или нет. Даже Скай однажды попросила меня пройти прослушивание для «Колдуна». И видит бог, я не проявила никакого актерского таланта, так что это предложение было основано на том, насколько хорошо, по мнению ее агента, я могу выглядеть на экране, и ни на чем другом.